Герцен и ключи к украинской свободе

6 апреля «российскому европейцу» Александру Герцену исполняется 200 лет. По этому случаю «День» собрал украинских интеллектуалов, чтобы поговорить о «Герцене и украинской свободе». Именно так мы сформулировали тему круглого стола, состоявшегося в редакции «Дня» в минувшую пятницу.

Собственно, свобода внутренняя и свобода других — это те присущие Герцену идеалы, которые выделяют его среди многих русских либералов. «Герцен представляет совершенно невозможный для России тип личности — человека, который верил, что его свобода, как и свобода его народа невозможна без свободы других», — пишет Лилия ШЕВЦОВА, политолог, доктор исторических наук, ведущий сотрудник Центра Карнеги (Москва).

Круглый стол, посвященный Герцену, — это, прежде всего, попытка возвратиться к его интеллектуальному наследию, которое остается актуальным также и для украинцев. Ведь Искандер (псевдоним мыслителя), как рассказал один из участников дискуссии, профессор, академик, директор Института литературы Мыкола ЖУЛИНСКИЙ, очень уважал «свободолюбивий дух украинского народа».

Вместе с тем, беседа об авторе «Былого и дум» в редакции «Дня» — не случайная. Фактически начало ей было положено еще восемь лет назад.

— В книге «Две Руси» была сформулирована мысль: «Чем Украина может помочь России?». Тогда она для многих звучала очень экзотично — казалось бы, Украина сама в не лучшем положении, и как она может еще кому-то помогать? Но мы продолжали последовательно об этом говорить, и история подтвердила нашу мысль. У России есть проблемы с идентичностью — и именно этим объясняется ее намерение прихватить идентичность украинскую, — отметила главный редактор «Дня» и модератор круглого стола Лариса ИВШИНА, начиная почти трехчасовую дискуссию. — ...Но понятия «империя» и «Россия», на мой взгляд, не тождественны. Есть крошечная часть россиян, связанных с интеллектуальной традицией Герцена. Возможно, это выглядит немного иррационально, но мы верим в сотрудничество с ними. Этот круглый стол является органическим продолжением беседы об отношениях Украины с Россией имперской и Россией демократической.

Собственно, его участники — а это уже упомянутый Мыкола Жулинский; публицист, писатель, лауреат премии им. Мейса Сергей Грабовский; литературовед, публицист, действительный член Национальной академии наук Иван Дзюба; литературовед и профессор Владимир Панченко; философ, академик НАНУ Мирослав Попович — говорили, в частности, о том, есть ли основания считать Герцена предтечей украинских и российских диссидентов, как его идеи воспринимались в среде украинского освободительного движения ХІХ — начала ХХ веков и почему Герцен важен для нас сегодня. А также — в чем для Украины заключается актуальность слов: «Мы за свободную Польшу, потому что мы за Россию, потому что общие оковы связывают оба наших народа».

Отдельный вопрос, который невозможно было обойти, — это взаимосвязи Герцена и Шевченко и как российский мыслитель сумел предсказать на века вперед политическую роль украинского поэта.

Это, конечно, далеко не полный перечень вопросов, которые затрагивали участники круглого стола во время дискуссии, ход которой читайте на страницах «Дня» уже в ближайшую пятницу. А пока публикуем мнения профессора Римского университета «Ла Сапьенца» Оксаны Пахлевской и политолога, доктора исторических наук, ведущего сотрудника Центра Карнеги (Москва) Лилии Шевцовой, которые дистанционно присоединились к начатому «Днем» разговору.

Александр Герцен — это Россия, которая не сбылась. И уже, очевидно, не сбудется. Европейская Россия.

Эта европейская Россия рождалась несколько раз — и каждый раз самоуничтожалась. И самоуничтожалась именно потому, что хотела взять от Европы форму, а естество оставить свое. Евразийское.

Это природа реформ Петра І: он импортировал из Европы технику, но не идеи свободы. А заимствованное в Европе знание направил против Европы. Построил город своего имени — при этом онемечив собственное же имя, а все для чего? Отсель грозить мы будем шведу, / Здесь будет город заложен / На зло надменному соседу.... А зачем «грозит»? Зачем закладывать город «назло»? И почему столько комплексов — «надменный сосед»? Оно и видно: «надменный сосед» — на одном из первых мест в мире по уровню жизни. А «финский рыболов / Печальный пасынок природы»? В условиях принадлежности к России все, что у него было, — это «ветхий невод». А без России — и «Nokia», и самая модерная архитектура мира, и лучшая в Европе школа...

Вся история России — это борьба с Европой, без пауз. Мечта иметь европейские стандарты жизни — без европейских стандартов свободы. А поскольку так не бывает, то отсюда и периодические вспышки откровенной ненависти, которая часто тлеет в тайном восхищении. Это гениально понял и трагически написал Александр Блок в поэме «Скифы»: «Мы широко по дебрям и лесам / перед Европою пригожей / Расступимся. Мы обернемся к вам / своею азиатской рожей».

Пророческая поэма. Шел 1918 год. Реализатором идей марксизма становилось именно то «русско-монгольское варварство», которое Маркс нескрываемо презирал, видя в нем опасность для европейской цивилизации. Или вспомнить уже и тогда сокрушительные отзывы «вождей мирового пролетариата» о русской сырьевой экономике, морально изуродованной армии, коррупции, безразличии, безответственности... Никаких изменений. Кроме тех, что разделенная, когда-то растерзанная внутренними военными конфликтами, культурно дифференцированная Европа создала общее цивилизационное пространство демократии, где, при всех недостатках и кризисах, человек сподобился жить в условиях свободы, достоинства, уважения к своим правам. А создаваемый на протяжении веков унифицированный «русский мир», где должны были господствовать братство и равенство, представил миру инвариант ада, населенного народами, ненавидящими друг друга, носящими в себе изуродованную память миллионов жертв, народами, которые обнаруживают неспособность на продвижение, модернизацию, проект будущего.

Потому-то Александр Герцен — уникальная фигура в российской истории. С Герцена начинается русская либеральная мысль — в своем классическом европейском варианте. Но парабола этой мысли — отрывочная, появляется и исчезает, возобновляется, чтобы опять засесть в коллективном несознательном российского общества.

Да, с Герцена начинается системное европейское, то есть КРИТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ в русской культуре. Герцен имел великого предшественника — Чаадаева, того Чаадаева, который одним своим существованием, по мнению Мандельштама, оправдывал Россию: «Я думаю, что страна и народ уже оправдали себя, если они создали хоть одного совершенно свободного человека, который пожелал и сумел воспользоваться своей свободой», — писал он в эссе «Петр Чаадаев». Чаадаев первым увидел моральный крах идеи эксклюзивности и абстрактного величия России: «Россия есть прореха в истории цивилизованного человечества». Но дальше Чаадаев писал «Апологию сумасшедшего» — ведь «Философические письма» стоили ему запрещения печати, а император объявил его «умалишенным». Герцен последовательно перестраивает этику критического мышления, которую оставил ему в наследство Чаадаев, но уже в модерном ключе: без мистики и теоцентризма.

Но есть ли наследники у самого Герцена? Гоголь с «Мертвыми душами»? Салтыков-Щедрин с его Россией как «городом Глуповом»? Отдельные представители российской философии конца ХІХ — начала ХХ ст. такие, как Георгий Федотов? Советские диссиденты (Сахаров, но не Солженицын)? Афанасьев сегодня? Но это не традиция, не линия — это отдельные фигуры, отдельные произведения, поэтому в истории русской культуры не творят мощный мейнстрим европейской мысли.

Герцен имел критическое мышление не только относительно России. Герцен демаскирует явления, демонтирует стереотипы. Сторонник Французской революции, он критиковал радикализм Февральского восстания 1848 года. Склоняясь перед британской демократией, безжалостно описывал нищенский Лондон. Будучи наполовину немцем, жестко анализировал роль немцев в российской истории. Его «Русские немцы и немецкие русские» — блестящий трактат о том, как российское государство творили немцы, а россияне только охотно подставлялись как ни под «розги» онемеченных российских деспотов Аракчеевых, так под шпицрутены обрусевших немецких деспотов наподобие Бирона и Остермана.

И в то же время, не оставляя критического взгляда на Европу, Герцен — друг Маццини, Гарибальди, Прудона, Гюго — видел ее в первую очередь как родину человеческой свободы. И, обращаясь к друзьям в России, писал: «У вас дома нет почвы, на которой может стоять свободный человек». Отсутствие «гражданского катехизиса» превратило Россию в «печальное царство беззакония», считал он. Ни культурно, ни морально Россия не в состоянии вести паритетный диалог с Западом: «Наши отношения к Западу до сих пор были очень похожи на отношения деревенского мальчика к городской ярмарке». Чем не портрет нынешних украинских властей предержащих?

Герцен также уникален в своем отношении к нациям — и это закономерная эманация его критического мышления. До Герцена русские интеллектуалы отводили славянам и Кавказу роль исторического материала для «расширения» России. Пушкин требовательно спрашивал: «Славянские ль ручьи сольются в русском море, / Оно ль иссякнет? вот вопрос». И даже Лермонтов, назвав Россию «страна рабов, страна господ», понимая, что в Чечне «там в колыбели песни матерей / пугают русским именем детей», воспринимал как неизбежность кровавое завоевание Кавказа и господство над народами «царя вселенной». Герцен твердо и последовательно защищал права народов Российской империи на свободу культуры, языка, самоопределения. Россия должна «развязать (украинцам) руки, развязать им язык, пусть речь их будет совершенно свободна и тогда пусть они скажут свое слово». Герцена благодарил Костомаров. Страницы «Колокола» хотел поцеловать Шевченко. На столетие со дня рождения Герцена отозвался статьей Грушевский, а Петлюра проанализировал ее на страницах «Украинской Жизни» (1912, № 5)...

И вот, собственно, и Грушевский, и Петлюра говорят одну горькую вещь: Герцен — действительно единственный, а его «эпигоны» уже не мыслят его благородными категориями.

«Великий изгнанник» — часто говорят о Герцене. Да, он великий изгнанник не только потому, что правительство царской России отняло у него родину, заставив выехать на Запад. Герцен и сегодня — ВЕЛИКИЙ ИЗГНАННИК в русской культуре. В советские времена его заставили быть каким-то революционным кентавром, к которому приделывали то голову Чернышевского, то Добролюбова. А в современной России его последователи и единомышленники — несколько затравленных русских либералов. И все.

И не так ли помнят о Герцене несколько интеллектуалов-европеистов в Украине? Также достаточно затравленных.

Поэтому, по большому горькому счету, все логично. И Россия, и Украина обнаруживают все больше свою неевропейскую сущность. И не в политике или экономике дело, и одно, и другое — производные от ментальности. Нынешняя Украина предлагает те же модели коррумпированности, безразличия, негражданского мышления, общественного эгоизма, несправедливости — и покорной привычки к несправедливости, что и Россия. Протестный потенциал, может, и больше, но нехватка консолидации, нехватка идей, нехватка стратегического мышления обрекает его на волнообразное движение периодической активизации и периодического угасания.

Поэтому нечего строить иллюзии. Потеря европейской перспективы — это фатальный выбор прозябания. А в этих обществах людей, готовых — или хотя бы потенциально способных — реализовать европейскую перспективу, — единицы. Мы уделяем непропорционально большое внимание нынешним правителям, забывая уроки истории. Все эти новые бироны и аракчеевы, бенкендорфы и салтычихи и российских, и украинских нынешних политических координат изменили только маску, но не суть. Но их также сметет ветер истории, и придут другие. Но самая большая опасность в том, что опять ничего существенно не изменится. Российская история тем и страшная, что ходит по кругу: творит универсалистские абстракции, уничтожает народы и себя саму во имя этих абстракций, разваливается, а дальше — новый планетарный проект, новые жертвы, новый развал... И поворот к восходящей точке безвыходного положения.

Но снова приходит на помощь Герцен — уча преодолевать разочарование. Потому что все начинается — с внутренней свободы: «Я убежден, что на тех революционных путях, какими мы шли до сих пор, можно лишь ускорить полное торжество деспотизма. Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! — начнем с того, чтобы освободить самих себя». И дальше: «Требуйте от меня всего, но не требуйте двоедушия, не заставляйте меня снова представлять верноподданного, уважьте во мне свободу человека».

Лучшей данью уважения Герцену была бы европейская его родина. А также и наша. Но такого нет. А Польша, чьи восстания были потоплены в крови, Польша, на чью защиту встал Герцен, — сегодня в Европе.

Поэтому реальное движение в Европу может начаться только тогда, когда каждый человек в обществе откроет в себе способность сказать словами Герцена: «уважьте во мне свободу человека».

Мой друг Лариса Алексеевна предложила очень своевременную идею — поразмышлять об Александре Герцене и о том, как его мысли «укладываются» в нынешний контекст. Для меня лично Герцен не просто политик, писатель и философ, который пытался разбудить Россию и научить ее, по крайней мере, выговаривать слово «свобода». Были и другие великие личности в российской истории, которые, живя под прессом, ощущали себя свободными людьми. Чаадаев и Огарев — только некоторые из этого списка свободных людей в несвободной стране.

Герцен же представляет совершенно невозможный для России тип личности — человека, который верил, что его свобода, как и свобода его народа невозможны без свободы других. Это был исключительный, уникальный для России мыслитель. Герцен был не просто европейским человеком. Это был первый российский антиимперский политик и философ, к сожалению, не создавший традицию. И не по своей вине. Очевидно, в российской системе, в элите и обществе был и все еще остается неизбывный страх перед потерей территории и влияния, которые в их сознании отождествляются с потерей государства. И ведь это страх, который имеет все основания. Русская Матрица не может выжить, если мы примем веру Герцена!

В «Былом и Думах» лучшие страницы о поляках. Помните? Как же Герцен говорит об Алоизии Бернацком, Станиславе Ворцеле и всех тех, кто, потерпев поражение в восстании, но не склонив головы, угрюмо пришли в Европу, заставив ее расступиться в уважении... С такой же страстью, уважением и восхищением он говорил и об украинцах, которые «скажут свое слово». Герцен, конечно, испытывал особые чувства к народам, лишенным свободы, что не давало и ему возможности чувствовать себя свободным.

Как же он был прав, поняв, что есть стержень российского самодержавия. Не персоналистская власть. Не соединение власти и собственности. Это, прежде всего, имперскость, которую до сих пор не могут преодолеть даже российские либералы. Они прошли все ступени понимания свободы и приближения к ней. Но многие остановились перед последней ступенью — перед пониманием необходимости полного отказа от имперскости, которая продолжает сковывать наше мышление и наш взгляд на мир. Да, российский либерал кончается там, где начинается Украина...

И все же я надеюсь. И поэтому не соглашусь с Оксаной, которая пишет, что европейская Россия, Россия Герцена «видимо, не состоится». Мало кто думал, что россияне выйдут на улицы в декабре 2011 г. Они сами не знали, что выйдут. Да, они уже ушли с улицы. Но они выйдут опять. Возможно, тому новому поколению, которое не имеет гена страха и которое смеется над властью, удастся стать поколением, о котором мечтал Герцен. Поколением, которое скажет: «За нашу и вашу свободу!».