Тоталитаризм сквозь человеческие судьбы

Миллионы искалеченных тираническими режимами жизней ни в коем случае не должны превратиться в памяти потомков в некую простую «статистику». Так как это означало бы опасность возрождения тех «зерен ненависти», которые причинили в ХХ веке столько непоправимых потерь народам мира и продолжают их причинять в наши дни.

Французские специалисты, работающие в учреждении с высоким международным авторитетом — Центре российских, кавказских и центральноевропейских исследований (г. Париж), а именно: директор Центра, известный историк и демограф, профессор Ален БЛЮМ, сотрудницы центра Катрин ГУСЕФФ и Марта КРАВЕРИ, а также группа других ученых центра выполнили чрезвычайно важную работу по осуществлению проекта «Устный архив европейского ГУЛАГа». Цель этого проекта — во-первых, создать коллекцию интервью с людьми, подвергшимися коммунистическим репрессиям на территории Украины, Польши, Литвы, Эстонии, Латвии, Венгрии, Чехии, Словакии, Румынии. Причем авторы проекта подчеркивают, что понятие «ГУЛАГ» используется ими очень широко, имеются в виду все формы репрессий — и система лагерей, и депортаций, и спецпоселение. И, во-вторых, важным был поиск общих черт и разницы во всем трагическом опыте, необходимо было изучить «траекторию перемещения» жертв репрессий, процесс их освобождения и последующую жизнь бывших жертв. Было записано 170 интервью не только в названных странах, но и в России, Казахстане, Германии, Франции. По результатам исследований (конечно, пока что предварительным) во Франции издана книга.

Французские ученые в сопровождении своего хорошего друга и коллеги, постоянного автора «Дня», доктора исторических наук, профессора Юрия ШАПОВАЛА были гостями нашей газеты и рассказали о своем проекте, цели, особенностях и достижениях своей работы.

Юрий ШАПОВАЛ:

— Кроме проекта «Устная история Европейского ГУЛАГа» (и на его основе), наши французские коллеги создали виртуальный музей жертв ГУЛАГа.

Этот проект осуществлялся в рамках существующего в Париже с 1957 года научного учреждения, которое сейчас называется Центр российских, кавказских и центральноевропейских исследований.

Профессор Ален Блюм возглавляет это учреждение уже две полных каденции.

Название проекта, разработанного нашими гостями, содержит слово «ГУЛАГ»; но это не столько точный термин, сколько символ тоталитарной системы. Обращаю ваше внимание на то, что этот проект осуществлялся более чем скромными силами.

Проект «Устный архив европейского ГУЛАГа» является образцом того, как нужно передавать грядущим поколениям их опыт.

Ален БЛЮМ:

— Коротко расскажу о сути нашего проекта. Прежде всего, мы имели цель создать целостный звуковой архив, который обобщил бы на должном научном уровне опыт ГУЛАГа. В Европе часто думают, что трагедия ГУЛАГа касается исключительно общества бывшего СССР; мы же хотели собрать показания не только людей, родившихся в СССР, но и тех, кто по историческим обстоятельствам стал гражданином этого государства в 1939 году. Мы уделили особое внимание тем, кто был депортирован в период между 1939-ым и 1953 годами. Это первая и самая важная тема нашего исследования.

Поэтому мы собрали команду из 12 исследователей, владевших 11-ю языками стран Восточной Европы, чтобы опрашивать людей, не пользуясь услугами переводчиков. Мы работали в странах Балтии, в Украине (в первую очередь в Западной Украине), Польше, Словакии, в Италии, Германии, конечно, во Франции (именно здесь был огромный поток депортированных). Кроме того, работали в Сибири и Казахстане, нам необходимо было иметь также показания и тех депортированных, которые остались там. Среди этих людей очень много украинцев.

Всего мы записали 170 интервью, каждое продолжительностью от 90 до 300 минут. Нам было важно показать, как жили эти люди до депортации, как потом, после освобождения, они «включались» в жизнь общества.

Со временем было решено построить виртуальный музей, составляющими которого были бы: собрание устных показаний, видеоматериалы и документальный архив. Отдельной проблемой для нас был выбор языков для сайта. В результате мы создали сайт (http://museum.gulagmemories.eu) на четырех языках: французском (потому что это наш родной язык); английском (так как это язык всемирного международного общения); русском (поскольку это язык депортации); польском (потому что это наиболее распространенный язык среди всех депортированных народов).

Марта КРАВЕРИ:

— Каждый из нас стремился в своей работе над проектом вдаваться не в устную теоретизацию, а в рассказы о вполне конкретных человеческих судьбах депортированных.

Разделы книги были структурированы вокруг судьбы того или иного народа, потерпевшего от депортации: «литовский» раздел, «украинский», «польский», «еврейский» и тому подобное.

Некоторые отрывки из этих интервью транслировались по радио Франс Интернасьйональ».

Игорь СЮНДЮКОВ: — Как уже подчеркивали гости, опыт опрошенных жертв очень разный. Но, по-видимому, прослеживается и что-то общее в этом опыте, что-то универсальное. Что вы могли бы об этом сказать?

Катрин ГУСЕФФ:

— Конечно, общее есть. Например, показания людей, которые в те годы были детьми (а таких подавляющее большинство). Это весьма специфический взгляд на те трагические события; «дети депортации» в деталях вспоминают о том, что случилось с их родителями. Еще больше поражает то, что ни один из исследователей не видел в пострадавших, к какому народу они не принадлежали бы, стремления возложить ответственность за тоталитарные преступления на российскую нацию. Это тоже общая черта.

Вадим ЛУБЧАК: — Насколько сегодня важно не просто знать «сухие» факты о репрессиях, но и слышать свидетельства этих людей, видеть их?

Вопрос к Юрию Ивановичу: что украинцам мешает создать такой архив, в котором можно отобразить совокупный образ репрессированного украинца?

М.К.: — Прежде чем взяться за этот проект, мы плодотворно поработали в архивах с документами. А создавать «устный архив» начали сразу после опубликования семитомного издания «История ГУЛАГа». Если уже сегодня не начинать эту работу, скоро свидетелей тех трагедий не будет среди живых. Свидетельства очевидцев придают истории человеческие черты. Считаю, что одно без другого не даст полную картину. Архивы ГУЛАГа, история на их основе написаны на тяжелом неживом языке. Там в основном точные данные, цифры. В этом всем трудно почувствовать живого человека с его испытаниями и болью.

К.Г.: — Видеозапись с людьми, пережившими ГУЛАГ, для молодежи — более действенный способ понять трагедию. Мы даже приглашали свидетелей из Латвии, Польши в Париж, чтобы показать их французам.

Ю.Ш.: — Относительно возможности подобных инициатив в Украине. У нас, к сожалению, пока нет продуманной политики памяти. Прежде всего, это задача Украинского института национальной памяти, который сейчас находится в стадии реформирования. Но это может быть и инициативой конкретных исследователей, которые решатся на такой проект. Кое-что, конечно, сделано. Например, в Ивано-Франковске существует Музей национально-освободительной борьбы. В нем — целый раздел «Женщины ГУЛАГа»: фотографии, вышивки, личные вещи. Также в Музее истории Киева в свое время существовала большая экспозиция, посвященная конкретным человеческим судьбам из ГУЛАГа. Конечно, нужна поддержка со стороны государства, ведь проект «Устный архив Европейского ГУЛАГа» был поддержан Францией.

А.Б.: — Проблема в том, что во всех странах стараются, прежде всего, исследовать национальную историю, строить национальную память, обходя вниманием историю соседних стран. Национализация памяти этого периода — ошибка. В Вильнюсе знают свою историю и ничего не говорят о Латвии, Эстонии. Но у них общая история. Нельзя ее исследовать в отрыве от контекста.

Из истории Франции. Первые дебаты о коллаборации населения во время Второй мировой войны начались после появления книги на эту тему американского историка. Говорить об этом не хотели...

И.С.: — Исторически так сложилось, что у Франции были особые отношения с Россией. Президент Шарль де Голль говорил, что есть вечная Франция, а есть вечная Россия. Видит ли общество Франции историю трагедии Украины, в частности, в том аспекте, который мы здесь обсуждаем? Или во Франции это растворяется в понятиях Россия и «Русский мир», компонентом которого является история Украины?

К.Г.: — На мой взгляд, сейчас ситуация изменилась. Когда-то СССР воспринимали как какой-то континент, где есть разные регионы. Но сегодня люди понимают, что существуют отдельно Россия, страны Балтии, Украина и т.д. Однако нужны годы, чтобы эта мысль укрепилась. Ясно одно: общество знает о существовании Украины и начинает познавать ее индивидуальную историю. Кстати, плохо отразились на изучении и понимании истории Украины дебаты относительно Голодомора: звучало множество экстремальных интерпретаций.

А. Б.: — Мне как человеку с Запада кажется, что всем постсоветским странам трудно отстраивать собственную историю. Например, споры относительно Голодомора: в одной стране его признают, в другой — нет. Это свидетельствует о нерешенности проблем с возвращением к собственной истории.

Анна ЧЕРЕВКО: — Вы говорили о поиске как общих, так и различных черт в жизнях репрессированных людей. Можно ли сказать, что отличия зависят от национальности пострадавших? Существует ли разница между жизнью после ГУЛАГа для людей из разных стран?

К. Г.: — Все зависит исключительно от места расположения пострадавших и от эпохи. Например, опыт поляков, депортированных до Второй мировой войны и после нее, абсолютно разный. Отличия мест пребывания касаются не только республик: отличается опыт тех, кто работал в горах, и тех, кто работал в лесах. Эти обстоятельства оказывали большее влияние на жизнь людей, чем их принадлежность к определенной национальности.

А. Б.: — Отличия заключаются и в последующей интеграции в общество. Например, есть люди, которые достигли социальной мобильности, советизировались. Есть такие, которые, наоборот, не смогли преодолеть стигму, потому что они были депортированы. У нас есть стойкое убеждение, что национальность — это не самое основное, по чем следует различать людей. Главное — это личный опыт. Если депортированные были еще детьми и пошли в советские школы, они получали возможность приобщиться к социальным процессам в будущем. Тем же, кто попал в места выселения после 20 лет, было значительно тяжелее: они потеряли все и им приходилось начинать все с начала.

В. Л.: — Вы упоминали о музее в Ивано-Франковске и затронули очень важную тему: женщины и ГУЛАГ. Есть ли в вашем проекте акценты на гендерных особенностях? Из 165 человек, которых вы опросили, сколько было женщин? Можно ли обобщенно говорить о репрессиях относительно женщин?

М. К.: — Гендерный аспект чрезвычайно важен для нас. Ален создал в нашем виртуальном музее специальный зал, который называется «Мир женщины». По официальной статистике, выселенцев женщин было столько же, сколько и мужчин. Но очевидцы рассказывают, что большинство депортированных составляли женщины и дети. После войны мужчин, даже местных, почти не осталось. Папочки очень часто были приговорены к работе в лагерях, а жены с детьми становились спецпоселенцами. Одна потерпевшая рассказывала, что большинство детей не видели и не помнили своих родителей. По ее показаниям, после войны, когда кто-либо из мужчин приходил в поселение, вся детвора бежала к нему толпой с возгласами: «Папа!».

А. Б.: — Среди опрошенных нами около 60% — женщины и 40% — мужчины. Следует прибавить, что очень часто происходили ситуации, когда отца высылали в одно место, а жену с детьми — в другое. Например, нам рассказывали, как глава семьи, который был в Воркуте, искал свою семью в Узбекистане.

Ю. Ш.: — Французские коллеги в своем проекте отслеживали также и траекторию движения людей. То есть это не просто описание определенного периода жизни человека, а целостная картина его судьбы: откуда депортировали, куда, где оказывался репрессированный потом, возвращался он на родину или оставался жить в месте выселения. Следовательно, проект отслеживал траекторию человеческих судеб (карту передвижения можно найти на сайте музея. — Ред.).

И. С.: — Скажите, пожалуйста, что вы чувствовали, изучая эти чрезвычайно тяжелые судьбы людей?

А. Б.: — Я думаю, что для всех людей, принимавших участие в этих исследованиях, как и для меня лично, такой опыт очень важен. Несмотря на то, что жизнь этих людей трагична, они не держат ни на кого зла, не говорят, что русские плохие. Я помню почти всех, с кем мы общались. Особое впечатление на меня произвела встреча в Переяславе-Хмельницком. Она изменила мой взгляд на историю и на то, как бы я хотел ее раскрыть.

М. К.: — Самым тяжелым для меня был момент расставания с людьми. После 2—3 — часового интервью, когда человек открыл тебе историю своей невероятной жизни, очень трудно сказать ему, что тебе уже пора идти, потому что нужно пообщаться с кем-то другим. Все наши свидетели — люди преклонных лет, часто одинокие и мы понимаем, насколько им трудно. Сейчас мы планируем продолжать наш проект: опрашивать меньше людей, но обязательно возвращаться к тем, с кем уже общались.

В. Л.: — Скажите, пожалуйста, насколько люди готовы раскрывать личные страницы своего прошлого? Много ли было отказов?

М. К.: — Отказов не было вообще. В Казахстане возникла ситуация, когда дети одной из женщин-свидетелей не хотели, чтобы она с нами общалась — боялись, что это вызовет лишние волнения. Общение обычно происходило с глазу на глаз. Общаясь с нами, люди настолько раскрывались, что позволяли себе расплакаться.

Ю.Ш.: — Важно то, как строить разговор с людьми... Можно построить разговор так, что все русские будут сволочью, сталинистами или все украинцы — коллаборантами, изменниками... То есть тут нам нужно будет еще учиться.

Мне бы очень хотелось, чтобы эту книгу перевели на украинский язык.

А.Ч.: — Насколько востребованным оказался этот ваш проект?

А. Б.: — Без сомнения — интерес есть. К нашей книге очень быстро проявило свой интерес издательство. Мы принимали участие в восьми радиопередачах. Было много рецензий в известных газетах Франции, и, в основном, это были позитивные отзывы, не только о книге, но и о сайте. Вопрос лишь в том, как это все продолжать.

В.Л.: — Готов ли мир сегодня почитать память жертв политических репрессий?

К.Г.: — Есть такие страны, которые уже долгое время и более широко говорят об этом. Например, Польша, которая начала этот процесс еще в 70-х годах. Дальше — Венгрия. Не нужно забывать о факторе времени, который, в конечном итоге, играет большую роль.

А. Б.:— Польша в этом смысле действительно пошла вперед на фоне других постсоветских стран.

В. Л.: — А готова ли Россия должным образом почтить память пострадавших от репрессий?

А. Б.:— В России существует несколько групп: есть узкие круги, специалисты, дискутирующие на эти темы. В то же время, для большинства в обществе осознание масштабов трагедии только начинается.

И. С.: — К сожалению, украинские реалии такие — в Верховной Раде существует партия коммунистов, которая абсолютно откровенно позиционирует себя сталинистами. И в настоящий момент, честно говоря, очень трудно представить, каким образом Украина очистится от этого...

А. Б.:— Конечно, вопрос демократии очень важен, но это не решает всего. Во Франции только сейчас начали откровенно говорить о колонизации. Вопрос колониальной французской империи, особенно вопрос Алжирской войны — начали открыто обсуждать через 50 лет после этой войны. И все-таки Франция — демократия. То есть, демократия — это важно, но она не все решает, к сожалению. Как по мне, именно здесь крайне важна роль историков.

Игорь СЮНДЮКОВ, Вадим ЛУБЧАК, Инна ПАВЛЮК, «День», Анна ЧЕРЕВКО. Фото Константина ГРИШИНА, «День»