Галина ТКАЧУК: «Наша культура до сих пор андеграундная»

Ее книги непосредственные и мудрые одновременно, поэтому трудно уловить грань, кому они больше интересны, — детям или взрослым. Неповторимый магический мир детства в повестях «Славка» и «Вікно до собаки» не оставляет равнодушных как среди читателей, так и в среде литературных конкурсов: «Золотий лелека», «Книга року ВВС», «Великий Їжак». Галина ТКАЧУК, молодая украинская писательница и поэтесса, сейчас в гостях «Дня».

— Твоя самая новая книга «Вікно до собаки» получила немало премий и читательского внимания. А что о ней можешь рассказать ты, ведь всегда интересны рабочие моменты.

— Честно говоря, я сразу писала с прицелом на конкурс «Золотий лелека», который организовало издательство «Грані-Т». Просто не люблю, чтобы произведение пролеживало в столе. Это у меня отнимает энергию. Писала ее в Латвии, в Доме писателя и переводчика в Вентспилсе. А что касается сюжета, то действие там происходит в маленьком городке, подобном моей Боярке. А еще я хочу вспомнить об одной рукописи рассказов с «тяжелой судьбой» (смеется). Ее брались печатать два издательства, но ничего пока еще из этого не вышло. Этот сборник рассказов — «Найкращі часи» — должен был появиться у «Факті», проиллюстрировал его Илья Стронговский. В этом сборнике был сюрреалистический рассказ о мальчике Петрике и двух собаках. И здесь я поняла, что «Вікно до собаки» было обычной детской модификацией взрослого рассказа. Просто данная тема у меня — с разными вариациями, это — своеобразный метазамысел.

— Ты получила стипендию польского правительства для молодых художников GAUDE POLONIA, и — как следствие — в Польше вышла твоя поэтическая книга «Я та інші красуні». В ней несколько иная поэзия, чем ты писала до этого. Откуда такое изменение?

— Я бы сказала, что у этой книги два автора — я и польская переводчица Анета Каминская. Когда мы работали над этой книгой, то был такой странный момент: Анета сама рифмует, играет звуками, значениями, и как-то сказала, что в Польше ныне рифмованные стихотворения неактуальны, плохо будут восприниматься. Для Анеты это не вопрос удобства, легкости. Ведь, как доказывает ее работа над антологией «Дольки помаранчі. Нова українська поезія», где собраны самые разнообразные тексты, она любит сложные задачи. Но в моем случае она почувствовала, что польскому читателю лучше дать нерифмованные стихи. А изменение — это как сопротивление материала, когда нужно усвоить новый для тебя язык; когда тебя поставили в другие условия, показали другой путь. И так у меня начало появляться больше повествовательных стихотворений. И я поняла, что это тоже может быть удачным ходом. Потому что те, которые я писала раньше, основаны на звукописи, они очень личностные, герметические. А сюжетные более понятны, и если искусно все обыграть, то текст не потеряет на поэтичности. Также в Польше я написала повесть о Кракове, она ожидает своего издателя.

— А тебе захотелось перевести что-либо из польской литературы ?

— О моем опыте переводчика еще нельзя говорить серьезно, это только попытки. Я начала переводить повесть Беаты Островицкой «Мир вверх ногами «, это такая подростковая литература. Кстати, Беата была моим наставником на стипендии. По текстовой ассоциации здесь можно вспомнить «Бубу» Барбары Космовской, но стилистика, художественный мир там совсем иные. «Буба» — это мир семейный, там ежедневные проблемы, в целом это очень позитивная книга. «Мир вверх ногами» — это трагическая книга о смерти матери, об огромных проблемах в семье, там конфликт обострен до предела. Когда я захотела взяться за перевод, то не думала о литературных тенденциях, просто история меня затронула.

— Как-то мне пришлось прочитать, что ты с детства решила быть «известной писательницей». Как появляются такие желания и что для тебя признание?

— Думаю, если бы я выбрала что-то другое, то ничего бы не случилось. Просто до совершеннолетия у человека закладывается основное восприятие мира. У меня — эстетическое. И поэтому мне естественно заниматься литературой, критикой. А когда я это говорила, то это была просто абстрактная мысль, которая приносила мне вдохновение. Мой «гештальт» закрылся, когда «Кальварія» издала «Славку», меня пригласили на телевидение, обо мне написала Богдана Матияш в престижном издании, тепло отозвались дорогие мне люди. И тогда я просто представила жизнь, какую бы я хотела, — простая возможность творческой работы, без отвлечения на «заработки». Для меня успех — это возможность заниматься тем, чем хочешь, интеллектуальным трудом.

— В Википедии написано, что ты еще и литературовед. Что исследуешь?

— Я исследую детскую литературу, собственно, образ города в ней. Взялась за это, потому что сама начала писать для детей, а здесь никогда не помешает знать своих предшественников. Когда я была в Кракове, то мой проект тоже касался городописания. Кроме научного интереса, это вопрос очень эмоционально насыщенный, энергетический. Сказать бы, последнее мое личное открытие, некое «открытие велосипеда», связано с Шаломом Алейхемом. Город и община в его «Тевье-молочнике» — это все Боярка, в которой я живу! В Польше интерес к воссозданию еврейского контекста — более живой, а у нас будто все рядом, а немногие его знают. Не буду говорить за всех, но я с детства знала город больше через призму украинской литературы. А в Кракове я узнала, насколько украинский город присутствуют в польской литературе, даже в детской. И здесь добавился еще один пласт.

— Ты часто вспоминаешь о Польше, видно, тебе там понравилось?

— В Польше мне понравилось значительное внимание к переводной литературе, Фестиваль Милоша, организация культурных событий. Это тот случай, когда формальная сторона переходит в качественную на сто процентов. Здесь тебе и поддержка государства, здесь тебе и деньги, переводы, резиденции. У нас много чего делается на полуволонтерских принципах, и, соответственно, никто ни за что не отвечает. Но главное отличие — это то, что у них их национальная культура — официальная, а у нас будто до сих пор андеграундная. Конечно, и здесь можно найти плюсы, например, в моем кругу существует своеобразное невербализованное правило взаимоподдержки, некое «обычное право», которое распространяется не только на друзей или знакомых, а на всех, кто достиг в области украинской культуры значительных успехов. Отсюда — это будто две разные модели: там — это институт, у нас — неформальные, «барочные» отношения. Но мне бы больше хотелось, чтобы у нас уже все перешло на этап «классицизма». Вот, например, наша Киево-Могилянская академия сама будто всегда в определенной антиномии с государством, будто какое-то сообщество, а не только учебное заведение.

— Приходилось слышать о Клубе Ласла Здобыча, создание которого — твоя идея. Что это?

— Название свое получил от имени героя повести «Вікно до собаки». Это — клуб маленьких фантазеров, созданный для того, чтобы дать возможность детям общаться с творческой молодежью, ведь это очень важно. Прежде всего, речь идет о развитии фантазии, придумывании, это не литературный клуб, в уставе заложены и поездки, и разные экскурсии, встречи с известными людьми. Словом, самый разнообразный досуг. Приглашаю всех присоединяться осенью!

— А что тебя затронуло из «свежего» в литературе украинской?

— У «Граней-Т» есть серия «Казкотерапія для дітей», и в каждой книжке этой серии есть послесловие психолога в соответствии с описанной ситуацией. С одной стороны, такая идея представляется мне очень интересной, а с другой — несколько сомнительной, ведь в любой истории для детей главный герой преодолевает конфликт. Новейшее издание этого проекта — «Вісім днів Бурундука» Ивана Андрусяка.

— Ты всегда пишешь о всяких фантастических приключениях, вероятно, у тебя было немало их в детстве. Может, вспомнишь о какой-нибудь оказии?

— Я проводила лето у дедушки и бабушки в Хмельницком. Как-то мне ужасно захотелось мороженого. Днем мне его почему-то не купили, и хоть я была не очень капризной, но ночью подняла крик — хочу мороженого, и все тут. А это поздние восьмидесятые, Советский Союз, ну где ты возьмешь ночью мороженого? Бабушка меня как-то пыталась успокоить, когда заходит дед, а он был очень спокойным по характеру, и спрашивает, что случилось. Потом, словно это не ночь, надевает пиджак, берет миску и выходит во двор... Мы шокированы, через полчаса дед возвращается... с полной миской мороженого! Оказалось (а жили они тогда в центре), что мой дед пошел в гостиницу «Подолье», подошел к черному входу, зашел на кухню, познакомился с поварихой, и она за какую-то там плату удовлетворила его просьбу. Дед мой был такой простой, невозмутимый: мороженое, так мороженое.