УКРАИНА как жертва и фактор глобализации катастроф

Человечество всегда испытывало интерес к разного рода видениям и предвидениям — от Иоанна Богослова, Нострадамуса и даже бабуни Ванги. Между тем сугубо научные прогнозы как-то меньше привлекали внимание и, спроецированные куда-то в неопределенное будущее, так и оставались на маргинесах сознания.

Должно быть, таково уж свойство человеческой психологии: эсхатологические пророчества воспринимаются глубже, чем сухой научный прогноз, не требуют никаких решений, а иногда даже склоняют к гедонистическим настроениям или эскапизму.

Да и, собственно, от людей, от человечества, мало что зависит. Они делегируют полномочия своим правительствам и президентам, а там уже действуют такие механизмы политики, на которые человечество имеет разве что минимальное влияние. Особенно если учесть, кто стоит у пультов мировой политики. Время великих личностей, похоже, прошло, и все чаще приходят к власти выдвиженцы крупных кланов, в практике которых отсутствует этика философии бытия. Глобализируется не только экономика и всеобщая обусловленность интересов, глобализируются конфликты и предпосылки экологических, техногенных и моральных катастроф. Ни рычагов влияния, ни эффективных механизмов контроля у человечества нет. И то, что сегодня кажется всего лишь сюжетом для писателей-фантастов, завтра может стать зловещей реальностью.

К примеру то же клонирование. Вроде бы совсем еще недавно клонировали овечку Долли, а сегодня уже клонируют и человеческие эмбрионы. Конгресс Соединенных Штатов категорически запретил. Россия тоже против, но обеспокоена, чтобы ее не перегнали. Тем временем врач с жутковатой для слуха фамилией, типа конан-дойлевского доктора Мориарти, уверяет, что уже три женщины на планете носят в своем лоне клонированный плод. Так что уже в ближайшее время можно ожидать всяческих неожиданностей в этом плане, а в первую очередь — генетических опечаток и милитарных проектов, перед которыми поблекнут и зомби, и ниндзя.

Или: что мы знаем — кто кому какое оружие продает? О чем договариваются (и сговариваются!) за закрытыми дверями? Из каких бактериологических лабораторий инфильтруются вирусы ранее неизвестных болезней? Что нам известно о разработках новейших видов оружия? О масштабах коррупции в своем собственном государстве? Зависит ли от нас, хоть в какой-то степени, безопасность атомных станций? Может ли человечество избежать противостояния цивилизаций, и способно ли мировое сообщество предотвратить жестокую слепоту терактов? Тем более, что конфигурации человечества усложняются, а само понятие мирового сообщества дало глобальную трещину.

Не говоря уже об экологии. Химия, радиация, склады невывезенных боеприпасов, промышленные выбросы, ядерные отходы, потенциальная опасность устарелых изношенных технологий, терриконы мусора, постоянно замалчиваемые источники интоксикаций, как это произошло в Черновцах, в Болеславце и где-то там в степях, над речкой Коноплянкой, впадающей в Днепр, в который и без того впадает мертвая Припять и всяческие неочищенные стоки и притоки.

Словом, легче говорить о Звезде-Полынь, упавшей на отравленные реки, чем спасти одну малюсенькую речечку Коноплянку.

В свое время академик Сахаров предупреждал, что существует целый ряд признаков, указывающих на то, что со второй половины ХХ века человечество вступает в критический и особо ответственный период своей истории. Под конец века эти признаки приобрели уже характер явлений необратимых. Не каждый слышит гул нарастающей катастрофы. Сахаров слышал. Но его не очень услышали. Собственно, не хотели услышать. А ныне, в начале ХХI века, уже есть основания говорить, что человечество стремительно и неуклонно вступает в период безответственный. Настолько, что при спонтанном совпадении непредсказуемых факторов оно может даже и не успеть подвести черту под своей историей.

Это уже не новые реалии, это новая реальность.

Она подступала долго и постепенно, а наступила сразу и внезапно — в сумме своих признаков, знаменующих ХХI век. Критическая масса нерешенных проблем, глобальные демографические дисбалансы, грозные нарушения экосистем, зависимость от истощающихся энергоресурсов, неотступная угроза мирового конфликта — все это требует нового мышления, новой энергетики душ, новых политических подходов и консолидации всех интеллектуально состоятельных сил.

Тем более у нас, в условиях становления нового государства. Выезжать на такую мировую магистраль с тем же возом старых проблем недопустимо. Архаика еще выглядит ничего, музейно. Но анахронизмы выглядят плохо, это балласты, это ana-chronos, это против времени. Это приводит к консерватизму, вызывает инертность мышления и маниакальную склонность к стереотипам.

Одним из таких стереотипов является хроническая трактовка Украины как жертвы, континуативно в истории и до сегодняшнего дня зависимой от чьей-то злой воли, а посему имманентно неспособной как-то переломить ситуацию даже уже в своем независимом государстве и, наконец, стать в ряд достойных и свободных стран. Нет народов с легкой историей. И наш не исключение. Но истолкование его как народа эксклюзивно несчастного, да еще с таким букетом специфических свойств, как отсутствие национального достоинства, рабская привычка не вставать с колен, склонность к раздорам и братоубийственным конфликтам, так инерционно бездумно принятое и активно задекларированное в самих началах государственности, было фатальным для дальнейшего развития. Вместо динамичных импульсов, которые бы отвечали уже новому, государственному, статусу нации, ей был привит комплекс неполноценности, провинциальности, вторичности ее языка и культуры. Ламентационным рефреном общественного бытия стал вопрос — «что же мы за народ такой?», призывы «встать с колен», «выдавить из себя раба» (так, словно общество состоит из тюбиков), безустанная критика своего собственного менталитета и панические вопли, что это уже последний шанс. Из того же репертуара и уничижительные тезисы о том, что у нас нет элиты, и нет национальной идеи, более того, и самой нации еще нет, ее еще предстоит сформировать. То ли это дальновидная прививка со стороны, то ли самоотравление трупными испарениями истории — в любом случае это нанесло ущерб национальному самоощущению, и в условиях новой реальности прорисовало очень непрезентабельный силуэт нации. Определенный тип патриотов в пароксизме дремучего пафоса рельефно его подсветил.

Молодежь, естественно, отшатнулась и вышла из непрестижных контекстов в контрпродуктивные формы скепсиса. Диаспора, вседушно бросившись помогать, профинансировав эффективные и неэффективные проекты, однако, вместо взлелеянного в мечтах государства увидев посттоталитарную украинскую действительность, разочаровалась и отстранилась. Тем временем общество уставало, дезориентировалось и теряло доверие к таким формам демократии. Тогда ему был подброшен еще один деморализующий постулат, — что период романтизма закончился, на смену эйфории пришла апатия, и вот теперь уже время прагматиков строить государство. И они строили — на руинах Вавилонской башни из того же материала и с теми же прорабами. Много украв, задействовав самые грязные политтехнологии, ошеломляя общество сериями позорных скандалов и политических кризисов. Украинцы как нация сдавали позиции, разоружившись капитально и искренне показав высший пилотаж самоедства.

Это было первое моральное поражение молодого украинского государства.

Второе тесно связано с этим. Неприсутствие Украины в мире, и одновременно целый спектр деформированных рецепций, политическая энтропия и хроническая непричастность к созданию приоритетов мировой культуры, непривычка к престижным репрезентациям и специфическая зацикленность на болевых точках собственных национальных проблем, — все это привело к тому, что Украина не имеет гуманитарной ауры в глазах мира. Несмотря на спорадические культурные обмены, международные конференции, личные контакты, а иногда и большой успех отдельных художественных явлений, — пока что это кардинально не меняет дело. Хотя работа Архипенко в музее в Филадельфии висит рядом с Шагалом, и выставка украинских художников в Тулузе пользовалась успехом, и оперный хор Венедиктова в Германии слушали стоя, и в Турине были поражены, когда открыли для себя украинское кино 60-х годов, — но все это еще не складывается в ту неповторимую целостность, по которой идентифицируют нацию в мире. Несколько выдающихся явлений диаспоры в условиях свободного мира, казалось бы, должны войти в интеркультурный мировой контекст, — но, очевидно, специфика эмигрантского гетто не дала им такой возможности. Самоотверженный труд немногочисленных, правда, ученых и переводчиков за рубежом особенно ценный теперь, на фоне заметного спада интереса к славистике вообще, не услышан здесь и не поддержан. Культурно-просветительские учреждения, которые поднимали бы имидж Украины в мире, как, скажем, Институт Гете в Киеве или Польский центр не только не открыты, но и не оказана помощь уже существующим, которые сегодня переживают свои трудности, — так какого же мы хотим видения Украины, если она сама дала такой камертон?

Если же к этому добавить отголоски здешних политических скандалов, фатальную нераскрытость резонансных преступлений, бесконечные зарубежные экспертизы, кассетный серпентарий и траектории военных ракет с точным попаданием в мирные цели, прозябание украинской культуры, в частности — кино и книгопечатания, из-за чего настоящая Украина не может сказать о себе, вместо этого же протагонистом культурного процесса выступает навязчивый масс-культ, бандитские сериалы и жлоб-шоу, и все это на фонограмме суржика и агрессивных негаций, — так, может, пора уже задуматься: куда идем?

Двенадцатый год Независимости, а имидж Украины в мире все хуже, со всеми формами латентной предубежденности, ибо хотя она вроде бы и не присутствует в сознании человечества, но в то же время существует какая-то разлитая в воздухе неприязнь к украинцам как к нации, якобы наделенной целым спектром органически присущих ей антипатичных черт. Недалекостью, скажем, простоватостью, даже штаммом коллаборантства и антисемитизма. Достаточно только вспомнить фильмы, которые появляются время от времени и вводят зрителю очередную инъекцию неуважения к украинцам. Которая еще и усугубляется неумными выходками того же определенного типа патриотов. И массой всякого другого люда, разносящей негативный «мессидж» о немилой им родине. Наверное, хватит уже умиляться, что «багацько нас є» и что «нашого цвіту по всьому світу». Пора уже заметить, что и нашего мусора тоже по всему миру. Где-то какие-то морячки перевозят наркотики, где-то какой-то псих перерезал семью, где-то украинские гурии обслуживают бордели, — не надо думать, что все подряд невинные жертвы. Другое дело, что в большинстве своем это условно украинцы, в основном это украиноподданные, как сказал бы Остап Бендер, но, к сожалению, воспринимаются они как украинцы, и шарма этой нации не прибавляют. Такие аттракционные исключения, как братья Кличко или футболист Шевченко положение не спасают. Речь идет о главном — о целостном недеформированном образе Украины в мире, представленном реальными доминантами ее культуры, несмотря на все недостатки и патологии, присущие в конце концов не ей одной. Такого образа еще нет. Пока у нас здесь либо самобичевались, либо занимались мелодекламациями о возрождении, в Украине произошло перерождение, а рейтинг ее в мире упал до самой низкой отметки.

Эти два поражения в сумме своей составляют гуманитарную катастрофу.

Я долго не хотела говорить об этом. Даже написала «Гуманитарную ауру нации», амортизировав проблему метафорой дефектно поставленных зеркал. В конце концов, sapienti sat, это была лекция для студентов, к торжественному началу нового учебного года, и горько не хотелось ориентировать молодежь на ту самую Сизифову арбу.

Но Украина в упадке. В упадке физически и морально, во всех компонентах своего экономического, экологического и духовного бытия. В упадке настолько, что она уже из жертвы превращается в фактор своих собственных катастроф. А в Третьем тысячелетии оптика глобальна, и нация, хоть как привыкшая к закрытому пространству, закапсулированная в своих проблемах, — она все равно обозрима для мира. Железный занавес упал, но вот уже в одном из влиятельных британских изданий была статья «Занавес мизерии». Это — об Украине.

И здесь возникает вопрос: о какой?

Та, какой бы мы хотели ее видеть, пока что не сбылась. А та, какая она есть на сегодня, с ее нестабильными правительствами, с перманентно нефункциональным парламентом, с пещерными представлениями о демократии, с коррупцией, с диким рынком, с буксующими реформами, с миллионами покинувших родину в поисках заработка, — глубоко в сути своей неукраинская держава, — но именно она объективирована в глазах мира как Украина. И нравится это нам или не нравится, а именно ее идентифицируют с нами. И в сущности, правильно, — а кто же, как не граждане Украины, избрали этот парламент, этого президента, делегировали им полномочия, доверили внутреннюю и внешнюю политику, чем и предопределили и уровень своей жизни, и отношение к себе в мире. Так зачем же возмущаться и считать себя жертвами? Наоборот, это Украина стала жертвой своих инертных и зачастую несознательных граждан.

С первых шагов, с самих начал государственности нужны были какие-то интеллектуальные силы быстрого реагирования — политологи, ученые, аналитики, просто умные люди, способны все эти процессы диагностировать и прогнозировать на основе реальной оценки ситуации, а не под влиянием патриотически-неврологических шоков. Они были и есть. Но у нас очень загазованное информационное пространство, очень неоднородное общество, очень пестрый спектр политических симпатий. И слишком много затаившихся деструктивных сил, в интересы которых не входит национальная и гражданская консолидация общества.

Опять сработал тот же синдром — современно мыслящие, прогрессивные люди не были востребованы и услышаны. Зато появился спрос на пророчества, астрологию, гороскопы. Вошли в моду гадалки, целительницы и провидцы. Иногда кажется, что «глобальные прогнозы от Глобы» интересуют граждан больше, чем угроза глобального потепления и проблемы глобализация. При таком количестве партий, блоков, центров, фондов, институтов и институций — мозгового центра не оказалось. Более того, создается впечатление, что, действительно, как сказал один наблюдательный журналист, где-то там в высших эшелонах власти работает центр негативной стратегии. Потому что чем иначе объяснить положение экономики, энергетики, социальной сферы, культуры, которое сами руководители государства называют катастрофическим? Армии, о которой во всеуслышание сказал ее собственный Главнокомандующий, что она уже стала опасной для народа? Вряд ли это можно обозначить нейтральным словом «негаразди», — в оптике аналитического видения это выглядит как сознательный развал Украины.

С другой стороны, на гармоничную смену систем и не следовало надеяться. Распад империи — это ведь тоже катастрофа, из-под обломков Вавилонской башни не всем удается выбраться живыми. Здесь нужна продолжительная расчистка завалов и спасательные работы. А у нас начали балансировать на разломе истории, почему-то называя это переходным периодом. Переходный период — это намного более плавный процесс, это переход к новому состоянию. А от Империи к Независимости — какой может быть переход? Демократия не наступает, как время года, она строится последовательно и системно. Поэтому наша кажущаяся демократия, не обеспеченная ни законами, ни политическим опытом, таила в себе массу непредвиденных опасностей. И напоминает временами не демократию, а мощный выброс плебейства.

Так что кризис сознания фактически был неминуем. К тому же его усугубляет парадокс тоталитарного образца: общество, которое никогда не было гражданским, интенсивно политизируется. Одно дело — политизировать гражданское общество, его нелегко дезориентировать, оно и само способно повлиять на политику. И совсем другое — политизация негражданского общества, которое думает вразнобой. Ибо когда оно думает вразнобой, то соответствующие политические силы могут легко и умело подменить курс. Что, собственно, и произошло с Украиной.

Здесь могла помочь четкая государственная информационная политика, но она так часто была дезинформационной, и создала за эти годы такие механизмы манипуляции общественным сознанием, что потеряла всякое доверие. К тому же значительная часть информационного пространства Украины оказалась в частных руках, а эти руки разные, и некоторые из них охотно пустили бы ее под откос. Все это привело к информационной катастрофе — как в самой Украине, так и в ее экстраполяциях на мир.

В такой ситуации и то единственное достижение, которое подается как мир и согласие в обществе, также далеко не бесспорно, потому что воспитанная веками нелюбовь к украинскому языку и к самой украинской нации все больше дает о себе знать и на перспективу не обещает ничего хорошего. Как и не решенные до сих пор проблемы крымскотатарского народа, и конфронтация политических взглядов, и детонатор социального неравенства, и еще множество ощутимых антагонизмов. Так что постоянные призывы к единству не более чем риторика. Я уже когда-то говорила — это единство змей с Лаокооном, они душат и его, и его потомков, а он немо кричит, потому что у него отобрали речь. Уместнее было бы на майдане Незалежности поставить эту античную скульптуру — в ней больше современного смысла, чем в той украинской Барби в позолоченной плахте.

Еще одна катастрофа — экологическая. Теперь уже, по-видимому, и нет стран, где бы не было своих экологических катастроф, но именно нашу, чернобыльскую, называют планетарной. И здесь уже однозначно, Украина — жертва. Ибо хотя говорят, что Украина известна в мире Чернобылем, и даже, что Украина «дала миру Чернобыль», — это не Украина дала миру Чернобыль. Это тогдашняя централизованная власть навязала Украине этот проект строительства атомной станции именно на тех полесских болотистых грунтах, именно с тем несовершенным реактором, который производил не только мирный атом, но и оружейный плутоний, с комплексом засекреченных военных объектов в непроходимых лесах. А потом преемница СССР оставила Украину один-на-один с этой бедой. Несмотря на всю планетарность, это прежде всего наша национальная катастрофа, в которой Украина потеряла огромные территории, получила тяжелые психологические травмы и непоправимый удар по здоровью нации.

Все как-то привыкли, что это глобальная техногенная катастрофа. Но это также антропогенная катастрофа — человек, вот кто фактор этой катастрофы и ее жертва. И опять — фактор. Потому что выводы из этой трагедии не сделаны, Украина и впредь не гарантирована от подобных катастроф. Помпезное закрытие ЧАЭС оказалось скоропоспешным. Недействующая атомная станция с ее «саркофагом» поглощает астрономические средства, обрекая Украину на положение постоянной просительницы кредитов. А этими кредитами руководство нашего независимого государства глобализирует катастрофу зависимости. И хотя у нас много говорят о ликвидации последствий аварии, а теперь уже и о минимизации, — последствия эти все больше максимализируются, прирастая множеством социальных, энергетических и финансовых проблем.

Но на этом Конгрессе целесообразно говорить о том, что является непосредственно объектом украинистики. Поэтому остановлюсь только на одном из аспектов чернобыльской катастрофы, а именно на том, который чаще всего остается без внимания, — культурологическом.

Зона отчуждения — это же не просто радиоактивно загрязненная территория. Это черная дыра, поглотившая целый этнос, его ономастику, язык, историю, обычаи, промыслы и искусство, приведшая к непоправимым деформациям веками сформированной этнопсихологии. К тому же и за пределами Зоны есть огромный массив брошенных на произвол судьбы мертвых сел, которые так и стояли годами, в зарослях и руинах, будучи Клондайком для мародеров, пристанищем для преступников и бомжей. Это и в Полесском районе, и в Народицком, и в Овруцком. И на Коростенщине есть такие села, и в Ровенской области, где собираются достроить «компенсирующие мощности», на тех же технологиях и в том же исполнении, так что в случае чего, некуда будет и переселять.

Словом, если посмотреть на экологическую карту Украины, непростительно наивной становится инерционная уверенность украинцев, что их земля все еще «вишнева і солов’їна, квітуча і росяна». Ибо хоть в Гимне и поется: «Ще не вмерла Україна», — ежедневно, ежечасно она отмирает кусками. Зона расползается, как гангрена, отчуждает все новые и новые территории. А вместе с ними отмирает целый духовный материк уникальной этнокультуры. Уже и так потеряно множество сел и поселков, не изученных и не описанных, которые пошли под Киевское море, и под военные полигоны, и просто ушли в вечность, обезлюдев от голодомора, войн и репрессий.

Но если Украина так отмирает, целыми регионами, — то хотя бы снять с них посмертную маску.

Это, собственно, и есть то, чем занимается в Зоне уже много лет Историко-культурологическая экспедиция Министерства чрезвычайных ситуаций. И когда я слышу, что у нас нет элиты, что плохой менталитет, что люди нищие духом и лишенные достоинства, я думаю, — а кто же они, эти члены экспедиции, этнографы, историки, музейщики, буквально подвижники своего дела, львовские, киевские, ровенские ученые, половина из которых женщины, когда они в камуфляжках, не всегда и в респираторах, продираются сквозь чернобыльские дебри, и до предела уставшие, и в снег, и в дождь, не теряя присутствия духа, восстанавливают из той разрухи виртуальную уже там Украину?

Правда, их мало кто знает, труд их не оценен должным образом, экспонаты, собранные ценой своего здоровья, не имеют надлежащих условий хранения. Создание Центра защиты народной культуры, необходимого как для обработки материалов экспедиции, так и для неотложной уже работы по превентивному изучению гибнущих регионов, недопустимо долго тормозилось. И все-таки, экспедиция сняла ту посмертную маску с потустороннего лица Зоны, спасла все, что там еще можно спасти. Собрано около семи тысяч экспонатов, огромный архив, неоценимый фото- и видеоматериал, зафиксированы свидетельства коренных жителей и переселенцев. Прошли конференции, выставки, напечатано около двадцати книг, имеющих большую научную и познавательную ценность.

Однако во всех чернобыльских слушаниях и концепциях именно этот, культурологический, аспект либо отсутствует, либо только бегло упоминается. Симптоматично, что как объект научной обсервации он выпал и из поля зрения этого Конгресса. А это обидно еще и потому, что сказанное с высокой трибуны международного Форума могло бы очень помочь экспедиции, которой иногда приходится преодолевать множество чиновничьих препятствий. Да и для науки, по-видимому, важны не просто дистанциированные рассуждения об утраченной этнокультуре Полесья, а беспрецедентные исследования непосредственно в радиоактивном поле. Разве не стоило бы заслушать сообщения об уникальных памятниках полесской народной архитектуры, тем более, что старейшая там деревянная церковь сгорела, и единственное, что от нее осталось, — это снимки, обмер и чертежи, которые все-таки успела сделать экспедиция? Или о редкостных произведениях народного искусства, добытых из-под рухнувших стен, древних традициях полесского пчеловодства, архивах школ, сельсоветов и воинских частей?

И разве не нужно составить карту кладбищ, ведь села разрушаются, часть их сожжены уже и закопаны, дороги и тропинки зарастут, люди не найдут родных могил. А сотни солдатских мемориалов — «Никто не забыт, ничто не забыто» — пусть так и западают в землю, разрытые дикими кабанами, не нужно списать фамилии с растрескавшихся обелисков в Книгу Памяти?!

Углем пепелищ пишется наша история.

На одном из Конгрессов МАУ был доклад: «Украинцы за пределами Украины». А разве это не проблема — полещуки за пределами Полесья? Ведь это особый украинский этнос — полещуки, и бездумное их расселение, растворение в массе нивелированного уже населения — разве это не преступление против Украины? И разве не заслуживают внимания другие народы, которые там веками жили на пограничье, — белорусы, евреи, поляки, чехи? Беглецы-старообрядцы, нашедшие себя прибежище в тех дремучих лесах.

И не пора ли уже обратить внимание на феномен чернобыльской журналистики, начиная с тех первых, когда еще газета «Чернобыльский вестник» выходила в эпицентре катастрофы? Это же совершенно новый тип журналистов, фоторепортеров, летописцев Зоны, буквально атомных камикадзе, многие из которых уже ушли из жизни, совершив свой жизненный подвиг, навеки зафиксировав исчезающую правду тех дней.

Если изучать Зону отчуждения не отчужденным взглядом, открывается широчайшее поле для украиноведческих исследований, по истории, этнографии, этнопсихологии, ономастике, фольклору. Причем фольклору аутентичному, живому, которого нигде уже не услышишь, а в мертвой Зоне и в селах переселенческих он возродился с новой силой в ностальгических песнях и преданиях.

Я понимаю, что это — экстремальное украиноведение. Мало кто согласится на украиноведческие исследования в Зоне. Но если такие люди нашлись, — кстати, на этом Конгрессе есть несколько членов этой экспедиции, — так почему бы не провести «круглый стол», пусть бы поделились своим уникальным опытом экстремального украиноведения, — уверяю вас, такого во всем мире нет. Неужели это менее важно, чем некоторые новомодные дискурсы?

И в заключение должна сказать еще об одной катастрофе — коммуникативной. У всех народов язык — это средство общения, у нас это — фактор отчуждения. Не интеллектуальное достояние веков, не код понимания, не первоэлемент литературы, а с тяжелой руки Империи еще и по сей день для многих — это признак национализма, сепаратизма, причина конфликтов и моральных травм.

Необходимо признать открыто, на государственном уровне, что существует такая патологическая ситуация в нашем государстве, ибо предубежденность к любой нации, к любому национальному языку, то ли это нация количественно большая, то ли совсем маленькая, — это проявление фашизма. Иногда даже неосознанного, но тем не менее.

Речь идет даже не о владении украинским языком, а буквально о сживании его со свету. Подобные ситуации в постколониальных странах были, но чтобы после обретения Независимости, в своем собственном государстве терпеть такую дискриминацию, такой нескрываемый цинизм, — это беспрецедентно.

И тут следует откровенно сказать, что фактором этой катастрофы является не только грубый шовинизм, но и значительная часть самих украинцев, которые, утратив свою национальную идентичность и не став органично людьми российской культуры, представляют собой конгломерат нечеткой национальной принадлежности, которая продуцирует самое примитивное средство общения — суржик. Это уже хроническая болезнь нации. Ее не вылечишь ни пилюлями, ни денежными премиями всеукраинских конкурсов, ни бальзамом патетики о национальных святынях. Лично я долго полагалась на магическую силу целебных трав, на генетическое здоровье нации. И все-таки на сегодня пришла к выводу, что вся эта экстрасенсорика не помогает. Здесь уже нужна шоковая терапия.

Поэтому я просто обращусь к психолингвистическому опыту других народов. Процитирую, например, жену президента России (газета «Известия», 27 октября 2000 года). Это, можно сказать, образец отношения к родному языку. В своем выступлении в Петербурге, на всероссийской конференции «Русский язык на рубеже тысячелетий» Людмила Путина сказала: «Русский язык содержит в себе ресурс для развития России». И это правильно. Но ведь тогда получается, что украинский язык ресурса для развития Украины «не содержит». Или это прерогатива исключительно русского языка? Далее жена президента России подчеркнула, что именно на основе «общего языка достигается взаимопонимание между властью и народом, позволяющее говорит об общих ценностях». Но если исходить из этой логики, а она, согласитесь, убедительна, то это означает, что у нашей власти общих ценностей с украинским народом нет. Еще один тезис: «Необходимо утверждать, отстаивать и расширять языковые границы русского мира». «Утверждение границ русского мира, — разъясняет Людмила Путина, — это и отстаивание, и укрепление национальных интересов России». Таким образом, руководство нашего государства, поскольку все оно преимущественно русскоязычное, укрепляет не что иное, как «национальные интересы России». Название статьи в «Известиях»: «Население — 288 миллионов», потому что хотя на самом деле население в России почти вдвое меньше, но на том основании, что: «Сегодня русский язык считают своим родным 288 миллионов человек», Россия и их считает своим населением. «Русский язык объединяет людей в русский мир — совокупность говорящих и думающих на этом языке», — продолжает Людмила Путина. И делает вот такой интересный вывод: «Границы русского мира проходят по границам употребления русского языка».

Возникает вопрос: а где же тогда проходят «границы украинского мира», если «границы русского» проходят в Украине даже по коридорам власти?

Сказать бы, что это личное мнение Людмилы Путиной, а не экспансия и не государственная доктрина, неосмотрительно озвученная женой президента России, — но вот недавно в Санкт-Петербурге состоялась международная конференция «Русский язык как язык межнационального общения в странах Содружества». Это был Форум представительный, с участием «ученых, парламентариев и чиновников из бывших республик СССР». Привожу отрывки: «По мнению участников, сегодня русский язык не просто представляет «великую коммуникативную ценность», но и является фактором внешнеполитической активности России. Поэтому резкое сокращение русскоязычного пространства негативно влияет на авторитет страны».

Вот так нужно понимать коммуникативную ценность языка и его влияние на авторитет государства. Поскольку на этой конференции были и представители Украины, естественно было бы ожидать от них, что они перенесут этот достойный подражания пример на положение языка в своем государстве.

«Однако, по признанию зампреда комитета Верховной Рады по науке и образованию Сергея Дорогунцова, в его стране идет «вытеснение русского языка с образовательного пространства». «Мы слишком увлеклись и наслаждаемся своей независимостью», — говорит Дорогунцов. Не верите? Газета «Известия», 7 сентября 2002 года. «На Украине «великий и могучий» имеет права только на бумаге, да и то неоднозначные».

Называется статья: «Защита русского», подзаголовок: «Началась борьба за возрождение «великого и могучего» на пространстве СНГ». Цитирую: «Участники конференции выработали специальные рекомендации для правительств и парламентов. Законотворцам и чиновникам предлагается законодательно расширить возможности использования русского языка».

Вот так. Как видим, эти рекомендации и установки вполне в русле высказываний первой леди России. В таком случае интересно было бы услышать, что думает о языке нашего государства первая леди Украины.

Мне приходилось видеть учебник по географии для начальных итальянских школ. Там кратко изложены объективные данные о каждом государстве, в том числе и об Украине, России и Беларуси. Территория такая-то, население столько-то, климат, растительность, национальная символика. Все правильно — и символика разная, и знамена разные. А язык обозначен везде один — русский — во всех трех государствах. Ошибка? Предубежденность? Нет. Просто фиксация реального положения вещей в их доминирующей тенденции.

Итак, вырастают поколения европейцев, имеющих именно такое представление об Украине. Стало быть, дипломатические, культурные и всякие прочие отношения могут осуществляться на русском языке, а украинский со временем за ненадобностью отпадет. Тем более, что в Украине слишком жонглируют словом «национальный». У нас и цирк национальный, и футбол национальный, «национальные интересы», «национальный продукт», — в тумане этой терминологии теряется само понятие «национальный», на самом же деле это не что иное, как та же аморфная «совокупность».

Отсюда и положение украинской литературы. Ибо полноценная литература может быть написана только живым, а не едва влачащим существование языком. А там, где круг читателей сужен, да еще и в блокаде дискриминационных предубеждений, — литература сама себя перестает слышать. И начинается тот патогенез, который мы сегодня вынуждены наблюдать. Здесь тоже идет к катастрофе, к атрофии живого слова, и одним из симптомов этого является слабость украинской периодики по сравнению с тиражами русскоязычных изданий, упадок языковой культуры, все более заметная миграция украинского интеллекта на страницы русскоязычной прессы, допинг ненормативной лексики, требования предоставления русскому статуса официального, а то и самочинные решения администрации некоторых восточных регионов страны, и уже ничем не прикрытое игнорирование украинской культуры вообще. Язык в такой ситуации, понятно, не является ресурсом для развития Украины. Как и все прочие, видимые и невидимые, упомянутые здесь и не упомянутые нынешние кризисы и катастрофы.

Выйти из этого нелегко. Тем более, что Третье тысячелетие — это уже не время для становления. Это уже альтернатива: быть или не быть. Это уже фактически эпоха транснациональная, а кто-то даже считает, что и постнациональная. Украина отстает от динамики времени. Только реальное создание гражданского общества может изменить ситуацию к лучшему. Но в первую очередь — новое качество мышления как основной фактор этой трансформации. Чтобы не прошлое формировало современный тип украинца, а чтобы современный украинец был способен формировать будущее.

Я сказала вещи тяжелые и нелицеприятные, — пусть мне простят люди, склонные к умеренному климату мышления в режиме убаюкивающих рассуждений. Сегодня уже нельзя себя утешать традиционно-обнадеживаюшим, что как-то оно будет. Дескать, трудности, конечно, есть, но это все преходящее, — время работает на нас.

Время работает на тех, кто работает на него. Тем более сейчас, когда самые худшие прогнозы подтвердились, и в библейских долинах заклокотала война, которая ставит перед миром уже окончательные альтернативы.