Залп по одинокому солдату

МАМА

Нам по шестнадцать—восемнадцать. Хутор Дубово-Осокоровка на Днепропетровщине. Нас освободили и мы были мобилизованы. Колонной идем на Павлоград — там запасной полк. Нас ожидает двухмесячное интенсивное обучение. Прошли узловую станцию Синельниково... Объявили привал. Все улеглись вдоль дороги. Каждый сам по себе, достает нехитрый харч.

Вдалеке, вижу, идет какая-то женщина в беленьком платочке. Присматривается, что-то спрашивает у ребят... Так это же моя мама! Больше двадцати километров догоняла она нашу колонну, чтобы накормить меня свежими пирожками с картошкой и печенкой, которые я очень любил. Тогда, в шестнадцать, я не оценил ее подвига:

— Чого ти бігла за нами? Все буде добре...

Мама угостила ребят пирожками:

— Пригощайтесь. Ще тепленькі — я їх закутала у рушничок. Пригощай ваших конвоїрів.

— Мамо, то не конвоїри. Вони нас супроводжують.

— А чому ж вони зі зброєю?

— Війна. Чуєш — гуркотить...

— То на переправі, у Василівці.

Объявили: «Подъем!» Мама засуетилась. Переложила в мою сумку пирожков и крендельков про запас. Перекрестила. Еще раз приказала:

— Бережи іконку Спасителя. Молися...

Ее сын уходил туда, где убивают и калечат!

У БАТЮШКИ НА ПОСТОЕ

Разделили нас по частным домам. Нас трое. Живем у местного священника. Тепло. Нам даже завидовали: спим «покатом» в светлице. Целый день строевая подготовка. Теоретические занятия, практические... С харчами не густо. На кухне добавки не дают. Старшина говорит, что на передовой не кормят. И днем и ночью есть хочется. К священнику раза два в неделю местные жители несут крестить детей. Рассчитываются — буханкой хлеба или кусочком сальца. Иногда и нам «обламывается» — матушка угощает мисочкой доброго борща!

Заметили мы, что в кладовке батюшки запасы съестного. Как говорят на Украине, «понадылыся»!

Брал на себя грех: то сальца отрежешь тоненький кусочек, то хлебушка зачерствелого — чтобы незаметно... Нас было трое. И каждый это делал сам по себе. Иногда, ночью, стыкались носами друг с другом... Матушка наше воровство, наверное, замечала, но никогда не жаловалась. Знали мы и божью заповедь: «не укради!», но об этом никогда не думали, во всяком случае, я.

Прости нас, святой отец!

БЕРЕГИ НОГИ

Весна. Развезло. Немцы отступают. А мы месим грязь. Ботинки, две пары фланелевых портянок, обмотки. Опыта набрались у «обстрелянных»: в ботинок аккуратненько вкладываешь соломенные устилки. Обматываешь портянкой ноги, чтобы не натирать — за водянки можно «схлопотать» наказание от командира. А влажную портянку наматываешь на ногу. Выше колена — пусть сохнет. Если есть возможность. Портянки меняешь местами — дважды на день.

Ни разу за всю войну я не натер себе ноги. И даже сегодня ношу летом по две пары носков. А зимой в сапогах ношу портянки. Это комфортно.

НАДО ЗНАТЬ МЕРУ

Болгария. Нам повезло в полном смысле этого слова. Отдельный штурмовой инженерно-саперный батальон заехал в столицу Болгарии Софию на поезде. Вокзал. Разгружаемся. Ребята из нашего отделения принесли вина и ракии (самогону). Закуски никакой. Пьем ракию и запиваем сухим вином. Объявили построение. Повзводно.

— Шагом... марш! Запевай! — это ко мне. Я — ротный запевала. — Казацкую! — предложил командир. В нашем репертуаре есть такая песня, мы ее часто поем. При случае. Она прекрасно подходит на марше. Наш маршрут лежит через главный проспект Софии.

Ой, на, ой, на горі та й женці жнуть.

Ой, на, ой, на горі та й женці жнуть.

А попід горою, яром-долиною козаки йдуть...

Рота дружно подхватила. А как пели! С каким подъемом! И я был на высоте! (от скромности не умру)... И, о ужас! Меня качнуло. Раньше такого не случалось. Держусь...

Попе... попереду Дорошенко (стараюсь четко выговаривать каждый слог).

По-пе по-пе-ре-ду До-ро-шен-ко,

Веде своє військо — військо Запорізьке,

хо...ро...шень...ко.

...Уже потерял ритм. Меня тошнит, ребята поддерживают меня под мышки. Повели в обоз. Положили на подводу: голова — кругом, небо — кругом. Позор! И где? В столице Болгарии.

Три дня приходил в себя. Ни есть, ни пить! Это сейчас понимаю, что то было алкогольное отравление организма. До конца войны я ничего не пил, а от запаха сухого вина тошнило.

ЖИВАЯ МИШЕНЬ

Немецкий наводчик самоходки «Фердинанд» устроил на меня охоту. У него непреодолимая водная преграда — 30-метровый канал Шарвиз. Самоходка спряталась за насыпью. А я отсиживаюсь в окопе. Работает двигатель. Затих. Выглянул два раза из-за дерева, которое растет перед моим окопом. Все белым-бело. Моя близорукость дает о себе знать. Раньше пользовался оптическим прицелом с немецкой снайперской винтовки, но где-то его утерял.

Слышу стук по металлу — немец что-то ремонтирует. Может, выманивает меня? Всматриваюсь. А он как нарочно: тук — тук, тук — тук! Просто дразнит. Психолог!

Готовлюсь к ночи. Когда еще пришлют смену? Под стенкой окопа поставил автомат, перед бруствером подсумок с гранатами. Полез к другому окопу нагрести соломы на ночь.

Рвануло так, как будто в самое темечко! Дым, снежная заверюха, щепки летят... В голове зашумело. Потер ноги, грудь, посмотрел на руки, тело чувствую. Медленно поднимаю голову: в трех метрах от меня, над окопом, который минуту назад оставил, разворочен ствол дерева. Под самый корень. И дерево накрыло своей кроной мой окоп. Боюсь даже двигаться. — Один, два, три — шепотом считаю. Голос свой слышу. Минут через двадцать осмелел и полез в свой окоп за оружием...

Фашист проклятый! Какую же нужно иметь совесть, — по одинокому солдату... Из крупнокалиберной пушки! Ты уверен, что не промазал? И записал на свой счет еще одну победу... Ты изуродовал мой автомат, разбил гранаты, а я, к сожалению, отблагодарить ничем не могу. Сегодня мы в разных весовых категориях.

Ночью пришла смена. Наутро немецкие танки от канала отошли. Это было подразделение танковой дивизии Гудериана, пытавшееся вырваться из окружения. На нашем участке непреодолимой преградой оказался канал.