Николай ЖУЛИНСКИЙ: «Я никогда не ощущал себя человеком героическим»

— В Донецке состоялось открытие мемориальной доски Василию Стусу. Мы живем как будто в одной стране, но об этом неординарном событии узнали только из разговора с вами. Не было никакого сообщения ни в агентствах, ни в прессе. Неужели это никому не нужно?

— Возможно, это вина и нашего института. Мы находимся в сложном материальном положении, и даже не всегда можем сообщить о своих мероприятиях. Открытие мемориальной доски в честь Василия Стуса на здании бывшего историко-филологического факультета Донецкого пединститута (сейчас Донецкого национального университета), где он учился, — знаковое событие для Украины и для Донетчины. Потому что принять сегодня Стуса для Донетчины — это все еще определенное усилие, которое нужно сделать многим, чтобы осознать, что они живут в других идеологических координатах. Стус для многих — националист. И в это слово вкладывают негативный смысл. Мне лично больно, что наша власть почти на всех уровнях очень быстро усваивает правила игры. Советская система научила мимикрии. Старшее поколение, бывшее при власти, привыкло жить и работать в системе идеологической игры — по определенному ритуалу. Независимо от того — верили они или нет. Но и в независимой Украине ритуалы остались в моде — как необходимость приспособления к новой политической системе. Я думаю, что многие акции, проходящие не только на Востоке, но и на Западе, носят скорее ритуальный характер, нежели осознанный, хотя мемориальная доска в память Василия Стуса в Донецке — особый сигнал, и роль руководства области и города здесь значительна. Даже символична. Если бы наше общество усвоило «феномен Стуса», мы бы многое поняли. Он из Донетчины — полностью русифицированный край, а родом — с Виннитчины. Приезжает в Киев в Институт литературы и поступает в аспирантуру, входит в среду шестидесятников. И именно тогда становится убежденным украинским патриотом, вошедшим в конфликт с советской системой. Он был человеком с особым чувством собственного достоинства: человеческого и национального.

Когда он учился в аспирантуре, его посадили. В то время я жил и работал в Ленинграде, и только позднее, когда поступал в аспирантуру, начал осознавать, что случилось с нашим институтом. К тому времени посадили Ивана Свитлычного, Василия Стуса, Юрия Бадзя, Ивана Дзюбу, освободили Михайлину Коцюбинскую... Остался такой рафинированный в идеологическом плане прокоммунистический институт, из которого ЦК Компартии Украины сделал главного цензора литературы. Так мы жили, и я жил. И меня это задело за живое, но каких-либо шагов, действий я не предпринимал. Эту вину несу и по сей день.

— Когда открывали доску Стусу, у вас было ощущение возврата долгов...

— Я никогда не ощущал себя человеком героическим и, по-видимому, не был к этому готов. Когда смотрю фильмы о войне, думаю, не стал ли бы я дезертиром. Вспоминая всю свою жизнь, понимаю: я все время выживал и никогда не жил нормально. Послевоенное детство — это постоянный неутолимый голод. У нашей матери было семеро детей. Я не люблю трудиться на земле. Наверное, это звучит странно, но это правда. Как вспомню, что нужно перекопать огромный огород (50 соток)... Потом с ужасом смотришь на сорняки — нужно полоть. Корову чем-то кормить. С 8-го по 10-й класс я почти не учился, потому что утром шел искать дрова, чтобы протопить хату, иначе мать не даст поесть, а вечером принести соломы для коровы из колхоза. Украсть. Жестоко, но так. Поступил в Дубенское педучилище, потому что мой старший брат решил меня как-то устроить. Я там учился потому, что училищу нужно было набрать духовой оркестр и на Октябрьские праздники пройти по центральной улице. По окончании меня направили работать в школу в село Озерск Дубровицкого района Ровенской области. Там не было ни света, ни радио, ни газет, ни пристойного клуба. Только огромное озеро и на все село три фамилии — Сирко, Пляшко и Петрович. Два года честно отработал, но хотел как-то вырваться, учиться дальше... Хотел быть писателем, журналистом, для этого нужно было в обязательном порядке вступить в партию. Приехал в Луцк, и нужно было приспосабливаться к городской жизни. Научился танцевать чарльстон, носил узенькие брючки, которые пока стянешь — упреешь. Разговаривал с девушками на русском языке, строил из себя городского...

— Как после этого становятся академиками?

— Сам себе удивляюсь. Поехал в Ленинград, потому что хотел там учиться. Целый месяц ходил и не мог устроиться на работу, потому что не было прописки. Еле-еле пристроился на судостроительный завод и три года там проработал. Я считаю, что Ленинград очень много мне дал, потому что я там занимался самообразованием. Тяжко трудился, но по вечерам обязательно ходил в филармонию, в театр. Чуть ли не каждое воскресенье — в Мариинку, слушал оперу. Сижу — ничего особенного не чувствую, думаю: как бы не задремать, потому что наловишь «зайчиков» от электросварки на работе — глаза печет до слез. Но все равно упрямо хожу на выставки, филармонические концерты. Смотрю на публику — все такие важные, они что-то переживают, а я слушаю и ничего не могу понять. И тогда думаю: если они могут так сопереживать музыку, то и я смогу. У меня же, по сути, никакой музыкальной подготовки не было. По нескольку раз обошел все ленинградские музеи. Возле каждой картины стоял, много читал, объездил пригороды — Павловск, Петергоф, Пушкино... С мужицкой последовательностью изучал мировую культуру, во всяком случае приблизился к ее пониманию. Хотя, бесспорно, я остался во многом неофитом, как многие из моего поколения. Необходимость выжить, приспособиться к обстоятельствам, которые не можешь преодолеть, умение найти выход в любой ситуации, почувствовать, где лишнего не сказать, где промолчать, а где склонить покорно голову — это же коммунистическая система такой стиль мышления и поведения навязала. По сути, у нас нет полноценной национальной элиты. Как правило, украинские писатели, художники — это люди из села, у которых не было возможности получить хорошее профессиональное образование. Они заканчивали университеты, но образование было деформированным, заидеологизированным, не давало полноты мышления, внутреннего мира.

Но я хочу вернуться к Василию Стусу. Мне кажется, что он не готовился к политической деятельности, не собирался быть борцом с этой системой, а хотел реализовать себя как личность, он формировал себя как интеллигент. Украинский интеллигент европейского и мирового уровня мышления. Представьте себе, что в концлагере он выучил два языка — немецкий и английский. Он читал в оригинале Рильке, Камю и многих философов. Его письма к сыну — это стремление сформировать в нем крепкие культурные, духовные основы. Без них у нашего общества вообще не будет перспектив. У нас имеются традиционные духовно-культурные «запасы» и возможности, чтобы сформировать украинскую цивилизацию как культурный организм, как общество, которое будет интересно миру. Если говорить о проблемах глобализации, то, например, для меня это неоднозначное явление. Оно не может трактоваться нами только как интеграция в транснациональные экономические, финансовые системы, где мы, понятное дело, не будем в авангарде. Если где-то в середке, то это было бы неплохо. Но даже в том экономическом пространстве нужно быть интеллектуально обеспеченным, духовно сильным и нужно иметь крепкую культурную основу.

После десятилетий закрытости мы готовы сразу открыться. Но как открыться? Какова наша готовность к диалогическим «столкновениям» с западной цивилизацией, с американизированной культурой, с этим мощным информационным вторжением в наше сознание, в юные души? Когда я первый раз работал в правительстве, появились первые видеосалоны. Было много нареканий на нелегальную и легальную пропаганду насилия, секса, валившуюся на нашу неподготовленную молодежь, дескать, к чему это может привести, давайте запретим. А я помню, когда в 1978 году впервые приехал в Америку, то, зажав пару долларов в кулаке, пошел на 42-ю улицу посмотреть секс-фильм. Шел и озирался автоматически, не видит ли меня кто. Купил билет. В зале кто-то жует, кто-то пьет, кто-то целуется. Совсем раскрепощенная публика. А когда начался фильм, я не мог усидеть в кресле, так мне было неудобно. Но ведь я туда пошел, потому что мне было интересно. Мы должны пройти через это испытание. С другой стороны — уже прошло 10 лет, и уже пора понемногу вводить все это в правовое поле. Нужна целеустремленная культурная политика, нужна система национальных ценностей и приоритетов, система идеологических координат и ориентиров: куда мы идем и что хотим получить в этом мире.

— Вы не раз говорили, что гуманитарную политику нужно сделать приоритетной в государстве. Как вы лично, работая в правительстве, могли влиять на это?

— Первый раз, когда я начал работать в правительстве, то, возможно, не был готов. Но я работоголик, мне нравится работать. И работу в правительстве принял с вдохновением. Я хочу напомнить, что был государственным советником по вопросам гуманитарной политики Государственной думы Украины, просуществовавшей меньше года, была создана коллегия по вопросам гуманитарной политики, в которую входили весьма уважаемые люди со всей страны. Начали разрабатывать концепцию гуманитарного развития Украины. Мы основывали ее на индексе человеческого развития, определяющем, по сути, цивилизационное развитие каждого общества по программе ООН. Еще в 1993 году впервые среди стран постсоветского пространства провели семинар, и на нем выступил тогдашний премьер-министр Леонид Кучма. Национальная академия наук вместе с Институтом стратегических исследований стала разрабатывать методику, по каким параметрам нужно определить индекс человеческого развития. Все параметры, предусмотренные ООН, мы охватить не могли. Но я уже тогда говорил, что нам следует исходить из целого комплекса факторов, в частности, в каком состоянии образование, культура, наука, здравоохранение, экологическая среда. Государственная дума была расформирована, и мы не смогли это завершить. Когда я стал вице-премьером, то пытался продолжать эту работу. Но общаясь с депутатами, с членами правительства, понял, что они ценят мою работу, но иногда воспринимают меня как сельского философа наподобие героя Мыколайчука в фильме «Вавилон ХХ», то есть: ну должна быть такая должность — пусть будет, как ритуал, но не больше. Если бы хоть кто-то ставил это как приоритет политики государства, правительства, Верховной Рады, то было ясно, чего в ближайшее время нужно ждать!

В то время из-за границы приезжало много реформаторов-мыслителей, советовавших, как нам реформировать экономику, общество. Ставился вопрос — энергично провести рыночные реформы, сократить количество учебных заведений, перевести большую часть студентов на платное обучение, ввести платную медицину. Т.е. нам предлагался латиноамериканский вариант. Я стоял насмерть: пока я в правительстве — ничего сокращать не будем. Делайте реформы, поставьте экономику на рыночные рельсы, а потом займемся реформированием гуманитарной сферы. В прекрасном труде «Дорога к рабству» лауреата Нобелевской премии Ф. Хаека, которого я часто цитирую и очень уважаю, обосновано, что трансформирующий процесс реформирования общества с плановой экономикой чрезвычайно сложен, длителен. Но он возможен только при условии, если появится, сформируется та деловая, финансовая, промышленная, административная элита, которая осознает себя национально ответственной, патриотической. Леонид Кучма был очень решительно настроен провести реформу, Юхновский был первым вице-премьером. Пинзеник был вице-премьер- министром и министром экономики... Была мобильная, работящая команда, готовая к динамичному реформированию всей системы и что? Вспомните, сколько в то время издавалось правительством декретов. Но проходит полгода, а ничего не меняется. Те декреты, словно камушки, которые бросают в глубокий колодец, а оттуда — ни звука. Что ж, те декреты были хороши, но общество не было готово к реформам, тем более, что тогда красные директора «оперились» и не особенно реагировали на то, что там предлагалось сверху.

Я добился тогда, чтобы министром культуры стал Иван Дзюба. Еле его уговорили. Я, Драч, Павлычко. Именно он начал разрабатывать новую концепцию культурной политики Украины. Она строилась на опыте наиболее оптимальных мировых моделей — английской, французской, американской. Мы по вечерам советовались, в министерстве разрабатывали эту модель, чтобы одновременно сохранить имеющуюся структуру и дать возможность, чтобы заработали агентства, фонды. Нужно было принять закон о благотворительных организациях. Мы подготовили его, а Верховная Рада урезала. Когда Леонид Кучма победил на выборах, то начал формировать кадровую политику Табачник. Что, он будет командовать Дзюбой?.. Так что разработанная модель просто не успела заработать. Второй раз я шел в правительство по приглашению Виктора Ющенко. Я ему сказал, что уже был на этой должности и она меня не волнует, но я пойду работать только при условии, что в нашей деятельности будет приоритет гуманитарной политики. На первом месте должен стоять человек, его развитие, социальная защита, а экономика — как средство обеспечения прав, интересов и потребностей человека. Ибо только для человека осуществляются реформы.

— Но так получилось, что на первое место вышла Юлия Владимировна Тимошенко с топливно-энергетическим комплексом и все стало делаться в соответствии с энергией, с теми приоритетами, которые Виктор Андреевич осуществлял в жизни, а не теми, которые декларировал в дружеских беседах. Но давайте обратимся к теме книгопечатания и книготорговли в Украине. Их состояние вызывает обеспокоенность. Должности в правительстве занимали люди, в патриотизме которых ни у кого нет никаких сомнений. Уважаемые бывшие министры культуры господин Дзюба и Ступка не смогли убедить общественное мнение в том, что профессиональные патриоты могут быть профессиональными менеджерами, поскольку не смогли повлиять на ситуацию. Можно привести только одну цифру: в России сейчас выпускается книг в десять раз больше, чем у нас. И распространителям выгоднее продавать издания российского производства. Почему?

— Я не буду это отрицать, ибо ваши слова справедливы. Еще в правительстве Кучмы мы разработали государственную программу поддержки отечественного производителя, предусматривавшую реконструкцию Жидачевского бумажно-целлюлозного комбината и формирование целой системы обеспечения собственной бумагой, создание необходимой полиграфической базы, чтобы наша книга была конкурентоспособной, разработали необходимую правовую основу предоставления приоритетов национальному производителю книжной продукции, информационного продукта. Программу приняли, но она даже на тридцать процентов не была профинансирована. Я был депутатом Верховной Рады и проводил Закон об издательской деятельности. Скажу откровенно, что и тогда он был несовершенен. На различных этапах в Раде еще его поурезали и приняли, но и в этом «урезанном» варианте он не работает. Например, в России сделали четко и ясно. Президент издал указ об освобождении от налогообложения всей системы книгопечатания и книгораспространения. Потом Дума приняла закон, который утверждал и углублял льготы.

Мы в 2000 году подготовили изменения, которые давали возможность поставить украинскую книгу в те условия, которые существуют у наших соседей. Верховная Рада закон в этом варианте не приняла. Можно упрекать наше правительство, что мы плохо работали с ВР. Как считается, это и было основной причиной отставки. Но чтобы решить какой-то вопрос, нужно было тратить половину рабочего времени, ходить, кланяться и просить. А я не могу себя заставить что-то просить. Это меня, конечно, не оправдывает, потому что если пошел работать в правительство, то должен ходить на поклон в ВР. Если у нас не будет демократического большинства в Раде и она не будет формировать правительство, а оно в свою очередь не будет с ней работать на принципах полного доверия и поддержки, то эта ситуация будет и дальше тормозить наше развитие.

— Вам не кажется, что одна из причин медленного темпа реформ, в частности, в культуре, заключается в том, что у значительной части нашей политической элиты нет особых культурных потребностей?

— Наша беда не в том, что не все члены правительства пишут резолюции без ошибок, в театры не ходят… По-видимому, в том, что не чувствуют духовной потребности. По долгу пойдут, если там будет президент. Но не нужно нашу государственную, политическую, финансовую элиту только в этом упрекать. В правительстве темпы работы немилосердно жесткие, действительно времени нет, но главная беда заключается в том, что большинство из нас — маргинальные люди, «взращенные» на так называемой советской культуре, тогда как должна превалировать национальная культура, национальная духовная традиция как базовая основа восприятия, приобретения культуры европейской, мировой… Отсюда и игнорирование украинского языка, боязнь или нежелание проявить свои национальные чувства, гордость, честь… Маргинальность — жертва — и неминуемая! — глобализации. Это обреченность на вторичность, на потерю своего цивилизационного лица.

— За новый период в нашей истории можно было разработать другую систему координат, где бы наши слабые черты не выглядели такими гротескными, а наши сильные стороны были бы более ярко выраженными. Это касается и культурной сферы. Если не считать наши страдания во времена империи и советского времени, мы фактически не знаем, что продемонстрировать миру, кроме фольклора. Приведите, пожалуйста, несколько примеров новой «раскрепощенной» Украины.

— Я с вами не совсем согласен. Мы владеем уникальным духовно- культурным потенциалом. Но беда заключается в том, что у нас нет финансово мощных механизмов трансляции наших культурных ценностей в мир. У нас прекрасная, высокого профессионального уровня театральная культура, изобразительное искусство, скульптура, поэзия… Много талантов — и мало государственных и негосударственных форм, средств их поддержки, помощи выхода на собственную творческую орбиту. У нас доминирует комплекс неполноценности. С творческой стороны проходная, «предопределенная» на примитивную публику «гастроль» из Москвы находит в Украине своего зрителя, слушателя, а свои таланты игнорируются. К сожалению, за 10 лет мы не смогли эффективно реализовать свой национальный потенциал. Мы очень мало сделали. Меня это мучает. Что касается меня, скажу искренне, четыре года в Верховной Раде считаю почти потерянным временем. Что могу вспомнить? Бесконечные поездки в Луцк, встречи с избирателями, которые просят починить крышу, провести телефон или помочь вставить зубы. Я человек дисциплинированный и заседаний не пропускал, а время проходило непродуктивно. С другой стороны — о времени, когда я был в правительстве Ющенко, — не жалею. Мы все-таки сумели что-то сделать. Я убежден, что Украина сейчас на пороге серьезных перемен. Приходит новое поколение, которое иначе мыслит. Я встречался во Львове с молодыми людьми, возглавляющими движение «За правду». Они хотят открытого общества, честной власти, открытого диалога с той же властью. А власть боится. Молодежь прекрасно понимает, что все куплено и все продается. И большинство нашей политики построено на фальши, на лжи. Цинизм, эгоизм, попытки любой ценой себя реализовать с нарушением элементарных моральных правил — больной вопрос. Молодежь видит, что если ты не будешь жестоким, циничным и не будешь идти по головам других, ты ничего не достигнешь, слабый здесь не выживет. Но я все-таки верю и надеюсь, что медленный процесс трансформации общества даст результаты.

— Как не понять ваших бывших избирателей, которые хотят от своего депутата прямой помощи. Они не спрашивают о качественном законодательстве, а говорят о конкретных вещах. Это значит, что в середине многое нереформировано. То, о чем в Киеве гудят 10 лет, на нижние уровни даже и не опустилось. Например, объединение церквей. Вспоминается приезд Папы Римского, который некоторые наши соотечественники восприняли неадекватно. Вы были среди тех, кто хотел, чтобы Иоанн Павел II приехал в Украину, ибо это был один из способов подключить нашу страну к цивилизационным процессам. Но на торжествах в Киеве вас не было заметно. Это потому, что вы больше не работали в правительстве?

— Еще по поручению президента Леонида Кравчука я летал ко Вселенскому патриарху Варфоломею с просьбой включиться в объединительный процесс, я постоянно говорил, что нам следует пригласить Папу Римского в Украину. Я должен был даже возглавлять комитет организации визита. Но потом это решение президента было изменено, по-видимому, потому, что меня не воспринимают представители Московского патриархата. Комитет возглавил Зленко, ибо это событие было переведено в рамки государственного визита. Меня в Киеве на различные мероприятия не приглашали, но я поехал во Львов по собственной инициативе. Был там на конференции, на встрече с молодежью, куда был приглашен польской стороной, а не украинской.

Скажу одно: мне трудно полемизировать с вами, потому что во многих вопросах я стою на тех же позициях. Нужно учесть, что когда началась борьба за перестройку, независимость, взгляды всего общества были направлены куда? На Верховную Раду. Возник стереотип в общественном сознании, что там все решается. В принципе правильно, там формируются законы, от которых зависит будущее Украины. Потом переключились на президентский вектор. Правительств у нас, по сути, два: есть на Банковой, есть на Грушевского, и люди не могут понять, кто кем командует. И обычный человек не может понять, от кого что зависит. Я начал писать книгу, как формировалось наше сознание и общество во времена коммунистического режима. Придумал даже, с чего начинать. Село, около сельсовета огромный столб, а на нем огромная тарелка. Газет никто не выписывает, и все слушают только радио. Звучит: «Говорит Москва». И все стоят и слушают, будет ли уменьшение цен или когда объявят амнистию. Это две темы, которые больше всего волновали. Человек с радио говорить не может, т.е. связь шла в одну сторону. Но ведь, по сути, и сейчас это осталось. Верховная Рада говорит, а народ слушает, ну, может, взматерится. А дальше что? Приедет депутат — ему скажут крепкое словцо... А если он по полгода у избирателей не бывает? Тогда кому сказать? Это ведь также формирование общественных настроений. Мне кажется, что этот фактор одновекторного сигнала очень четко используется многими нашими политическими партиями. По существу, нет влияния общественности на власть. Так о каком гражданском обществе мы говорим.

— Проблема примирения тех, кто был по разные стороны во Второй мировой войне, никак не решается. Есть, скажем, пример Испании, где были предприняты усилия, чтобы один народ, также прошедший через противостояние, оставался единым народом.

— Франко был решительным, целеустремленным человеком, а также мудрым. И хотя как диктатор руководил Испанией, но сохранил статус королевской власти. Он провозгласил примирение воюющих сил ради благополучия следующих поколений и этим открыл путь для будущего Испании. Я предпринимал определенные усилия, пытаясь объединить ветеранов, но понял, что пропасть слишком большая. И если на Волыни, где я был депутатом, или на Ивано-Франковщине ветераны начали общаться, то Восток вообще этого не хочет воспринимать. Вы знаете, чем меня на прошлых выборах «купили» войти в пятерку «Либеральной партии Украины» и «Партии Труда»? Тем, что я, мол, могу быть переходным мостиком между Востоком и Западом. Я пошел в эту пятерку, надеясь, что сумею процесс сближения хоть немножко продвинуть. Я не люблю борьбы, не сторонник конфликтов, протестов, обвинений. Мне кажется, что многие не только из левых, но и из правых сил эту парадигму усвоили и постоянно ей руководствуется. Если взять кое-кого из эмоциональных политиков правого крыла, то они начинают не с того, что я сделал, а с вопроса, кто виноват. О левых нечего и говорить. Может, потому и УПА сегодня не реабилитирована, и нет объективного понимания национально-освободительной борьбы? Слишком живучи в общественном сознании идеологические стереотипы восприятия этой борьбы за свободу и независимость Украины, негативный образ «бандеровца», которые десятилетиями формировала коммунистическая система. Явление «бандерофии» есть не только в русском сознании, как пишет Игорь Лосев, но и в сознании украинском, особенно на Востоке Украины. Такую ситуацию не может изменить указ Президента, а вот Верховная Рада должна принять закон о реабилитации УПА как воюющей стороны во второй мировой войне.

— Как вы оцениваете современное состояние православия, объединения церквей, канонизации?

— Я раньше был большим оптимистом. Думал, что со стороны украинской православной церкви Московского патриархата, митрополита Владимира будут какие-то шаги, которые откроют хоть небольшое окошко для диалога. Визит Папы Римского и его подготовка меня убедили, что такой диалог в ближайшее время нереален. Переступить через себя они не смогут, ибо не пойдут против воли московского патриархата. После двух встреч с патриархом Варфоломеем я понял, что Вселенский патриархат не хочет идти на конфликт с Москвой в интересах святого православия. Но по инициативе Вселенского патриархата, благодаря решительным требованиям УПЦ КП, начались поиски исходных позиций для согласия. Думаю, серьезным стимулом для этого был визит в Украину Папы Иоанна Павла II, засвидетельствовавший, что Ватикан не посягает на православные территории, а ищет пути для согласия между католицизмом и православием во имя мира в Европе. А еще у меня такое мнение, что очень низка культура наших православных иерархов на всех уровнях. Многие из них заражены той же болезнью, что и наши олигархи: любой ценой обогатиться, удержать свое место, прибыль, регалии. Мы не можем спокойно сесть, поговорить о том, что живем в одной стране, что мы — один народ, мы — православные, почему же разъединены? Нужно учитывать еще и то, что Москва заинтересована удержать «свою», «каноническую», территорию.

Считаю, что было упущено время. Это можно было сделать, когда был патриарх Мстислав. Тогда никто не думал о том, что такое каноническая, неканоническая, автокефальная церковь — об этом понятия не имели. А сейчас этот вопрос все больше атомизируется. И власть здесь особенно уже и не поможет. И не должна в это вмешиваться.

— Вы были одним из инициаторов реформы правописания, вызвавшей неоднозначную реакцию в обществе. На какой стадии сейчас она находится?

— Я стал жертвой собственной открытости. Даже и не думал, что этот вопрос вызовет столько политических спекуляций, саркастических и иронических отзывов в прессе — как правило, примитивных, непрофессиональных... Я думал, что у нас будет нормальная полемика и этот вопрос будет способствовать усилению интереса к украинскому языку. А вышло наоборот. Язык — слишком чувствительный инструмент, на котором играть можно только духовно зрелым и добрым людям. Изменения (как минимум шесть позиций) нужно вводить обязательно, но постепенно, в течение 5-7 лет. Я, как председатель комиссии по правописанию, планирую в декабре провести заседание. Но афишировать его уже не буду. Внесем свои предложения, передадим их на рассмотрение правительства. Меня удивляет, что этот вопрос активно обсуждали депутаты, не входя в суть проблемы и не понимая ее. У нас большая украинская нация, которая не может не отслеживать, какие изменения происходят в языке — в живом организме. Способствуют ли они, чтобы этот организм был здоров? Вносят ли то, что называется в компьютере вирусом? Почему Франция так защищает свой язык? Ибо язык — это код нации, который нужно сохранить. Почему во всем мире этимологические словари — это самое дорогое, что создано нацией? А мы не знаем этимологии многих слов. Слава Богу, три тома «Этимологического словаря украинского языка» из семи уже есть. Уникальное издание. Готовы к печати 4 и 5 тома. Мы в определенный период своей истории не имели возможности слышать свой язык и научно объективно прорабатывать сигналы, поступающие от живого, разговорного языка. Сегодня, если мы остановимся на том языковом комплексе, который сейчас называется современным украинским литературным языком, и не будем улавливать сигналы, поступающие в связи с информационной «перегрузкой» сознания людей русским и английским языками, не будем реагировать на то, как в этих условиях украинский язык живет, что усваивает, а что отторгает, насколько засоряется, то что нам скажут следующие поколения? Этим вопросом занимаются ученые, это их обязанность. Но когда их бьют по рукам — этого не делайте, то это вызывает удивление.

— Ваш институт продолжает издавать книги. Какие новинки подготовлены для читателей?

— Мы издали первый и второй том академического собрания «Тарас Шевченко». До конца года мы планируем выпустить еще четыре тома, а всего их будет двенадцать, с творческим наследием. Вышел из печати первый том полного собрания произведений Олеся Гончара, кроме того, наш институт работает над Шевченковской энциклопедией. Сейчас заканчиваем электронный вариант первого тома.

— Какие ключевые процессы в нашей истории и литературе, или в другой литературе, произвели на вас сильное впечатление, сформировали личность?

— Когда я учился в школе, то читал все, что было в нашей библиотеке. Матери читал Евангелие и Библию, которая осталась от отца, и пел псалмы, потому что она у меня была неграмотная, баптистка. В детстве я перечитал по нескольку раз скромную школьную библиотеку — от брошюрки о том, как выращивать кок-сагиз, до «Как закалялась сталь» Н. Островского. Особенное впечатление на меня произвела ленинградская «щедринка». Там я перечитал произведения Н. Костомарова, Пантелеймона Кулиша, журнал «Основа», журналы 20-х годов ХХ столетия — «ВАПЛИТЕ», «Литературную ярмарку»... Я в субботу-воскресенье часами там просиживал. Был поражен философией Артура Шопенгауэра, русской публицистикой второй половины ХIХ века. Особенно «Очерками русской жизни» Н. Шелгунова. Советую перечитать. Поучительно и для сегодняшнего дня. Разумеется, читал там полного Достоевского — включая дневники, но невзлюбил литературу, которая называется критическим реализмом. Я по сей день убежден, что она в известной степени подготовила революцию, ибо поставила под сомнение моральные Божьи заповеди, призывала: за кривду нужно отомстить. Литература переступила черту. Это привело к тому, что у нас не было ничего святого. Я с особым трепетом отношусь к творчеству Леси Украинки, часто перечитываю ее письма. И ежегодно — Шевченковский «Кобзарь». Читаю — и поражаюсь, восхищаюсь и убеждаюсь: «знать, од Бога і голос цей, і ці слова... « Возьмите поэму «Кавказ». Кто в российской империи поднял голос за горцев? Шевченко. Потом — «І мертвим, і живим, і ненарожденним...»

Вообще чтение — мое самое большое утешение. Но все меньше и меньше читаю для своего удовольствия. Думаю, это время еще придет.