Мастер мин с часовым механизмом

Сделанные Малаховым хорошие спектакли легко (ибо их немного, а «никаких» постановок у него мало) укладываются в юбилейный список: «Сказка о Монике», «Ночь чудес», «Софокл- Шекспир-Брехт», «Мошенник поневоле», «Звезда и смерть Пабло Неруды», «Вертеп», «Пир во время чумы», «Яго», «В степях Украины». Дело, в конечном счете, не в количестве, а в том, как, когда, с кем, для кого и зачем это делалось. Где-то у меня есть рукопись Малахова двадцатилетней давности. Не хочется доставать и цитировать, ибо это почему-то больно — возможно, потому, что почерк еще почти школьный. В той рукописи Малахов, самый молодой тогда в Украине главный режиссер, пытается теоретически обосновать (небось, на запрос управления культуры!) основы театра для молодежи. Там — не бог знает какие откровения: театр, писал юный лидер целого поколения, вырастает вместе с нами. Это и все, если пересказывать двумя словами. С другой стороны — это было неосмотрительно точно сказано! Ибо за этим стояло и несказанное: я (в театре) беру только на себя ответственность за все, что со мной произойдет.

А произошло — неожиданно — то, за что невозможно лично отвечать. Время круто изменилось — раньше, нежели мы постарели. Точнее, постарели еще не настолько, чтобы быть безразличными ко всему, но еще не дожили до того счастливого маразма, когда кажется, что со Временем можно бороться. Малахов, очевидно, очень трезво и остро ощущает это.

Поэтому-то молчит часто и долго. То, что раньше им и его актерами (и целым творческим поколением) делалось легко, весело и безрассудно — теперь требует колоссальной и непродуктивной мобилизации усилий. Беда даже не в том, что теперь нужно доставать деньги на тот или иной проект. А в том, что нужно убеждать самих себя в необходимости и востребованности того, что ты делаешь. При этом ты рискуешь быть в глазах окружения старым, смешным, странным, непонятным и неуместным. Поколение Малахова (в широком понимании) оказалось в ситуации человека, зрелая правота которого — парадоксально — несвоевременна.

В то же время, если говорить о достижениях, у Малахова больше ничего и нет, кроме этой его неспешной и не раз проверенной личной правоты. В эфемерном мире театра это — незаурядное богатство. Если только оно кому- то нужно. Малахов напоминает мне мастера мин с часовым механизмом. Сидит себе и мастерит каждый раз новые мины, всегда непохожие друг на друга. Для мин это хорошо — есть вероятность, что кто-то наклонится, подберет и беззаботно положит в карман. Потом, рано или поздно, эти мины взрываются. Они несмертельные, но человек, контуженный такой миной, уже не сможет быть тем, кем был до контузии. Это можно объяснить и проще: кто хоть немного работал с Малаховым, мог потом уйти от него, мог его даже возненавидеть — но уже не мог относиться к проклятой театральной профессии, как к невинному занятию. Малахова многие покинули, он многих покинул, но это ничего не значит: он создал целую когорту ветеранов хождения по заминированным полям.

Поэтому, когда сейчас заходит речь о молчании Малахова, я спокоен: это молчание мастера мин, который научился жалеть своих клиентов. Стоит ли говорить, что первую смастеренную им мину Малахов положил за пазуху сам себе. Возможно, часовой механизм сработал очень точно — но, как в таких случаях говорят незнающие люди, слишком рано. Почему — рано? Горечь не в том, что «рано», а в том, что творческие пророчества никогда не спасают самого пророка ни от чего. Вспоминается давний спектакль «Софокл-Шеспир-Брехт» — уже там Малахов, рассматривая судьбу царя Эдипа, кажется, очень хорошо знал, что может случиться с человеком на пути к истине. Знали и те, кто это видел. Но все мы тогда почему-то надеялись, что с нами это случится как-то иначе. Во всяком случае — не так скоро.

...В последний раз он устроил мощный и неожиданный фейерверк в спектакле «В степях Украины». Спектакль сильный именно тем, что в нем сказано косвенно: это реквием неосмотрительно забытому Времени. Это, возможно, и есть то, над чем Малахов в последние годы долго молчит.