НОТА ХАРАКТЕРА

— Сразу — совершенно бюрократический вопрос: каково композитору быть на должности?

— Смотря на какой... Я доцент Национальной музыкальной академии, с одной стороны, а с другой — два года назад избран председателем Киевской организации Союза композиторов Украины. Да, на этом посту столько головной боли... В Киевском союзе сейчас 160 композиторов — половина всей республиканской организации, притом всемирно известные имена — Сильвестров, Станкович, Билаш, но заниматься приходится борьбой за помещение. Сейчас уже июль, а начиная с апреля не поступило ни копейки финансирования. И все же мы работаем. Последние «Премьеры сезона» прошли очень удачно, это был серьезный шаг к нормальному международному фестивалю.

— Часто приходится слышать, что такие союзы — скорее пережиток советского прошлого, чем насущная необходимость.

— Да, такая мысль есть. Однако во всем мире существуют творческие сообщества, которые поддерживают своих членов. Вот у меня стоит на полке справочник Союза композиторов Скандинавии. А в нашей ситуации творческие союзы просто необходимы. Если коммерческая музыка, шоу- бизнес имеют своего потребителя с богатыми возможностями, то академическая сцена во всем мире существует только на дотациях — спонсорских, фондовых, государственных. У нас, к сожалению, те, кто имеет деньги, не понимают, зачем их давать на симфонический оркестр, те же, кто понимает — не имеют возможностей. Нам надо выжить в этом очень тяжелом положении. Никто не оплатит переписку нот, исполнение музыки, если мы сами этим не займемся. Потому это очень нужная, правильная деятельность.

— Что вас побудило взять на себя еще и «Премьеры сезона»?

— Фестивалями я занимаюсь 10-й год, люблю это дело и знаю, как оно делается. Я начинал «Форум музыки молодых» в 1992 году вместе с небольшой инициативной группой. Тогда была другая ситуация — западная музыка в Украине вообще отсутствовала. Благодаря нашему начинанию в Киеве зазвучала музыка и наших, и зарубежных композиторов. Вдобавок на фестивальных концертах воспиталась плеяда исполнителей, специализирующихся на современной музыке. Ведь в тех же 1980-х годах проблема с исполнителями современного репертуара была огромная — люди не имели ни интереса, ни навыков игры. Сейчас дело обстоит абсолютно иначе. Что до «Премьер сезона», то они задумывались как обязательное исполнение всего написанного членами Киевской организации, и я должен был этот фестиваль поддержать. Так как два фестиваля — совершенно немыслимый груз, «Форум музыки молодых» отдал Сергею Пилютикову. Думаю, он сумеет вытащить этот крест.

— Вы довольны тем, как развиваются оба фестиваля?

— Доволен — несколько не то слово. Слава Богу, что все это вообще продолжается, что наш основной фундатор, Министерство культуры, не портит нервы, как пять лет назад, когда, например, нам в первый день «Форума» сказали, что он снят с плана Минкульта — то есть денег ни копейки, а афиши уже висят по всему городу...

— Давайте вернемся к вашему старту. С чего вы начинали, кто был кумиром вашей композиторской молодости?

— Я закончил Днепропетровское музыкальное училище в 1974-м, а консерваторию — в 1979 году. Тогда была еще полузапретная эпоха, но первую позицию, безоговорочно, занимал Шестакович. Во многом формировал мое мировоззрение Альфред Шнитке, а также музыка польского авангарда — очень много ее партитур продавалось свободно и очень недорого, не знаю почему. Еще Сильвестров в 1970—80-е годы был у нас большим кумиром. Меня его творчество очень питало, особенно когда он перешел от авангардного периода к «Тихим песням», «Лесной музыке», первым кантатам. Станкович — очень большой мастер. Он и поныне влияет на всех масштабом своей личности — в каждодневном общении или в музыке. И с Сильвестровым, и со Станковичем сейчас во многом не соглашаешься, но понимаешь, что это люди, которые имеют внутреннюю силу, не просто музыкальную, но личностную, человеческую. Кроме того, я безумно любил и люблю Бетховена — вплоть до сегодняшнего дня. И еще Бах. Я во многих сочинениях опирался на баховские реминисценции. Не отношусь к нему как к просто музыканту, композитору — это явление жизни, явление природы, от которого всегда остается совершенно фантастическое ощущение.

— Одним словом, для вас, несмотря на сочинительское возмужание, до сих пор существуют авторитеты и влияния.

— Не так. Ведь что-то любишь в жизни, что-то — нет. Я думаю, что «не сотвори себе кумира» — очень правильная фраза. Есть какие-то токи, влияния — не только композиторские. Вот шум за окном — тоже как- то воздействует. В XIX веке стучали колеса — была одна фонетическая атмосфера, сейчас другая; все влияет на наши ощущения и, как следствие, на творчество.

— А нужны ли вообще авторитеты в вашем деле?

— Все мы из чего-то растем. Не надо только авторитета превращать в идола. Если молодой парень, к примеру, что-то толковое делает, а ты так не можешь и тебе это интересно — он тоже авторитет в своем ремесле.

— Не доставалось ли вам за вашу юношескую фронду в студенческие годы?

— Это же был конец 1970-х, когда авангард уже не ругали, уже и Скорик, и Ищенко были на кафедрах. Мораль могли прочитать — «нащо ви це робите?», не более. Атмосфера консерватории среди студентов была очень хорошая. Конечно, стукачество, в виде провокаций, наблюдалось. Кто-нибудь обязательно заводил разговор — вот наше правительство старики, как ты к этому относишься… Болтали, конечно, все что хотели, но когда знали, кто рядом, помалкивали. И, между прочим, в туалетах консерватории от руки были написаны списки стукачей. Они обновлялись до тех пор, пока там не повесили какие-то панели, на которых писать нельзя. Гнилая атмосфера другими методами поддерживалась: мол, ты еще молодой, мы у тебя в коллегии сонату купим за 180 рублей, а напишешь песню про Ленина — получишь 250. Не осуждаю тех, кто писал во славу партии, если они еще что-то делали. Я не очень застал эту эпоху. Я бы и не писал, наверно — из-за непрактичности в карьерных расчетах.

— После какого сочинения вы реально ощутили успех?

— Это, определенно, был «Покаянный стих» в 1989 году. До того три года ничего не писал. И «Покаянный стих» для скрипки и струнных был сразу очень хорошо и отмечен, и исполнен. Я получил премию «Композиторська молодь України», с тех пор десятки раз это сочинение исполняли во всем мире. Это настоящий, серьезный рубеж.

— Я хорошо помню это время. Но почему вдруг именно покаяние?

— Это совершенно искренне. Шло освобождение общества, было ощущение, что ты не сделал того, что мог бы. И, с другой стороны — обращение к религии. Не увлечение — скорее, я проникся культурой христианства. Написал целую серию посвящений Христу как человеку: это меня очень волновало с детства, равно как и образ девы Марии. Отсюда вырос и «Покаянный стих».

— А есть ли сейчас в чем каяться людям искусства?

— Я считаю, что это личное дело каждого. Если человек искренне работает, пусть даже малопрофессионально, — уже замечательно, просто не стоит допускать малопрофессиональное до широкой публики. А если говорить о политической ситуации, то люди искусства всегда были аполитичны, ничего здесь не поделаешь. Сейчас наши правители оставили артистов в покое: пусть себе творят, что хотят. Говори так, говори этак — ничего не меняется по сути. Как грабили, так и грабят.

— Трудно ли писать для детей?

— Здесь — удовольствие стать немного ребенком и потрясающее ощущение, когда это получается. Надо же сочинять абсолютно профессионально — как бы пишешь симфонию, только чтобы при этом сидело в зале 5-летнее чадо и воспринимало безотрывно. И, опять-таки, нельзя опускаться на уровень детей. Надо оставаться на своем, без дидактики, чтобы они тоже чувствовали, что это красиво.

— А чего вы вообще хотите добиться от слушателя?

— Только адекватного восприятия того, что я сделал. Когда сочиняю, всегда себе представляю зал; если есть натяжки — значит, слушателю будет скучно — не дай Бог! Прекрасные слушатели есть во всем мире, но лучше всего, когда приходят непрофессионалы и их «цепляет». Люди слушают, не анализируя, им все равно, как выстроена форма и выдержан жанр. И если их задело — это очень приятно.

— Так какие средства хороши для воздействия на зрителей?

— Любые, что имеют эстетическую основу и правильно исполнены.

— Но вы все же не заходите на территорию радикального эксперимента?

— Не хочется. Почему я должен заниматься чем-то неестественным для себя? Я себя ощущаю по-иному. Я проводил все фестивали авангардной музыки, пару раз использовал такие моменты, но понял, что для меня они чужды.

— Сочинение для театра — это досуг, заработок или профессия?

— Интерес. Интересно попробовать себя в чем-то новом, отвлечься. Заработать — само собой, хоть деньги небольшие. Я написал 8 спектаклей, среди них несколько мюзиклов, которые идут в Нежине, Дрогобыче, Мукачево, год не выходя прожил в театре, когда писал детскую оперу. Я театр всегда любил. Когда захожу за кулисы — этот запах, эта пыль меня очень впечатляют…

— Я этот запах тоже обожаю.

— Вы понимаете! Еще очень нравится свобода театра. У композитора такой свободы нет. А там есть внутренняя раскованность. И художников за это люблю, потому что они гораздо шире, чем музыканты.

— Недавно состоялся ваш авторский вечер. Был ли это для вас порог, веха?

— Это, конечно, моя веха. Необходимо было все мной сочиненное послушать вместе, показать людям, что я сделал; тем более в Польше готовят компакт моих опусов. Теперь надо соображать, что делать в новом тысячелетии.

— И как вы видите будущее и себя в нем?

— Не знаю. Вот сяду писать — будет понятно. Дай Бог прожить сегодняшний день. На многое надеешься поневоле. Отрадно, что за последние годы, несмотря ни на что, произошел прорыв, по сравнению с 1980-ми, когда на прекрасных оркестрах сидели полупустые залы. Такой апатии сейчас нет, несмотря на неправильную политику нашего ТВ, которое транслирует очень плохую попсу, а если подает академическую музыку, то по остаточному принципу. Но публика заинтересована, молодежь ходит. Спасает и то, что сейчас много посольств, представительств — дипломаты бывают на классике, потому и нашей верхушке приходится делать вид заинтересованности.

— Видно, вы все же оптимистично настроены.

— А иначе — зачем вообще чем-то заниматься?

— Но вы и занимаетесь только лишь музыкой. Хобби совсем не имеете?

— Нет, наверно. Сейчас связался с компьютером, но это тоже не хобби — скорее, профессиональный инструмент. Ни одной копейки в жизни не получил вне музыки. Не скажу, что я вот такой фанатик, просто другого нет. Книжки люблю читать, как все любят... Да и все, пожалуй.

— Вы упомянули о компьютере. Есть ли у вас сейчас соблазн перевести себя в виртуальное качество — так, как это делают сейчас многие?

— Само по себе интересно — искусство как игра интеллекта — но получается немного неправдиво. У нас другая специфика. Жизненно необходимо это активное общение, хотя бы во время исполнения сочинений, с теми, кто слушает. Даже когда набираю сочинение в компьютере — стараюсь не слушать, потому что это неправдивое звучание. Возможности каждого инструмента в тысячи раз богаче, чем у машины. Думаю, что компьютер — все же информация, инструмент, а не среда обитания.

— Сейчас, когда уже многое перепробовано и пройдено, какая тема вас волнует больше всего?

— Становясь старше, я стремлюсь к красоте. Хочется сделанности и красоты. Когда создаю экспрессивный образ, то из желания сделать красиво «причесываю» его. Поймите правильно: цель — не писать в угоду слушателю, но так, чтобы красота произведения дошла до всех.

— Написали ли вы самое главное в своей жизни?

— Никогда даже такого вопроса себе не ставил, он для меня как-то неактуален. Я живу днем сегодняшним, а день завтрашний сам позаботится о себе. То, что ты сделал — ты сделал. Никто не знает, когда прервется твой путь. Каждый свой поступок надо соизмерять с вечностью. Когда начинаешь соизмерять в этом масштабе, все сразу становится на свои места, ты видишь — здесь ты — хам, а здесь — на правильном пути. В искусстве это особенно важно. Соизмеряй себя с вечностью, и будет хорошо… Нет, хорошо не будет — потому что наше существование в соприкосновении с вечностью очень трагично, мы слишком слабы для этого, или я, быть может, слаб…