Этика традиции и эстетика повседневности

«Торо — это нежелание ходить на работу и отдавать самые ценные часы, дни и годы своей жизни обществу за мизерные копейки, — пишет Константин Москалец об американском писателе Генри Торо, и в то же время о чем-то очень близком для себя. — Это отказ служить в армии, если у вас другие убеждения, чем у министра обороны или даже у президента. Вы не должны делать этого, сдуру поверив людям, людям — не себе». В таком случае «нужно встать и выйти». Читаешь эссе «Немного о Торо», а в голове звучит:

Ангел сніжнокрилий зняв останню печать

І ледь чутно сказав: Треба вийти

Треба встати і вийти...

Песни Москальца идейно очень близки к его эссеистике. И именно с таких очень москальцовых эссе и начинается книжка «Сполохи». В нее также вошли литературно-критические статьи автора, некоторые из них близки к жанру эссе, а некоторые — к литературоведческим статьям.

Автор очень взвешенно и остро, в то же время просто и без излишней патетики, ведет свое повествование о людях и текстах. Он как будто разматывает клубок человеческих и книжных историй, стремясь понять логику их бытия и повседневности. Последнее касается того, как в текстах современных интерпретаторов бытуют тексты писателей, как они ими воспринимаются. К метакритике Москалец обращается, в частности, в связи с текстами Тараса Прохасько. Критик возвращает писателю право быть автором текстов, которые «потребують співчутливої уваги та отого мовчання, котре все розуміє, зовсім не претендуючи на зламування карку читачеві або його захоплену оцінку». Очевидно, интерпретаторы Прохасько несколько растеряны, да и не только они, особенно после того, как Москалец замечает: «Современным украинским писателям вообще редко везет на адекватные аннотации, рекламные врезки на обложках их произведений, не говоря уже о предисловиях-послесловиях или более-менее профессиональном анализе и комментарии».

Быть интерпретированными Москальцом повезло текстам современных украинских писателей, хотя есть среди них не современные и не украинские тоже. Среди прозаиков — Светлана Поваляева — «надзвичайно обдарований мовець». Пишет Москалец и о прозе Тани Малярчук, которая «дає суцільну насолоду від письма самого по собі». И еще — о трех книгах эссеистики Збигнева Герберта, переведенных на украинский, рассматривая их на фоне эпохи. Об Оксане Забужко, которая «міфом міф подолала», превратив Лесю Украинку из болезненной женщины в женщину-Орфея. Когда читаешь эти статьи, чувствуешь вкус интерпретированных произведений, хочешь их прочитать или перечитать.

Значительная часть книжки «Сполохи» посвящена поэзии, о которой, ради справедливости надо сказать, берется говорить не каждый критик. Предметом размышлений становятся тексты таких поэтов и поэтесс, как Оксана Максимчук, Богдана Матияш, Остап Сливинский, Игорь Рымарук, Иван Малкович, Василь Стус.

И что же это такое — «сполохи» Москальца? Что общего между всеми этими авторами? В статье о сборнике Оксаны Максимчук «Ксенії» он пишет: «У віршах Максимчук чимало цих наставань гостей, повернень, навернень, що як сполохи буття, освітлюють марноту марнот становлення; і ми, ті хто залишався вдома, завмираємо, приголомшені неусвідомлюваною досі красою марноти». Эти «сполохи буття», это волнение, возникающее в ежедневной суете и освещающее ее, заставляющее увидеть ее по-новому, и дают литературные произведения. Москалец в сборнике повествует о том, как к нему приходят эти «сполохи». Это повествование о появлении эстетичного.

Чем дальше в глубину (или к середине) книги, тем тексты все больше похожи на предисловия к книжкам избранного или на литературоведческие статьи в учебниках. Они, может, и не изобилуют литературоведческими терминами, но отличаются строгостью жанра. Например, статья «Творчий шлях Івана Малковича» — отличие заметно уже в заглавии. А также статья «Поезія Григорія Чубая», которая раньше печаталась как предисловие к сборнику Чубая «П’ятикнижжя». И здесь возникает вопрос: что делает эссеистика, тонкая, универсальная и в то же время личная, с критическими статьями и литературоведческими текстами в одной книге? Попробуем понять.

О последнем и недописанном (а, может и ненаписанном) романе Владимира Набокова «Оригинал Лауры», не так давно изданным сыном писателя, Москалец отзывается неодобрительно. Он говорит о нарушении сыном завещания отца: сын опубликовал текст, который отец завещал сжечь, и таким образом выставил отца «на всезагальний огляд голим». Идет речь об этике, а также и об эстетике, то есть о литературе тоже, о том, что литературная составляющая романа не слишком высока, что эта лектура не для всех, и для нее лучшее место — в последнем томе полного собрания произведений Набокова. Этот текст «Бобок Набокова» контрастирует с другим — эссе, помещенным почти в начале «Сполохів» под названием «Ми були, як ви: ви будете, як ми». В нем идет речь — о письме самого Москальца, которое оказалось невозможным, когда не стало отца. «Батько — це більше, ніж син, я так думаю. Синів можна народити нових. А от коли помирає батько, його вже нема звідки взяти». Эти слова вызывают противоречивые чувства. В бытовой интерпретации допускаешь, что это мог написать только человек, у которого нет своих детей. Если же думать шире, думать о литературной традиции, о ее преемственности, то эти слова в действительности очень метки. Если наши предшественники живы, то есть, прочитаны, услышаны, увидены, то рождаются и новые сыновья — продолжатели культурной традиции. Здесь идет речь, прежде всего, об отношении к своим предшественникам — по крови и по литературе.

Весь сборник «Сполохи» — именно о нашей человеческой и книжной традиции, о тех авторах, которые волнуют, оживляют в своих текстах предшественников. Даже если Москалец констатирует, что их порой и сравнить не с кем, кто-то такой потом у него таки находится.