Промоция фактов

Во времена информационного общества особенно растет угроза подмены реальности определенными конструктами действительности. В большой мере так было с Донбассом, который оказался в плену стереотипов. Для части украинцев он до сих пор остается оплетенным идеями о мощном сепаратизме, российской культуре... Чем можно бороться с этими искажениями? По мнению журналиста, коренного жителя Донбасса Максима ВИХРОВА, стереотипам нужно противопоставлять факты. Это он, собственно, и осуществляет в своей книге «Дикий Восток. Очерк истории и современности Донбасса». О европейском измерении Донбасса, меценатах края и причинах ностальгии по СССР — детальнее в интервью.

«ГЛАВНОЕ — ЧТОБЫ УКРАИНА ОТКРЫЛА ДЛЯ СЕБЯ ДОНБАСС»

— Как решили написать эту книгу?

— В 2014 году возник колоссальный общественный запрос на любую информацию о Донбассе. Ее же в действительности недоставало не только рядовым людям, но и тем, кто принимал решения, как работать на востоке Украины. И как человек, который жил на Донбассе, как журналист я чувствовал моральный и профессиональный долг отвечать на этот запрос. Но сколько статей ни пиши, не все можно рассказать в коротком жанре. Поэтому пришлось написать целую книгу, ориентированную на массового читателя.

Конечно, о Донбассе написано немало. Например, вскоре выходит второе дополненное издание очень основательного труда «Триста лет одиночества: украинский Донбасс в поисках смыслов и Родины» Ларисы Якубовой и Станислава Кульчицкого. Но это, скорее, специальная, сугубо научная литература. Я же не ставил себе задачу написать историческую монографию или учебник по истории Донбасса, этим должны заниматься профессионалы-историки. Моей целью была промоция фактов, распространение знаний о Донбассе среди широкой общественности. Таких фактов очень много, и под эту обложку попала только незначительная часть. А чем больше фактов мы узнаем, тем точнее становится наше восприятие. Конечно, стереотипы — вещь очень живучая, но они тоже поддаются коррекции.

У меня шла речь не о том, чтобы пропагандировать какие-то концепции, убеждать читателя в чем-то. Главное — чтобы Украина открыла для себя Донбасс. А в то же время — чтобы Донбасс открывал сам себя. Потому что тамошний способ самовосприятия сильно деформирован посттоталитарным, постколониальным наративом — и над этим нужно работать. Это та работа, которой мы не в состоянии избежать. И речь не о туманных перспективах реинтеграции: две трети Донбасса уже сейчас находятся под контролем Украины.

«ПЕРВУЮ ЕВРОИНТЕГРАЦИЮ ДОНБАСС ПЕРЕЖИЛ ЕЩЕ В 1860-х»

— В книге вы показываете, что Донбасс — это органическая часть Украины. Он проживал с ней общую историческую судьбу: как трагические события (например, во Львове есть тюрьма на Лонцкого, в Донецке — тюрьма на улице Красноармейской; под Киевом есть Быковня, а под Луганском — Суча Балка, в Донецке — Рутченково поле), так и времена подъема. Могли бы рассказать, в частности, о европейском измерении истории Донбасса?

— Первую евроинтеграцию Донбасс пережил еще в 1860-х годах, когда Российская империя окончательно поняла, что самостоятельно они не смогут создать там промышленный центр, и передала эту задачу тем, кто мог это сделать, имел соответствующие знания и достаточно средств. Так сложилось, что это были европейцы. Основателем Луганска является Карл Гаскойн, инженер, британский подданный. Донецк основан британским промышленником Джоном Юзом. И этот список можно долго продолжать.

Европейское наследие на Донбассе притрушено пылью, но если немного почистить, то много чего находится. Наталкивался на такой факт, что в канун российской революции 1917 года Мариуполь был вторым городом в империи по количеству иностранных консульств. Или, например, римо-католический костел в Енакиево имел три тысячи прихожан, которые в большинстве были работниками из западноевропейских стран. Донбасс имел с Европой очень крепкие связи, которые оставили после себя существенный след. Но память об этом целеустремленно приглушалась, потому что противоречила советской, москвоцентричной версии местной истории, которая набрасывалась сначала самой Москвой, а затем — и местными пророссийскими элитами.

ПРОФРАБОТНИКИ ЗАВОДА ГАРТМАНА, 1917 Г.

В конце ХІХ и в начале ХХ в. Донбасс производил на всех путешественников огромное впечатление. Увидев Луганск в 1899-ом, Николай Михновский писал в письмах с восторгом, который «здесь господствует капитал, здесь развитая промышленность, здесь строятся новые формы жизни». Хотя он приехал из Харькова, а не из глухого села. Так же Александр Блок называл Донбасс «новой Америкой», противопоставляя его архаичной России с ее платками, лаптями и курными хатами. И если бы развитие Донбасса не было прервано большевиками, то, наверное, этот регион имел бы совсем другие перспективы. А так он стал заложником сокрушительных экспериментов, войн, революций.

Интересно, что сталинская индустриализация, которая также проходила с привлечением западных технологий и инженерных кадров, была обезьянничанием того, что было в ХІХ в. Если мы посмотрим на фотографии промышленных рабочих дореволюционного периода, то увидим людей с достаточно высоким социальным статусом, которые могли содержать себя, имели квалификацию, то есть им платили за знание, а не только за физическую силу. Когда же взглянем на фото рабочих периода индустриализации, то это уже совсем другие люди — испуганные, растерянные.

ЭКОСИСТЕМА ДЛЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ЭЛИТЫ

— Могли бы рассказать о примере Алексея Алчевского? Потому что нередко мы говорим об украинских меценатах, а его имя несправедливо не упоминается.

— На Донбассе в определенный момент создалась такая экосистема, в которой могла формироваться национальная буржуазия. Речь о людях, которые открывали в себе украинскую идентичность и впоследствии могли бы стать драйвером освободительных соревнований. Например, Алчевский был новатором в бизнесе, и в то же время его семья сделала колоссальный вклад в развитие украинской культуры на Востоке. Это один из примеров той элиты, о которой писал Вячеслав Липинский. И это те люди, которые могли и были ментально готовы выполнять свою историческую государственническую миссию.

К сожалению, трагическая история семьи Алчевских показала, как этот сценарий оборвался. Я уверен: если бы история пошла немного по другому пути, то на начало освободительных соревнований, которые рано или поздно начались бы, мы имели бы много таких семей, как Алчевские — в том числе на Донбассе. Однако отростки этой элиты были замещены. Большевики думали, что новую — удобную для себя — элиту можно легко создать: загнать множество темных, необразованных людей в Промакадемию, «помариновать» их там несколько лет и сделать из них специалистов. Но этого ничего не вышло. Не говоря уже об элите высшего уровня, которую подменила собой номенклатурно-бандитская братия.

НА ЛОЖКАХ ИГРАЛИ «КАЛИНКУ-МАЛИНКУ»

— Был ли уровень русификации на Донбассе больше, чем в других регионах Украины?

— Эти земли колонизировались и заселялись преимущественно украинцами. Даже в 70—80-е годы ХХ в., когда часть россиян была самой большой на Донбассе, они составляли около 40%. Да и это число нужно делить на два, потому что среди них было много «записных россиян». В действительности же это были украинцы, которые не меняли свою этническую принадлежность, но маркировали себя в документах и переписях как россияне. Почему так происходило? Потому что здесь, на Донбассе, украинцы попадали в жернова русификации. Я сказал бы даже, что это была денационализация, которая не щадила никого. Россияне здесь так же забывали о своих косоворотках, кокошниках, о своей национальной кухне. Прожив почти 30 лет в Луганске, я нечасто видел людей в вышиванках, но первый человек, который публично появился в косоворотке, — это был Плотницкий. Кокошники воспринимались как комедийная бутафория. Это было настолько чужим для всех, даже для людей российского происхождения.

ПЕРЕД ПРИБЫТИЕМ РАБОЧИХ НА СТРОИТЕЛЬСТВО КРАМАТОРСКОГО МАШИНОСТРОИТЕЛЬНОГО ЗАВОДА. КРАМАТОРСК, 1932 Г.

Еще одним мощным фактором русификации была сама индустрия. В ХІХ в., когда Донбасс только начинал развиваться как промышленный регион, языками инженерии и техники были английский, немецкий. Впоследствии произошла подготовка местных кадров, которые уже говорили на русском. В советские времена, за исключением короткого периода украинизации, ничего не изменилось. Когда украинский парень приезжал из села (кстати, большинство сел на Донетчине и Луганщине — украиноязычные) и шел работать в шахту или на завод, ему приходилось овладевать русским языком уже на рабочем месте.

Говорить, что на Донбассе доминировала удельная российская культура — это большое преувеличение. Когда в 2014—2015 годах «республики» начали усиленно выдумывать себе историческую легитимность, они ухватили рукой пустоту, и пришлось импровизировать. Например, в 2016-ом в Луганске собрали на площади (кстати, перед памятником Тарасу Шевченко) тысячу студентов, и они на ложках сыграли «калинку-малинку». Наверное, это лучшая иллюстрация национально-культурной ситуации в «республиках».

«НА ДОНБАССЕ ЧЕЛОВЕК ПОПАДАЛ В ПОЛНУЮ ЗАВИСИМОСТЬ ОТ СВОЕГО РУКОВОДСТВА»

— Запомнился тезис, что завод для рабочих был больше, чем работа. Шла речь об инфраструктуре — школах, аптеках, больницах. Было ли это дополнительным фактором для формирования патернализма? И не потому ли, когда сейчас там закрывают заводы, то разрушается целая «экосистема»?

— Состояние посттоталитарного сознания определяется не только репрессиями, геноцидом, не меньшее влияние имел советский патернализм. С одной стороны, на Донбасс ехали люди, которые хотели перезагрузить свою биографию, резко поменять свой социальный статус. Но здесь человек попадал в полную зависимость от своего руководства. Во-первых, речь о промышленной дисциплине, которая нередко мало отличается от военной. Более того, 75% городов современного Донбасса сформировались вокруг шахт, заводов или железнодорожных станций, которые обслуживали прежде всего промышленные потребности. То есть все эти люди проживали свою жизнь в ритме, который задавало производство. Во-вторых, предприятие обеспечивало своих работников не только зарплатами и путевками в санаторий, но и жильем, всей инфраструктурой — то есть человек был в абсолютной зависимости от своего работодателя.

Для тех, кто не знал другой системы, такая ситуация была комфортной. Но потом это сыграло с Донбассом злую шутку: когда в 1990-х эта система патерналистской опеки распалась, когда стала приходить в упадок индустрия, стал валиться весь жизненный уклад местных жителей — словно рыб выбросили на суходол. Быстро переквалифицироваться все они не могли: если в понедельник твой завод закрывается — ты не можешь на следующее утро проснуться селянином или бизнесменом. Поэтому хоть Донбасс нельзя считать полностью депрессивным регионом, но зоны социального, экономического, гуманитарного упадка там действительно были и остаются. А после войны их будет еще больше.

«ФАКТИЧЕСКИ РЕСТРУКТУРИЗАЦИЯ ШЛА В РУЧНОМ РЕЖИМЕ»

— А как этот упадок региона оценивается самими жителями?

— Проблема в том, что стереотипно это воспринимается так: у нас все было хорошо в советские времена, а затем пришли самостийники и все развалили. Это слово «развалили» сопровождало все мое детство, которое пришлось на 90-е, конец 80-х. Хоть в действительности то, что происходит на Донбассе, было вызовом для всех старопромышленных регионов, в частности в Германии, Польше, Британии. В эпоху угля и стали они пережили свое «золотое время», были стратегически важными. А когда этот период завершился, везде начинались достаточно похожие проблемы.

Донбасс подвела еще и геология. Уже в середине 70-х годов 40% угля на Донбассе добывалось из пластов шириной до полутора метра. В мире на тот момент такие пласты не разрабатывались, потому что это не рентабельно. И когда на Донбассе в советские времена хвастались «какие у нас глубокие шахты!», то это из разряда «раденькі, тому що дурненькі». Глубина шахт была показателем истощения ресурсов, а не мощности угольной отрасли.

ЖИТЕЛЬНИЦЫ ЛУГАНСКАЯ, ОК. 1910-Е ГОДЫ. ГГ.

Еще в 1965 году министр угольной промышленности Борис Братченко предложил начать реструктуризацию отрасли. Но под давлением донецкого лобби, которое манипулировало Брежневым, этот проект положили под сукно и никогда не реализовали. Представьте себе, еще в 1965 году нужно было начинать реструктуризацию с объективных показателей! Ее не провели, и Украина унаследовала эту всю запущенную проблему. Кризис начался еще в 1980-х, и избежать его было невозможно. Потому что ни в одной стране мира реструктуризация старопромышленного региона не проходит гладко.

Хоть наше руководство отнеслось к этому вопросу специфически. Например, во времена Кучмы действовали одновременно две программы реструктуризации, а в действительности реструктуризация шла в ручном режиме. Учитывая пиратские склонности местной элиты, которая этим пользовалась, имеем то, что имеем. Было закрыто огромное количество шахт, и я не говорю уже о разграбленных предприятиях. Большое количество людей осталось без работы. Как этот вал проблем решался? Кто-то оставлял квартиры и выезжал, кто-то шел работать в копанки. Война только ухудшила эту ситуацию, выступила «химическим катализатором», который ускорил процесс деиндустриализации Донбасса. И, по моему мнению, история Донбасса как региона, сердцем которого была промышленность, заканчивается на наших глазах.

БЕЗ ПЕРСПЕКТИВЫ БУДУЩЕГО — НОСТАЛЬГИЯ ПО ПРОШЛОМУ

— Как возникла эта ностальгия по СССР на Донбассе?

— На Донбассе в конце 80-х годов советская власть вызывала раздражение, как и везде. Но в силу того, что надежды, которые возлагались на рынок, не оправдались, возникла очень острая потребность увидеть какую-то перспективу, выход из кризиса. Но она не была предложена.

Поэтому многие люди смогли увидеть перспективу только в том, чтобы вернуться к предыдущему состоянию — к социализму, в лоно империи. Этими настроениями воспользовалась местная элита. История шахтерского протестного движения это хорошо показывает. Сначала шахтеров, как таран, направляли против Москвы, а затем его развернули на Киев. Конечно, частично недовольство имело реальные причины, но проблема в том, что его поставили в такой политический контекст, в котором недовольство было направлено на Украину, на украинскую независимость.

Проблема еще и в том, что после короткого периода 90-х годов, определенной оттепели, на Донбассе возобновилась эта удушающая советская атмосфера. Это был рецидив «совка»: когда нужно провести митинг, людей по разнарядке снимают с предприятий, под список садят в автобус, дают стандартные таблички, потом везут назад. А когда местная политическая и общественная жизнь пыталась высвободиться из-под интересов местных элит, ее жестко возвращали назад в эти «совковые» рамки. То шахтерское движение окончательно сломали в 1998-ом, когда под Луганской администрацией протестующих грубо разогнал «Беркут». Местная элита приложила колоссальные усилия, чтобы население оставалось инертным, пассивным.

«ГАСТРОЛИРУЮЩИЕ ГРУППЫ» ПРОТЕСТУЮЩИХ

— А как быть с этим тезисом о конфликте Востока и Запада, который активно начали «насаждать» с 2004 года?

— Если посмотрим на электоральную карту тех времен, мы действительно увидим разделение. Но в целом «Восток и Запад» — это сконструированная действительность. Когда мы говорим, что на Донбассе поддерживали Россию, призывали Путина и так далее, то нужно посмотреть сначала на социологию. Весной 2014 года, еще до войны, КМИС успел провести опрос по всей территории Донбасса. И тогда отделение от Украины поддерживали едва 30%. Это было меньшинство. И если бы был легитимный, процедурно чистый референдум, то сепаратисты не выиграли бы. Сепаратистски настроенные люди есть, но они есть везде. Главное, что они нигде не являются большинством, в том числе и на Донбассе.

Если мы посмотрим на события предыдущих лет, то все пророссийские силы были полностью маргинальными. Те люди, которые стали «лицами» сепаратистского движения в 2014 году, до этих событий не имели никакого политического капитала. Губарева и Харитонова, которых провозгласили «народными губернаторами», никто не выбирал и не мог выбрать, потому что их знали только в узких, радикально пророссийских кругах.

А эти все народные массы? Я видел антимайданы в Луганске собственными глазами. Преимущественно это маргинализованные люди, которые не осознавали, чего они хотят, зачем вообще собрались. Они были возмущены, напуганные событиями на Майдане, накручены... Основную массу составляла «гастролирующая группа», которую собирали по области и возили для создания картинки. Если бы на Донбассе было столько сепаратистов, как показывали на российском телевидении, то не нужно было завозить сюда автобусами титушек из Ростова или Белгорода.

ШТРИХИ К НОВОМУ ВИДЕНЬЮ ДОНБАССА

— Если виденье Донбасса как старопромышленного региона уже в прошлом, как относительно нового виденья? Каким оно должно быть? Или в каких направлениях стоит работать?

— Думаю, что здесь не нужно изобретать велосипед, потому что в действительности старопромышленных регионов в мире достаточно, и в Европе есть успешные примеры работы с этой проблемой. Мы видим, что там происходит: заводы, шахты превращаются в музейные комплексы, создаются новые производства, развиваются новые направления, отрасли. По такой схеме нужно работать и с Донбассом.

Но сейчас основная задача на повестке дня — преодолевать последствия войны. И только когда произойдет настоящая (!) реинтеграция, когда украинские государственные и общественные структуры, журналисты получат доступ к той территории, мы узнаем истинные масштабы социальной, экономической, экологической катастрофы, которую создали оккупанты.

Далее должна призойти политическая реабилитация Донбасса. Это тоже сложная задача, но она точно так же разрешима. И глобальная задача — деколонизация сознания и преодоление посттоталитарных и поствоенных синдромов. Потому что это главные предпосылки возвращения к нормальному существованию. А что принесет этому региону экономическое процветание — это уже вопрос средней перспективы.