Ульф Старк – о табу, правилах и звучании текста

На Международный фестиваль «Книжный Арсенал» в качестве почетного гостя детской программы пожаловал знаменитый шведский писатель Ульф Старк. Самого автора называют наследником Астрид Линдгрен, а его книги переведены более чем на два десятка языков. В Киеве Старк презентовал украинские переводы своих книжек «Чи вмієш ти свистати, Юганно?» и «Диваки і зануди», которые вышли в издательстве «Старого Лева». Для этого интервью мы присели на скамейку напротив картины Алины Максименко из серии «Оркестровая яма» в наименее шумном зале «Мистецького Арсеналу» с экспозицией «Щербенко Арт Центра». Беседовали о запрещенном и разрешенном в литературе.

— Переводы ваших книг попали в более обновленную украинскую детскую литературу, нежели она была раньше. Еще десять лет тому назад в ней было много табу, в частности на тему смерти. Насколько иной была ситуация в Швеции десять лет тому назад и как она изменилась?

— Если сравнивать с ситуацией десятилетней давности, сейчас в Швеции пишут больше о смерти, чем тогда. Тогда родители хотели защитить детей от чего-то страшного или тяжелого, но теперь это меняется. Отдельным вопросом является то, как можно писать о смерти, потому что это тоже можно делать по-разному. Раньше в книгах шведских авторов умирали преимущественно животные или дальние родственники ребенка, и сам похоронный ритуал показывали иначе, чем теперь. В настоящий момент говорят не только о ритуале, но и о чувстве. Поэтому подход к изображению смерти усложнился.

— Я вспомнила лишь тему смерти, которая была табуирована, но были и другие непопулярные темы. Например, насилие. А книги о войне появились только в течение последних двух лет, понятно, почему. И до сих пор нельзя в украинской детской литературе представить тексты на ЛГБТ-тематику.

— Сейчас в нашем обществе стало больше насилия, чем раньше. Увеличилось его количество и в новостях, и на улицах. Поэтому необходимо об этом и писать, и рассказывать, и показывать, что это с нами происходит и что с этим делать. И что касается ЛГБТ — об этом тоже нужно писать, потому что это есть, это факт.

— Ваши книги преимущественно социальной направленности. Как вы считаете, может ли литература изменить мир, повлиять на общество?

— Я знаю, что те книги, которые я читал в детстве, очень сильно влияли на меня. Думаю, литература может оказывать влияние, по крайней мере, так мне кажется благодаря собственному опыту. Как можно подействовать на коллектив, на социум — это другой вопрос. Влияние на то, что происходит в мире, — под сомнением. Но с другой стороны, если думать, что книги развивают воображение человека, то конечно они еще и как влияют на него. Ведь если смотреть на человеческую деятельность, на то, как человек строит мир, то все это базируется на воображении. Человек что-то придумывает и потом это становится реальностью. Если книги на это влияют, то конечно же, они могут повлиять и на то, что происходит в мире.

— Такой взгляд на мир, возможно, связан с тем, что в Швеции, к счастью, давно не было войны. Когда война началась в Украине, наши писатели, в частности Сергей Жадан, высказали свое разочарование в том, что литература может изменить реальную жизнь. Это длилось почти год, пока авторы искали новый язык, чтобы говорить о новых реалиях. И видимо отсутствие войны тоже как-то отражается на литературе.

— По-видимому, да. Но также существует мнение, что после Второй мировой войны, то есть с 1945 года, родилась современная шведская детская литература (Швеция придерживалась нейтралитета во Второй мировой войне. — Авт.). Тогда появилась книжка «Пеппи длинный чулок» Астрид Линдгрен и книги Туве Янсон. Современная шведская детская литература родилась из-за страха перед войной. Тогда говорили, что нам нужно создать детскую литературу, которая не воспитывала бы солдат, потому что нам нужен мир, а не война. Это значит, что не нужно быть послушным ребенком, а следует быть немного революционером, и идти против авторитетов. Это нужно также для того, чтобы дети не вели себя слишком хорошо, а были просто детьми.

— Вы говорите об очень важных вещах, и видимо, здесь также идет речь об ответственности писателя. Есть ли у вас правила, которые не можете нарушить, и правила, которых придерживаетесь в процессе написания текстов?

— Главное правило — это уважение к ребенку, к своему читателю. Бывают книги, которые стараются насмешить и для этого изображают ребенка непутевым. Они на самом деле делают ребенка, который их читает, дурачком. Это несправедливо. Также очень важно, чтобы детские книги показывали, чем является природа. Природа — это не только сырье, из которого можно что-то производить или строить, природа ценна и имеет значение сама по себе. И еще одно — для меня очень важно читать свой текст не только самому, своими глазами, но и видеть его глазами ребенка — это тоже очень существенно. И я честен в том, что пишу.

— Вы пришли в детскую литературу из поэзии. А в поэзии очень важно, как звучит текст. Также в своих интервью вы говорите, что любите читать свои неопубликованные тексты читателям. Важно ли для вас, как звучит ваша проза на слух?

— Да, очень часто люди забывают, что литература имеет музыкальные качества. То же самое касается и тишины. Ты должен уметь дышать, пока читаешь, чтобы дыхание шло, как должно идти. Также должен быть ритм: какие-то предложения длиннее, за ними какие-то более короткие. Чтобы не было монотонности. Я читаю вслух все свои тексты своей собаке. Собака сама приходит, когда я начинаю чтение. Когда это звучит вслух, сразу слышать, если в тексте что-то не так. И это может быть незаметно, когда пишешь. И здесь тоже возникает вопрос: насколько понятным должен быть текст для детей. Нужно ли, чтобы там было все понятно, или может быть что-то непонятное. Многие думают, что детская литература должна быть простой и ясной. Но если вспомнить литературу для взрослых, то в ней очень много непонятного, неясного, особенно в поэзии, именно так и должно быть. Поэтому я считаю, что и в детской литературе всегда должны быть непонятные места.

— То есть это непонятное поможет произведению дольше продлиться, спровоцирует разговор со взрослыми?

— Да. И чтобы дети не думали, что все люди понимают одинаково то, что есть в тексте. Вот сейчас я сижу и смотрю на эту картину и не могу сказать, что я в ней все понимаю. Также другие люди, которые на нее смотрят, могут понимать совсем другое. С книгами то же самое.

— Если говорить о новых современных видах книг, в частности аудиокниги, мультимедийные книги, которые можно читать на гаджетах... Как вы относиться к таким книгам, особенно если учесть, что в ваших текстах совсем нет гаджетов как явления?

— Для меня все эти интерактивные книги — просто книги. Всегда есть с десяток вариантов для чтения даже интерактивной книги. Конечно, по сравнению с обычной книгой, количество вариаций здесь ограничено, потому что кто-то решил, что должно быть именно так. Потому это якобы и свобода, но это и несвобода. Если подумать об обычной книге, то она в паре с читателем создает настоящий диалог, и таким образом существует множество интерпретаций. Конечно, все эти новые книги — хорошо, потому что это прогресс. Но почему-то я очень не люблю компьютерных игр на основе книг. Интерактивные книги часто построены на интриге, за которой быстрее двигаешься. Но настоящее чтение — это очень медленный процесс. Бывают родители, которые считают, что чем больше ребенок читает книг, тем лучше, но это не всегда это так. Чтение должно быть неспешным. Я помню в детстве, когда мы отдыхали на даче, у нас было всего пять книг. И каждое лето это были те же пять книг, и мы их читали. Хотя мы и знали, о чем эти книги, они каждый раз менялись, потому что они жили.

— А какие это были книги?

— Во-первых, это была Библия моей бабушки. Такая толстая книга с иллюстрациями Гюстава Доре. И еще была детская книжка под названием «Синяя улитка» — я читал ее с такой же скоростью, как улитка (смеется. — Авт.). И еще была книга, которую, по-видимому, сегодня запретили бы в Швеции. Она о мужчине, у которого были три сына, — один желтый, другой черный, третий красный. И еще был старый этимологический словарь, который мы читали. Вспомнил всего четыре.

— А можно спросить, как приблизительно проходит ваш рабочий день?

— Я просыпаюсь очень рано, приблизительно в четыре утра. Дальше лежу и представляю себе разные вещи, потому что мне кажется, что я опять засну. Эти пограничные состояния, когда ты спишь, а якобы и не спишь, очень творческие, и очень многое в голове происходит. Это такая смесь страха и желания творить. Потом мы завтракаем. Дальше я гуляю с собакой приблизительно полтора часа. И это тоже рабочее время, потому что тогда очень хорошо думается. Ты говоришь: «Нельзя! Нельзя!» — собаке. Гуляешь, ходишь — и это тоже прекрасное ощущение. А затем — сажусь и начинаю писать. Потом наступает время обеда, а после обеда ложусь немного поспать — минут двадцать. Затем опять время работы. И все-таки это очень странный процесс, вы, по-видимому, это знаете. Сядешь — и как-то пусто в голове, ничего конкретного нет и нужно себя заставлять. Такое ощущение, как у ребенка. Ты говоришь: «Думай». А мозг говорит: «Нет, не буду». Неизвестно, как этот процесс начинается, откуда. Немного становится легче, если думать, что все, что я делаю, это для того, чтобы писать. И если я слушаю музыку, это не означает, что я ленюсь, а просто это тоже часть моего творческого процесса. Часто у меня бывают две-три идеи для книг, которые я еще не написал. Когда одну пишу, то думаю о следующей.

— Появились ли у вас в Киеве какие-то сюжеты, связанные с этим пространством?

— После посещения дома-музея Булгакова, я хочу все у себя дома покрасить в белый цвет (смеется. — Авт.).