В поисках «золотого века»

В историческом сознании украинца уже в течение долгого времени ведущее место занимает казацкий миф или же, что хуже, навязанное колониальной идеологией представление об украинцах как «селянской нации». В то же время шляхта, которая в прошлом неоднократно представала в роли ключевого исторического актера, традиционно клеймится как «класс эксплуататоров» или «предательская элита», обслуживавшая государства, в состав которых в разные времена входили украинские территории.

Поскольку историческое сознание является неотъемлемой составляющей национальной идентичности, а следовательно — и весомым общественно-политическим фактором, не удивительно, что с обретением независимости вопрос качества государственной элиты и отсутствия доверия между ней и остальной частью общества постоянно возникал в повестке дня.

Одной из тех, кому мы должны быть благодарны за «возвращение из небытия» украинской шляхты, является известный историк, профессор кафедры истории Национального университета «Киево-Могилянская академия» Наталья ЯКОВЕНКО. Ее книга «Українська шляхта» положила начало этому процессу, а ученики и коллеги продолжили разработку темы.

Об идентичности украинского шляхтича, его воспитании и роли в истории — наш разговор с Натальей Яковенко.

«В УКРАИНСКОЙ ИСТОРИИ НЕМАЛО СЮЖЕТОВ, КОТОРЫЕ ТРЕБУЮТ ПЕРЕСТАНОВКИ С ГОЛОВЫ НА НОГИ»

— Пани Наталья, в одном из интервью вы говорите о том, что блестящие карьеры представителей украинской элиты в Речи Посполитой и в Российской империи являются поводом для гордости, а не для осуждения. На чем основывается ваше убеждение, ведь многие сказали бы, что эти люди работали на чужие интересы?

— «Интересы» — это категория оценочная, а оценка не является делом историка. А как историк, я просто констатирую, что украинская элита действительно занимала заметные места в государствах, в которые входила территория современной Украины. Если же идет речь о т. н. публичной (популярной) версии истории, то в ней оценок не избежишь, но, по моему убеждению, с них стоит снять налет мартирологии, страдничества. На этом, как на исконных украинских «потерях», акцентировала внимание старая историография, а сейчас едва ли не автоматически такие акценты воспроизводят. Тем временем в этой историографии (ее называют «народнической») просто не было места благородной элите, разве что в фигуре врага трудящихся. Кроме того, во времена, когда писались первые солидные труды по истории Украины, актуальной была потребность самоутверждения и выделения украинскости. Поэтому шляхта, которая делала карьеры при высоких дворах этнично неукраинских владетелей, клеймилась как «предатель народных интересов», а сам «народ» представал как всегда гонимый, притесняемый, притесняемый и чужеземцами, и этими же «предателями». Следовательно, в событийной канве украинской истории накопилось немало сюжетов, которые сегодня требуют переосмысления, а то и кардинальной перестановки с головы на ноги.

К тому же, подчеркну, домодерное государство нельзя рассматривать как этническое. Этнические, в частности мононациональные, государства начали формироваться достаточно поздно, а идея, что только такое государство является «правильным», — это вообще продукт ХІХ столетия. Тем временем в домодерном государстве владетель или крупный власть предержащий — это не этничность, а профессия и статус. Если мы взглянем под этим углом на высокие карьеры украинских деятелей, представителей украинской этнической среды тех времен, то придем к выводу, что таких людей отнюдь не следует списывать с «украинского корабля». Они делали честь нашему прошлому, демонстрируя, что среди нас, украинцев, много заметных, умных, активных людей.

— В какой степени и когда шляхта, наряду с другими локальными сообществами, усвоила собственно украинскую (руськую) идентичность?

— Идентичность — очень деликатная вещь, которая выскальзывает между пальцев. Множественность идентичностей огромна, поскольку, как правило, идентичность, во-первых, носит ситуативный характер, а во-вторых, обусловлена зависимостью индивида от социального, семейного, религиозного, образовательного и других факторов.

Ощущение своей «руськости» (то есть по-современному украинскости), по моим наблюдениям, впервые выразительно проявило себя где-то в первой половине XVII века. Его самым ранним проявлением, думаю, можно считать ощущение собственной принадлежности к региональному сообществу (историки называют это явление регионализмом). Речь шла еще не об этничности в современном понимании, а об осознанном восприятии определенной территории как месте проживания «меня» и «моих предков». Такую территорию, как правило, «объединяли с историей», ведь «мои предки» здесь жили испокон веков. В дальнейшем на это осознание накладывались всевозможные политические требования, декларации особого достоинства «нас» как сообщества, полумифологические представления о том, что здесь «мы» родились и всегда жили, что именно «мы» являемся хозяевами этой земли. На уровне публичных заявлений такая идентичность выразительно фиксируется уже на протяжении 1620—1630 годов.

«НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ ВОЗНИКАЕТ НА СОЧЕТАНИИ ТЕРРИТОРИИ С ИСТОРИЕЙ»

— Эти люди отождествляли себя с Киевским государством Владимира и Ярослава?

— Да, они начинают осознавать его как свое первое государство, перебрасывают первые «мостики» между собой и ним. Раньше всех этот поход начала Церковь, ведь это хорошо вписывалось в полемику вокруг церковной унии с Римом 1596 года, которую большинство тогдашней шляхты осуждало или по религиозным причинам, или из-за того, что уния повлекла дестабилизацию в обществе.

В текстах церковных полемистов 1620-х годов вынырнула старая летописная легенда о том, что ап. Андрей Первозванный поставил крест на киевских холмах. В доказательство первенства киевского православия по сравнению с унией легенда была еще и «уточнена»: апостол, мол, не только поставил крест, но и основал именно здесь, в Киеве, первую православную общину: «Люди учи и хрести подле Лядской брами на полуднє». Так территория была «соединена с историей», а сама Церковь появлялась как апостольская, то есть равновеликая Римско-католической церкви. А потому, как читаем в этих киевских полемических текстах, наши предки, княжеские дружинники, воевали вместе со славными киевскими князьями, проливая кровь за веру и честь.

Понятно, что речь идет об искусственной конструкции, но она быстро «обросла деталями» на разных уровнях. Одно из ярких проявлений этого явления — благородные гербовники. Если киевские церковные книжники совмещали территорию с историей на церковной плоскости, то шляхта стала отождествлять себя с потомками княжеских дружинников. Ведь в той модели прошлого, которую реконструировали согласно летописи церковнослужители, героями были только лишь князья, но шляхта потребовала места и для себя, «людей рыцарских». Ответ не промедлил: его нашли в т. наз. «благородном фольклоре», то есть гербовых легендах. Такие легенды, в частности, собрал и проработал, а иногда и сам дофантазировал, доминиканец Шимон Окольский родом из Каменца-Подольского. Его трехтомный гербовник, который напечатан в 1641—1645 годах, повествует о первопоявлении длинного ряда гербов руськой шляхты. В доброй половине случаев предоставление того или иного гербового знака рыцарскому предку определенного рода прямо связано с руським прошлым, а в гербах, которые известны еще во времена Великого княжества Литовского, оно стоит «за кадром», потому что героический поступок предка имел место на бывшей киево-руськой территории. Конечно, о достоверности гербового «благородного фольклора» не может быть и речи, но именно он, обнародованный в солидных книжках краковской печати, окончательно сформировал представление о «нашей» территории с «нашей» историей. Отсюда легко прокладывался мостик к популярной в то время идеологеме, по которой «нас», храбрых руських рыцарей, польские короли не завоевали, это мы сами по доброй воле вошли в состав Польского королевства как «рівні до рівних, вільні до вільних», и никто не может ставить под сомнение наши права в этом королевстве.

ШЛЯХТИЧ, 1709 р. / ФОТО C САЙТА WIKIPEDIA.ORG

Как видим на этом примере, национальная идентичность появляется на синтезе территории с историей. Об этом, в конечном итоге, хорошо известно на примерах нациосоздания ХІХ века, во второй половине которого формировался географический образ Украины как сплошной этнической территории, которая должна была отвечать (уже в тогдашних категориях) восприятию «нашей земли» как пространства «нашей общей крови».

— Можно ли сказать, что именно благодаря шляхте Украина пошла путем вестернизации, сделала цивилизационный выбор в интересах Запада? С какими процессами это было связано?

— Абсолютно большая часть домодерной Украины была частью Польского королевства. Эта страна начала «вестернизироваться» с утверждением здесь Католической церкви еще со Средневековья. Под «вестернизацией» я в данном случае имею в виду усвоение определенного типа политической культуры, например: представление о «справедливой власти» как соглашении между ее обладателем и «народом», распространение городского самоуправления, действие определенного «писаного права» в сфере социальных взаимоотношений и тому подобное.

Когда галицкие территории вошли в состав королевства в середине — второй половине XIV века, они почти сразу стали частью этого пространства культуры. В частности, в 1430-х годах на тогдашнее Руське воеводство было распространено так называемое польское право. Школьный учебник довольно забавно трактует это событие как акт экспансии — в действительности же шла речь о предоставлении тех привилегий и прав, которые на то время уже утвердились в Короне.

Волынь, Надднепрянщина и Восточное Подолье вошли в Корону Польскую позже, согласно акту Люблинской унии 1569 года. Собственно, с тех пор и здесь начались активные процессы культурного взаимодействия. Это было ускорено и усилено теми общеевропейскими явлениями XVI века, которые современная историография называет революциями. Речь, в частности, о т. наз. образовательной революции, то есть формировании приблизительно в середине XVI века абсолютно новой школы, которой не знало Средневековье. Такая школа, кстати, существует до сих пор: учебный день разделен на уроки, ученикам дают домашние задания, они сдают экзамены, переходя из класса в класс, и тому подобное.

Еще одна революция, ментальная, прямо связана с Реформацией.

«КИЕВСКАЯ ЦЕРКОВЬ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII — НАЧАЛА XVIIІ ВЕКА ЯВЛЯЕТСЯ СВОЕГО РОДА «ТРЕТЬИМ ПУТЕМ» МЕЖДУ РИМОМ И ЦАРЬГРАДОМ»

— Ныне отмечаем 500-летний юбилей Реформации. В чем, с вашей точки зрения, заключается ее значение для украинской истории?

— На украинских территориях Реформация также распространилась после их вхождения в состав Польского королевства, а в большей степени — и с «пересадкой» через Польшу. Реформация — это чисто западное явление, и она оставила заметный след в украинской истории. Появление протестантских конфессий называют ментальной революцией, потому что речь идет о праве человека самостоятельно, без контроля и подсказки ортодоксальной Католической церкви, «выбирать веру». Когда человек получил возможность самостоятельно решать, какой путь приводит к спасению души «наиболее надежно», это стало неслыханной мировоззренческой революцией, большим переворотом в ментальности.

Напомню, что религия занимала едва ли не первое место в жизни человека где-то до середины XVIII века. Отзвук же Реформации в Украине стал вызовом, который потребовал укрепления Православной церкви под давлением протестантских религиозных брожений на Западе. На это, в частности, энергично отреагировал Киевский митрополит Петр Могила, введя ряд реформ по благоустройству церковной жизни, причем он сделал это по образцу основанной еще с конца XVI века аналогичной Католической реформы.

Сколько людей увлекла в Украине волна Реформации, сказать определенно невозможно, потому что на протяжении XVII в. после того, как она постепенно пошла на спад, перестали хранить и документацию, которая это фиксировала. Наконец, одним из опосредствованных последствий Реформации стала и Берестейская церковная уния 1596 года, потому что, по замыслу ее инициаторов, она должна была создать барьер для распространения «протестантских новинок», как их тогда называли. После Берестейской унии, когда появилась Униатская церковь, она составила конкуренцию православной. Началась борьба за души верующих. Конечно, церковные интеллектуалы дискутировали между собой, но кто читал их книги? Как известно, ученые люди пишут книги лишь для других ученых людей. Практические же задачи сохранить и приумножить собственную паству обе церкви решали по-своему. Униатская церковь сразу пошла западным путем как часть большой Римско-католической церкви, а Православная церковь, немного «помедлив», в конечном итоге тоже вступила на этот путь, когда Петр Могила фактически повторил меры Католической реформы, направленные на преодоление вызовов Реформации.

— Знаю, что вы отстаиваете мысль о тогдашней киевской церкви как об особом типе православия.

— Киевская «послемогилянская» церковь второй половины XVII — начала XVIIІ века — это очень интересный феномен. Если несколько упрощать, то перед нами церковь полулатинская, полуправославная, а скорее, по-видимому, стоит говорить об особом типе православия, или своего рода «третьем пути» между двумя главными церковными силами — Римом и Царьградом. В свое время, в первой трети XVII в., такой «третий путь» отчаянно искал один из самых ярких руських интеллектуалов Мелетий Смотрицкий. Тогда его призывов, как преждевременных, не услышали. Зато во второй половине этого же века новая генерация воспитанников Киево-Могилянского коллегиума благодаря своему образованию и интеллектуальной активности, в сущности, реанимировала идею «третьего пути», потому что, с одной стороны, отстаивала свою «греческую» эклезиальную идентичность, а с другой — делала это при помощи «латинской учености».

Политизацию истории я решительно не одобряю, но в этом случае она сама напрашивается. Ведь понимание этих особенностей киевского православия отделяет нас как от «русского мира», так и от старой церковной историографии, которая, осуждая творчество постмогилянцев, расценивала возвращение церковного Киева в «истинно православное» русло как «воссоединение» собственно с тем же «русским миром». Это создает ряд вызовов для историков, в частности потребность сравнить тогдашнюю Киевскую митрополию с православными церквами Черногории, Сербии, Румынии, Македонии. Ведь они тоже существовали на пограничье западного и восточного религиозных миров, поэтому неизбежно должны были бы вбирать и как-то трансформировать определенные веяния соседнего «латинства».

Сейчас я передала в издательство книгу об Иоаникии Галятовском — ректоре Могилянского коллегиума и самом плодовитом авторе второй половины XVII века, который при жизни издал 18 книг. Как и перед остальными церковными иерархами того времени,  перед ним возникла потребность утвердить новую эклезиальную идентичность, которая нарастала по мере укрепления киевского православия на протяжении первой половины XVII века. Произведения Галятовского являются очень благодарным материалом для наблюдений над тем, как это делалось. Человек, преданный идее «грецкости» своей Церкви, он доказывает это на латинских текстах, то есть, декларируя свою «грецкость», в действительности «думает на латыни».

Я не исследую XVIIІ век и поэтому не могу точно сказать, насколько долго этот феномен сохранялся в Киевской митрополии после того, как ее проглотил Московский патриархат. На иерархически более высоком уровне определенное время еще продолжалось скрытое сопротивление, но церковные иерархи — это послушные «солдаты партии», которые ради сохранения позиций и статусов в конечном итоге стали выполнять распоряжения петербуржского Синода. Зато одиночные (до сих пор, к сожалению, не систематизированные) свидетельства показывают, что в низовой церковной жизни еще долго практиковали православие, отличающееся от московского. Когда эта инаковость окончательно нивелируется — большой вопрос для исследователей.

«ШЛЯХТИЧ ИЗ УКРАИНЫ СТАНОВИЛСЯ ЧАСТЬЮ «ПОЛИТИЧЕСКОГО ТЕЛА» ГОСУДАРСТВА»

— Благодаря каким факторам шляхте удавалось инкорпорироваться в новые государственные образования, и всегда ли условием было определенное отречение от собственной идентичности?

— Инкорпорация происходила путем участия в политической жизни, к которой в Речи Посполитой не имели доступа мещане, не говоря уже о крестьянах. Ежедневная политическая жизнь предусматривала прежде всего самоорганизацию — участие в сеймах, написании разнообразных деклараций или протестов, создание своеобразных протестных конфедераций и тому подобное. К этому была причастна только шляхта, потому что она была единым «политическим народом» государства.

В свою очередь политическая активность всегда предусматривает определенное единение, солидаризацию. Скажем, волынский сеймик отказывается платить какой-то налог. Чтобы отстоять эту позицию на общегосударственном сейме, здешняя шляхта начинает искать себе союзников — в Руськом воеводстве, или Краковском, или еще где-то. Таким образом формируются, как мы бы теперь сказали, «группы интересов», а политический дискурс как сегодня, так и тогда был для разных групп общим. Однако слова «этой песни» не придумывали в Украине, ведь руськая шляхта вышла на арену политических соревнований тогда, когда политический слоган уже устоялся. Таким образом шляхтич из Украины становился частью «политического тела» государства — наравне со шляхтой польской, литовской, белорусской.

Этнический фактор в этих процессах не сыграл никакой роли. Каждый руський шляхтич мог приложить к себе знаменитое самоопределение Станислава Ориховского «Gente Ruthenus, natione Polonus» («руського племени, польской нации»), то есть этнически он мог быть русином, а по «нации», то есть как член политического народа Польского королевства, — поляком. Скажем, так же каждого шляхтича Великого княжества Литовского (не важно, литовца, жмудина или белоруса) называли «литвином».

— Каким образом, с помощью каких институций воспитывался шляхтич?

— Если речь об образовании, ведь она тоже является частью воспитания, то для шляхтича хватало того, что мы бы сегодня назвали средним образованием. Речь идет об уже упоминавшейся новой (т. н. гуманистической) школе западного образца. Здесь воспитанник должен был научиться, изучая латинскую грамматику, поэтику и риторику, умело говорить и знать античные произведения. Этого было вполне достаточно, чтобы считаться образованным человеком. Такое образование получали почти все шляхтичи, например Богдан Хмельницкий, воспитанник Львовского иезуитского коллегиума. Повышенное среднее образование предусматривало учебу в классах философии и теологии. Шляхтич этого не требовал: в эти классы шли разве что те, кто планировал делать церковную карьеру.

Что касается воспитательного контекста образования, то здесь уместно вспомнить концепцию pietas literata («образованной набожности»), к чему призывал еще Эразм Роттердамский. На практике это значило, что целью школы было внушить христианскую мораль путем «имитации древних», то есть через изучение античных, прежде всего римских произведений. Моральный заряд таких произведений (в конце концов, до сих пор) огромный, ведь они изображают патриотические деяния, образцы стойкости и самодисциплины и тому подобное. Мальчик зубрил эти тексты чуть ли не наизусть на протяжении семи-восьми лет, поэтому они автоматически откладывались в сознании, а «исходным продуктом» должен был стать настоящий рыцарь, воин и патриот.

СПРАВКА «Дня»

Наталья ЯКОВЕНКО — доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, на протяжении 2002—2012 годов заведующая кафедрой истории НаУКМА. Избранные труды: «Паралельний світ. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI—XVII ст.» (2002), «Нарис історії средньовічної і ранньомодерної України» (2005), «Вступ в історію» (2007), «Українська шляхта з кінця XІV до середини XVII століття: Волинь і Центральна Україна» (2008), «Дзеркала ідентичності. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI — початку XVIII століття» (2012).

Продолжение