«Будущее без прежней культуры невозможно»

В киевском Музее Михаила Булгакова побывала московская гостья — писатель Наталья Громова, ведущий научный сотрудник Музея Бориса Пастернака в Переделкино.

Работая с архивами и записывая рассказы современников ушедшей эпохи, она собрала уникальную коллекцию документов, аудио- и видеоматериалов. Увлеченный исследователь литературы ХХ века, она пишет удивительные книги-открытия, на страницах которых судьбы известных поэтов и писателей вплетены в захватывающий и трагический контекст времени — «Все в чужое глядят окно», «Эвакуация идет», «Узел. Поэты: дружбы и разрывы», «Странники войны. Воспоминания детей писателей», «Скатерть Лидии Либединской». А роман «Ключ» — волнующий рассказ о том, как в жизнь автора вошли герои ее документальных книг, в 2013 году получил премию журнала «Знамя».

На Булгаковской веранде «День» побеседовал с Натальей Громовой. Темы разговора нам подсказывала жизнь.

«ТО, ЧТО СЕЙЧАС ПРОИСХОДИТ В УКРАИНЕ, БЕЗУСЛОВНО, ВЫСТРЕЛИТ ОБРАТНО»

— Наташа, объясните, пожалуйста, что сегодня происходит с российской властью?

— Власть увлекает нас в тартары, понимая, что будущего у нее нет. Оттого она и заключает сделки на 30 лет вперед. Да хоть на 100! Когда в России все посыплется, у нас не будет, как в Украине, легитимной оппозиции, и власть упадет в руки самых оголтелых, как это было при большевиках. Начнется смута... Это не пессимизм, а осознание реальности. Всякий, кто читал книги, помнит, что у Шекспира, Пушкина, Данте, Сервантеса мир управляется нравственными законами. Если есть преступление, то неизбежно последует и наказание. Если некий брат короля наливает спящему монарху в ухо яд, то в третьем акте этот король-самозванец падет. Если царь — Ирод, то народ, который безмолвствовал, в последнем акте растерзает детей царя. Я в это верю, поэтому и занимаюсь литературой.

В дневниках писателей 1920-х есть надежда, что советская власть — ненадолго, она не сможет удержаться, потому что она абсурдна. Но у большевиков была бешеная пассионарность, у них была идея. А сейчас у России вообще нет никакой идеи! Полгода произносят — «русский мир», но за этим ничего не стоит.

— Поэтому Путина поддерживает большинство россиян?

— Дело в народе, он в печальном состоянии, и это началось не вчера. Драма русского народа в том, что он не живет в реальности, не может обустроить настоящее. Об этом еще Чаадаев писал: русский народ не умеет думать, ему надо мечтать о том, как он воскреснет, создаст царство Божье на земле. Народ-мечтатель. А украинский народ — носитель идеи. Русский народ не видит земли, на которой живет, не возделывает ее, не входит с ней во взаимоотношения. Но когда его заставят терять территорию, он увидит свою землю и, может быть, проснется, а может, растворится в других народах. Если сравнить нынешнее состояние России с закатом и гибелью Римской империи, то, когда перестанут в какой-то сложный момент платить миллионам наших гастарбайтеров, вполне может начаться что-то похожее на восстание Спартака.

Для империи главная ценность — это территория, и для русского человека самая главная драма — потеря территории, за это отдают жизни миллионы людей. А мы живем в эпоху уничтожения империи, сто лет переживаем ее развал, который начался в 1917 году — и продолжается сейчас. Но то, что Украина — самостоятельная страна, в России 23 года воспринималось как шутка, чем и определяется сегодняшнее поведение российской власти. Моя страна, после такого количества убитых и замученных чекистами, не имела права поставить у власти человека из органов, с ментальностью и идеями империалиста. Раньше о Путине в Украине мне многие говорили: «Он такой сильный, не то что наши тряпки!». А я отвечала: «Подождите, ребята, это до вас дойдет». Мы 11 лет ходили на митинги, нас травили газом, нас взрывали, и мы предупреждали: на нас это не остановится, внутренняя политика пойдет вовне. А то, что сейчас происходит в Украине, безусловно, выстрелит обратно, и это произойдет на наших глазах. Преступление России в том, что она подняла руку на исток своей цивилизации, государственности, религии. И сейчас для нее идет расплата за все.

«ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ С КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА»

— В одном из интервью вы приводите драматическую историю семьи (жертвы и палачи), которую рассказала вам женщина-попутчица в поезде...

— Я услышала всю историю России — в одной семье: жертвы и палачи, которые сошлись, живут вместе, рождают друг от друга детей. Жуткие, изломанные судьбы людей — и я ее спросила: «Вы так спокойно об этом говорите?», а она ответила: «А что я могу изменить»? Но проблема в том, что на личном уровне люди могут это разорвать. Мария Иосифовна Белкина (автор книги о Марине Цветаевой «Скрещение судеб») завещала мне написать об этом. Ее муж Анатолий Тарасенков собирал дома гениальную поэтическую библиотеку, а на работе сочинял разгромные статьи и предавал все, что любил (см. книгу Натальи Громовой «Распад. Судьба советского критика в 40-е—50-е годы». — О.С.). Вот такой разлом в человеке! Сама Мария Иосифовна не выдерживала этой темы, ей было уже 90 лет, но она подарила мне идею — все начинается с каждого человека. С чего начинать, каждый решает сам, и дело не в том, чтобы обличать систему, режим и весь мир, а чтобы, наконец, разобраться, почему у каждого есть эта драма, есть родственники, которые в чем-то участвовали. Я занималась «длинной» историей семей, по пять-шесть человек, последней была Лидия Либединская. И все старики, которых я обошла, во время третьей-четвертой встречи рассказывали, как их вербовали. Они не могли уйти с этим опытом и хотели перед смертью рассказать, как их ломали, мучили. Врачи, учителя... И я поняла, что это был каток, в который попадали все. За нами стоит невозделанное прошлое, и оно абсолютно неизбежно приходит в нашу жизнь. И пока оно не переработано, мы не можем двигаться вперед. Все имеет ко всему отношение, за все нужно ответить. Важно, чтобы рассказ не прервался.

— В своих книгах вы восстанавливаете связь между литературой и историей, возвращаете «пропущенные» времена и людей. Как вы начинали осваивать такой необычный жанр?

— Все началось с того, что на меня «свалился» архив Владимира Луговского, я нашла его переписку с Софией Парнок периода, когда он работал в издательстве «Узел» секретарем, и подумала, что нужно сделать книжечку. Попала к Марии Иосифовне Белкиной, стала думать, как написать о Ташкенте. Мне казалось, что все об этом знают, но выяснилось, что никакой истории эвакуации нет. Когда в 2003 г. пришла работать в Музей Цветаевой, сделала десять выставок на самые разные темы, всему сама училась и решила: буду осваивать контекст — советскую жизнь. Но с советской жизнью меня гнали отовсюду: я приходила в журнал, и меня встречали словами: «Мы только Серебряный век печатаем», я возражала: «Цветаева нужна, нам придется к ней вернуться!» — «Зачем? Мы ее презираем!». Ну, презирайте... А заинтересовались этой темой только в 2009—2010 гг., и меня уже просили: «Давайте материал». К тому времени я уже три книги написала: «Все в чужое глядят окно», «Эвакуация идет», где появился главный герой Пастернак, и «Узел».

Я не понимала, почему люди, которые блистательно работают в архивах, никогда не описывают этот увлекательный процесс. Видела, что они знают в сто раз больше, чем я, но могут жить только в рамках комментария. Но оказалось, что помимо архивов есть живые люди, рассказы которых помогают достроить реальность прошлого, и мне удалось записать их на видео, аудио. Мое счастье, что они еще были живы — поколение, родившееся от 1912 до 1920 годов, потом на моих глазах они стали уходить один за другим. Им всем было за 80, и они меня передавали друг другу. Происходили настоящие чудеса — мне даже попадали в руки какие-то цветаевские вещи. Потом случайно нашла письма Марины Цветаевой к Наталье Гончаровой. Как только начинаешь чем-то глубоко заниматься, притягиваются письма, документы, вещи сами «выпрыгивают» из прошлого. Мои друзья, физики и биологи, которые читали «Ключ», говорят, что такие же процессы и совпадения происходят в серьезной науке. Почему, они не могут объяснить.

ПОЭТ И ВЛАСТЬ: 2015-й — ГОД БОРИСА ПАСТЕРНАКА

— Расскажите, чем живет Музей Бориса Пастернака сегодня?

— Работаем и продолжаем оставаться нормальными людьми, вести себя, как вели, хотя это может скоро кончиться. Недавно у нас выступала поэтесса из Донецка Евгения Бильченко, читала свои стихи — у нее есть золотые вещи.

Среди многих наших проектов есть очень необычный — «Неотменяемая экскурсия»: объявляем узкую тему и, даже если приходит один-единственный человек, рассказываем ему. Мои темы — «Пастернак в конце 1937 года», «Пастернак и Ариадна Эфрон» и другие. Я делала большую выставку с большим количеством материалов из архива Ариадны Эфрон, и получилось, что цветаевская и пастернаковская линии хорошо совпали.

Читаю лекции о литературном быте, сейчас дошла до 1930-х, рассказываю о самых мрачных вещах. С лекцией «Писатель и власть. Репрессии, сопротивление, конформизм» ездила в Петербург, собралось очень много людей. И готовлю еще одну серьезную тему «Писатели и чекисты: история взаимоотношений».

Сейчас в музее проходит чудная выставка «Мимолетный Пастернак»: редко публикуемые (а в полном объеме — впервые) фотографии поэта, сделанные Валерием Авдеевым в чистопольской эвакуации во время войны. Есть серия работ, когда Авдеев снимал поэта каждую секунду, во всех поворотах, на фоне ласточек, нарисованных на стене. Эта же выставка сейчас открылась в Тбилиси, в Литературном музее Грузии.

2015-й объявлен Годом Бориса Пастернака, будем отмечать его 125-летие, и в Москве откроется большая выставка «Пастернак в событиях и лицах». Мы даем туда фрагменты своих выставок: «Пастернак и футуристы», «Пастернак и 30-е годы», «Шум времени» с голосами современников, начиная от Маяковского, «Пастернак и война», «Пастернак и «Доктор Живаго». Еще проведем «Венок Пастернаку» — придут современные поэты, будут читать свои любимые стихотворения Пастернака, рассказывать, какую роль в их жизни сыграла его поэзия. А в Тбилиси в следующем году сделаем Пастернаковскую выставку и конференцию «Табидзе и Пастернак».

— Личность Бориса Пастернака тесно связана с вечной темой «Поэт и власть», которая сегодня обрела особое звучание в связи с известным письмом части российской интеллигенции в поддержку аннексии Крыма.

— Пастернак был, пожалуй, единственным из советских писателей сталинских времен, кто душевно уцелел, пройдя через многие искушения. Есть известный сюжет о писательском конгрессе 1935 года, когда он волею обстоятельств вел себя, как Гамлет, и казался людям, окружавшим его, настоящим безумцем. Парадокс был в том, что эта история дошла до Сталина, и, возможно, спасла поэту жизнь на будущие времена. А когда, некоторое время спустя, он читал в театре свой перевод «Гамлета», кто-то из актеров сказал: «Он сам Гамлет, он должен его играть». И действительно, Пастернак похож на Гамлета — он не мог быть манипулируемым человеком. В дневниках и письмах литераторов конца 1930-х лейтмотивом проходит вопрос: «Мы не понимаем, почему он может оставаться самим собой. Нас всех гонят, гнобят, а он может!» А для него даже вопрос такой не стоял. А эта знаменитая история — «Дело маршалов», когда к нему приехали подписывать письмо, жена стояла на коленях, плакала, а он сказал: «Я им не давал жизнь, поэтому не вправе ее отнимать». Письмо потом подписали за него. Но он говорил: «Я теперь могу спать спокойно, потому что я этого не сделал».

Еще один странный сюжет: в 1935 году покончил с собой комсомольский поэт Николай Дементьев, абсолютно чистый юноша, свято веривший в советскую власть. Он попал на химический завод под Москвой, где в начале 1930-х годов работали американцы. По всей видимости, его вербовали, так как он работал рядом с иностранцами. И он пытался вскрыть себе вены и даже горло; его отправили в сумасшедший дом, но спустя несколько месяцев он все-таки выбросился из окна. И вдруг Пастернак посвящает Дементьеву загадочное стихотворение «Безвременно умершему», начинавшееся словами «Немые индивиды». Тогда для многих надежды на то, что режим сулит что-то хорошее, постепенно уходили. А Николай Дементьев писал стихи «под Пастернака», и существовала целая категория поэтов, которые могли быть какими угодно коммунистическими, но Пастернак был для них бог и гений. Люди, которые тайно любили Пастернака, Ахматову, Цветаеву, читали их, переписывали, Мандельштам у многих был спрятан в столах. Что бы они ни писали о советской власти, все-таки были внутренне заряжены другой поэзией, другой литературой.

И становится понятно, что именно это всех и спасло, когда началась оттепель, и в 1956 году вышел первый «День поэзии», а потом «Тарусские страницы». И они достали из своих столов именно эти книги — которые тайно читали. А уж роман Булгакова «Мастер и Маргарита» в Ташкенте был главным чтением всей компании. Его читал Эйзенштейн, читал Владимир Луговской — Елена Сергеевна Булгакова передала ему один экземпляр рукописи, Раневская вслух читала Ахматовой. И этот сюжет еще нужно разрабатывать — как «Мастер и Маргарита» отражен во многих литературных произведениях.

«КУЛЬТУРА — ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ ПОЗИТИВНОГО У РОССИИ»

— На ваш взгляд, что может спасти Россию сегодня?

— Не знаю. Но культура — последнее, что осталось позитивного у России, что может спасти ее от стремительного падения вниз. История повторяется. В дневнике 1944 года Алексей Толстой писал: «Мы больше не сможем вернуться к этому советскому кошмару, у нас будет нэп, мы будем жить по-другому». Анна Ахматова говорила: «Я буду главным редактором журнала «Звезда», мне предложили». Даже у писателей появилось ощущение, что после такой кровавой жертвы они уже не смогут вернуться к прошлому. А дальше власть делает страшные вещи: постановление 1946 года — удар по интеллигенции, потом дело Пастернака — новый сильный удар. Но вся «оттепель» была подготовлена этими ожиданиями и надеждами в течение десятилетий и взросла, поэтому я уверена: все, что мы делаем, все взрастает. Так травинка разламывает асфальт. То, что происходит сегодня в России и в Украине, страшно: такое количество жертв, все залито кровью. Но все равно у меня есть ощущение света в конце туннеля!

Что нас может спасти сейчас? Спасет память о нашей огромной культуре, которая очень серьезна. А ее итог с ХХ века не подведен, даже литература XIX века еще не вся прочитана. Культура состоит в том, что, как Блок замечательно сказал: «Есть хаос, наводнение — приходит Пушкин и делает из этого поэму «Медный всадник». Событие обретает некую культурную форму, возникает цельная картина, которую мы с вами можем передать дальше. Это есть у Булгакова в «Белой гвардии» — как интеллигенты сделали свой выбор и выбрали большевиков, несмотря на то, что те были противны и ужасны. А в «Мастере и Маргарите» видно, к чему привел этот выбор: страшный город Москва горит. В основе этих текстов лежит ощущение того, что, даже если против истории нельзя идти, важно сохранить душу, сохранить себя. Так же и «Бег» устроен, и «Доктор Живаго»... Сейчас в Украине и в России тоже ситуация выбора. Поэтому нужно осмыслить весь процесс — будущее без прежней культуры невозможно.