Украинская интеллигенция:

Оксана Пахлевская в своих статьях не раз говорила об огромной прослойке среднего звена интеллигенции: учителях, библиотекарях, журналистах, издателях, музейщиках — на чьей доброй воле и энтузиазме в большей степени держится культура. Это те, кто реально тащит на себе культурнический воз, делая свое дело не всегда наиболее эффективными способами, но все же делая то, без чего бы Украина погибла. А вот показательно постмодерная публика, считающая себя независимыми интеллектуалами-элитариями в западном стиле, на взгляд той же Пахлевской, нередко не способна к той работе, к которой призвана: к созданию культурного пространства, где господствует суверенный разум, независимый от предрассудков толпы, прихотей власти и выкрутасов моды. То же касается и многих «интеллигентов по должности», возглавляющих научные и учебные заведения. Такой вот парадокс — один из многих в современной Украине.

В то же время стоит заметить способность определенных групп, прежде всего академической и вузовской интеллигенции, к серьезной общественно значимой деятельности, направленной на рациональное обеспечение эффективной государствосозидательной деятельности. Это кроме собственно научных поисков и просветительской работы.

Вспомните «план Емельянова» — разработанную под руководством народного депутата, член-корреспондента НАНУ Александра Емельянова еще в начале 1992 года программу экономических реформ, предусматривавшую не «рыночный блицкриг», реально вылившийся в прихватизацию и олигархизацию, а сначала довольно быстрое превращение обломка всесоюзного народного хозяйства в структурированную национальную экономику, а затем уже запуск реформ в направлении создания «народного капитализма». Верховная Рада даже одобрила эту программу весной 1992 года... и на том все стихло — политическая верхушка уже почувствовала кайф от раскладывания по карманам «общенародной собственности». Или пример из совсем другой сферы — стратегия эволюционной украинизации образования, разработанная во второй половине 1990-х (не называю фамилии тех, кто ее разрабатывал и осуществлял по известным политическим причинам). Представьте себе: в начале 2000-х из учебных программ как-то так незаметно исчез сталинский термин «Великая Отечественная война»! Вернулся же он немедленно, как только в должность вступил «самый украинский президент», в 2005 году... Но, собственно, Майдан и бурное участие студенчества и старшеклассников по всей стране в оранжевой революции — вот самый весомый результат упомянутой стратегии.

А если речь идет о персоналиях, то в первую очередь следует назвать Ивана Дзюбу. И не как автора «Интернационализма или русификации?», а как активного участника интеллектуальных процессов последней четверти века. Еще во время ранней перестройки Дзюба предупредил об опасностях, подстерегающих структурно неполную, не доведенную до целостности национальную культуру, — и все сбылось. А его статьи (в том числе и опубликованные в «Дне») и книги последних лет? Или возьмем работу Дзюбы во главе Шевченковского комитета — именно в годы правления Леонида Кучмы, между прочим. Дзюба смог — спокойно, без истерики, без самопиара — изменить вес премии и стиль работы комитета. Денежный эквивалент премии вырос за несколько лет в десять раз, премия из государственной превратилась в национальную (не случайно Янукович фактически вернул ей прежний статус без изменения названия, записав в число государственных наград), комитет действительно стал свободным и коллегиальным органом.

Можно было бы продолжить: и постколониальные исследования авторов «Критики» и «Сучасності», и имплементация Украинским философским фондом современной европейской философии в нашу культуру с помощью издания целой серии переводов современных европейских авторов, и теоретические и законотворческие разыскания ученых Украинского центра культурных исследований, и демифологизация и демистификация событий Второй мировой войны, которую осуществляет группа киевских ученых, объединенная в нечто вроде «невидимого колледжа», — все это — безусловно полезная для общества в целом и для интеллигенции в частности работа, все это вполне конкурентоспособно, все это и многое другое является достижением Украины. Но...

Вот здесь и начинаются сакраментальные «но». Их немало, поэтому приведу главные.

Первое из них прямо вытекает из вышесказанного: украинская интеллектуальная среда, как и культура вообще, не является целостной, она состоит из кружков, фрагментов, самозамкнутых ячеек, которые не могут или не хотят найти общий язык, следовательно, страдает атаманством и хуторянщиной (даже если этот «хутор» — изысканно постмодерный). Отсутствие живой коммуникации и определенного этоса общения между довольно многочисленными и иногда интеллектуально сильными ячейками неизмеримо ослабляет влияние (как каждой из них, так и суммарное) на жизнь страны. Тем более проблемным является контакт этих интеллектуальных центров с интеллигенцией «среднего звена», который при нормальных условиях осуществляется через развитые книгоиздание и книготорговлю, через многочисленные журналы и газеты уровня «Выборчей» и «Монд», через интернет, через соответствующие радио- и телепрограммы, наконец, через непосредственные встречи, когда известные интеллектуалы регулярно приезжают в провинциальные вузы и музейные центры.

Второе «но» — это, собственно, то, о чем не раз писала упоминавшаяся уже Оксана Пахлевская, то есть чрезмерная «зачарованість на Захід» определенного числа далеко не самых обездоленных украинских интеллектуалов, что проявляется в усердном подражании самым последним модным дискурсам и парадигмам. Иногда это производит просто смешное впечатление, однако в общем речь идет о политически не менее опасной (хоть и по-своему) вещи, чем модная в 1920—1930-х годах среди галичан «зачарованість на Схід». Ведь, скажем, игра в деконструирование национальной истории где-нибудь во Франции или Дании может дать даже определенные позитивные результаты, позволив избавиться от некоторых заскорузлых стереотипов, а вот попытка такой деконструкции в Украине автоматически перерастает в деструкцию, так как здесь собственно национальная история еще не устоялась ни в практическом, ни в теоретическом измерениях. И это еще не самая опасная постмодерная игра...

Третье из этих «но» — сакраментальные гранты и международные программы. Сначала западные, а теперь вот и российские. В свое время они обеспечили украинскому интеллектуальному сообществу грандиозный прорыв в Большой Мир, спасли (без преувеличения) многих гениальных, но «непробиваемых» людей от полунищенского существования в 1990-х, дали возможность печатать книги и журналы, которые другим путем никогда бы не появились перед читателями, одним словом, разрушили тот невидимый «железный занавес» между постсоветщиной и цивилизованным миром, который был крепче государственных границ. Однако даже в те первые годы давали о себе знать изначальные недостатки западных грантов (говорю о гуманитарной сфере), которые в полную силу раскрылись в 2000-х. Скажем, едва ли не самым ужасным ругательством для почти всех западных научных фондов было (и есть) слово «националист», поэтому деньги давались прежде всего тем, кто не мог быть заподозрен в национализме. А вокруг кого в советское время сплачивались идейные и не совсем борцы против национализма? Правильно, вокруг КГБ... Вот почему столько новейших «докторов геббельсов» и выросло в Украине в 1990-е на западных грантах, вернувшись потом, после рекагэбизации России, под патронат и на содержание прежних хозяев. Сегодня же своеобразным неформальным тестом на лояльность претендента на западный, прежде всего американский, грант является оценка им Голодомора. Дело в том, что в американских университетах доминируют левые интеллектуалы, которые и слышать не хотят о том, что марксисты-ленинцы способны были устраивать не менее масштабные геноциды, чем гитлеровцы. Прибавим к левым интеллектуалам в западном профессорском корпусе русофилов — и получим объяснение того, почему некоторые известные историки сегодня вьются как уж на сковородке: с одной стороны... с другой... А говорить, что Украина была колонией, — это, оказывается, самоунижение (это к хору подключаются те гуманитарии, которые постоянно работают в совместных с поляками и россиянами программах). Одним словом, сидение на грантах нередко предполагает самоцензуру со стороны украинского интеллектуала, которая значительнее (по крайней мере, пока что) самоцензуры тех, кто работает в бюджетных структурах...

И, наконец, самое главное. Серьезными социокультурными болезнями страдает массовая опора всех гениальных интеллектуальных команд, как их ни бери — вместе или по отдельности. Дело не только в средствах (а школьный учитель, рядовой ученый или преподаватель провинциального вуза всегда имеют финансовые проблемы). И не в привычке нынешней молодежи с высшим образованием «просидеть» за вечер с пивом и закусками сумму, которой хватило бы на годовую подписку на интеллектуальный журнал. И не в исчезновении моды на библиотеки с книгами элитарных авторов. А кое в чем более глубинном. Если коротко, то исторически украинская (тогда еще малороссийская) интеллигенция как таковая формировалась, жила и функционировала в имперском государстве, постоянно пытавшемся конкурировать с Европой как в экономико-милитарном плане, так и в интеллектуальном. Российская империя стремилась скопировать европейскую технику и технологию производства, при этом в лучшем случае лишь по форме наследуя европейские социальные, правовые и политические институты. Имперская власть, впрочем, не могла не дать интеллигентам определенные свободы, поскольку иначе не дождешься прагматичного эффекта; раскованная мысль нужна даже в строительстве путей и мостов, — но в то же время почти все эти интеллигенты прямо или косвенно, начиная с конца ХІХ века, когда появилось понятие «свободных профессий», состояли на государственной службе, регламентировавшейся табелем о рангах и другими жесткими предписаниями. Следовательно, у интеллигента империи формируется устойчивое отвращение к власти и любовь к народу, но и то, и другое — не в рациональной, а скорее в псевдорелигиозно-мистической форме. В годы Украинской революции это дало о себе знать: гневные инвективы Донцова, Липинского или Хвылевого в адрес интеллигенции имели под собой реальную почву.

«Современное большевистское правительство СССР с конца 1920-х — нач. 1930-х гг. начинает сознательно и чем дальше, тем более явственно возрождать и продуцировать ту же традиционно имперскую «интеллигенцию» под официальным псевдонимом «советской», — писал Евгений Маланюк. Понятное дело, полностью возродить ее не удалось, и здесь не место вдаваться в причины этого. Однако определенные исконные черты имперской интеллигенции переняла и украинская, даже самая патриотическая, поменяв, конечно, в политических ориентациях плюсы на минусы и наоборот. Однако нежелание проделывать рациональную, постепенную, без истерической «любви к народу» работу (а нередко и банальное неумение так действовать) в большей или меньшей степени осталось почти во всех прослойках интеллигенции. Потому-то после Майдана и не удалось организовать — за некоторыми исключениями, но не как массовое явление — развитие стабильных структур гражданского общества, потому-то и не удалось заместить в провинциальных организациях партий демократического направления продажных демагогов и морально ничтожных бизнесюков рационально действующими и действительно ответственными активистами, потому-то, в конце концов, даже сегодня, когда все точки над «і» расставлены, так и не консолидировалось дееспособное движение Сопротивления действующему антиукраинскому режиму. Более того, стремление к сохранению своих должностей и общественного положения толкает некоторых «реестровых интеллигентов» не просто на сотрудничество, а на холуйское обслуживание самых дерзких прихотей этого режима.

На этом — по крайней мере, пока что — стоит остановиться, так как придется затронуть слишком многих. А дело не столько в фамилиях, сколько в явлениях. Но все же интеллигенция, а тем более настоящая интеллектуальная элита как ее составляющая, потенциально имеет добродетель, отличающую ее от других слоев: способность — пусть и хаотично, рывками, без надлежащей размеренности, как должно было бы быть, — но все же переформировать саму себя, а затем — и украинское общество.