Россию истощает имперский вирус

В свое время великий Гоголь, говоря о дико мчавшейся птице-тройке, от которой разумно шарахались все окружающие, задумчиво вопрошал: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ...» Ответа он, как известно, не получил. Многие в те давние времена останавливались перед Медным всадником на вздыбленном коне, вопрошая в тревоге: где же он опустит свое копыто? Не заденет ли при этом кого-нибудь насмерть? И тревога эта, согласитесь, сохраняется у нас до сих пор.

Поскольку память человеческая коротка, тревогу эту и все нынешние наши беды многие связывают с Октябрьской революцией и долголетним правлением большевиков, более того — уверены в том, что устранение их от власти сразу, само по себе, принесет стране благоденствие. Если бы так!

Россия больна гораздо серьезнее, больна не с 1917 года, больна не большевиками. Они, большевики- коммунисты, лишь продолжили и обострили губительные процессы, которые уже не одно столетие подтачивают здоровый организм российского общества. Почему же страна не может сбросить с шеи своеобразную историческую удавку? Что этому мешает? Остановлюсь на трех исторических аспектах.

АСПЕКТ ПЕРВЫЙ: О КОМПЛЕКСУЮЩЕЙ ИМПЕРИИ

Царская Россия была империей, которая очень комплексовала из-за того, что никак не удавалось прибить щит на вратах Царьграда. Советская Россия маялась тем же. Только свой «щит» она намеревалась прибить не только в Царьграде, но и во всех странах мира, о чем заявила уже в контурах своего герба, где в лентах, стягивающих сноп, было много свободных мест для «младших братьев».

Несмотря на все потрясения, Россия в своих внешних и внутренних отношениях как была империей, так ею и осталась.

Империя — понятие не только территориальное, а в первую очередь идейное. А какая идея будет заложена в ее основу — религиозная или светская, вопрос второстепенный. Царская империя оправдывала свое агрессивное существование необходимостью распространять в мире православие, ведя кровопролитные войны с «неверными», инакомыслием, ересью. И все это объяснялось не корыстием, не эгоистическими намерениями, а благородным, мессианским стремлением приобщить мир людской к добру, просвещению, не чураясь, а наоборот —уповая на военную и полицейскую силу в борьбе с теми, кто не понимает своей собственной выгоды.

Советская империя от благородного мессианства тоже не отказалась, заменив только идейный стержень, ее образующий — религию православия на религию коммунизма, интернационализма. Сами же методы навязывания соседям придуманного образа жизни не изменились ни в чем. Об этом могли бы поведать венгры, чехи, афганцы, чеченцы...

Но мессианство — дело безумно дорогое, поскольку несознательные народы приходится принуждать к счастью силой. Империя, взвалившая на свои плечи эту благородную задачу, должна иметь мощный силовой аппарат. Царский режим создал его, чтобы быть жандармом не только у себя в стране, но и в Европе, Азии. Советские наследники утроили, удесятерили его, по крупицам восстановив все достижения не только армейских, но и репрессивных органов, имевшихся у Малюты Скуратова, Петра I и им подобных. И тут наши нынешние силовики могут с гордостью сказать, что такого бережного отношения к сохранению традиций Российской империи, как у них, нет ни у кого другого. И лучше с ними не спорить...

Имперская экономика — что царская, что советская — всегда милитаризована до предела. А где взять деньги?

Ответ на этот вопрос обнаруживает предельную скудность фантазии у тех, кто управляет империями. Деньги на поддержание имперских амбиций должны дать, естественно, граждане, а не производство, которое почти всегда убыточно. В России наиболее эффективным способом изъятия средств у населения было крепостное «право» (?!), а в советское время — его модификация в виде колхозов и ГУЛАГов. Бесплатный наемный труд в любой форме — основа всех империй. И. В. Сталин эту истину быстро усвоил и успешно претворил в жизнь, что и явилось условием восстановления Российской империи во всем ее зловещем величии. Сталина теперь ругают последними словами. И по делу. Но никто из критиков за все прошедшие после его смерти годы не осудил саму идею империи, которой он самоотверженно и успешно служил.

Размышляя над вопросом о том, куда Русь «несется» и «несется» ли она вообще, нельзя не обратить внимание и на второе примечательное обстоятельство — на незыблемость российского самодержавия. Вряд ли здесь нужно доказывать, что, свергнув царя, Россия посадила на трон еще более жестокого самодержца — Сталина и его преемников. От того, что советских самодержцев назвали генсеками, президентами, суть самодержавной власти не изменилась. Может, только качество ее стало хуже.

Большевики, и это третье их заимствование у свергнутого царского режима, перенесли к нам губительную общность, то есть систему отношений, основанную на круговой поруке и подчинении команде «не высовывайся!».

И, наконец, четвертое «родимое пятно», которым мечены старая и «новая» Россия. За рассматриваемый нами период Россия не стала более христианской страной, чем была когда-то. Белинский, полемизируя с Гоголем, замечал: русский мужик о делах религиозных говорит, почесывая даже не затылок, а задницу. В 1917 г. и в последующие годы именно эта часть человеческого тела помогала крушить храмы, истреблять священников, изысканно богохульствовать. Конечно, это не хорошо, постыдно, не умно. Но ведь и православная церковь, окончательно превратившаяся после Петра I в своеобразный департамент государственного аппарата, целиком сросшаяся с самодержавием, а не с народом, вернее, вставшая на сторону его угнетателей, тоже не безгрешна. Спрашивается, а в этой ипостаси нынешняя Россия сильно ли изменилась?

О сращивании церкви и советской власти свидетельствует хотя бы тот факт, что, например, патриарх Алексий I был четырежды удостоен ордена Трудового Красного Знамени. Церковь нынешняя по- прежнему заискивает перед властями, как и власть перед церковью. А прихожане, в лучшем случае, увлекаются обрядами, меньше — желанием делать добрые дела.

Может показаться, что мой, пусть грустный, ответ на вопрос «куда несется Русь» — утверждение, что она никуда не несется, а топчется на месте, досужий домысел одиночки. Чтобы не показаться белой вороной, сошлюсь на мнение замечательного английского историка Тойнби. Вот что он думает по этому поводу: «Большевистский» режим в России утверждает, что распрощался с прошлым России полностью если не в мелких, несущественных деталях, то, по крайней мере, во всем основном, главном. И Запад готов был верить, что большевики, действительно, делают то, что говорят. Мы верили и боялись. Однако, поразмыслив, начинаешь понимать, что не так-то просто отречься от собственного наследия. Когда мы отбрасываем прошлое, оно... исподволь возвращается к нам в чуть завуалированной форме. То, что Гораций называл: «Гони природу в дверь, она влетит в окно».

Еще более резко эту драматическую тенденцию исторического (не)развития России формулирует академик Ю. Афанасьев: «Представляется очевидным, что Октябрь был способом закрепления традиционализма и консерватизма, а не разрывом со старым ради становления нового» («Судьба русского крестьянства». Сборник. М., 1966, стр. 24).

Конечно, можно сказать, что в ходе горбачевской перестройки и ельцинских реформ перед страной открылась наконец возможность вырваться из заколдованного исторического круга, с накатанной колеи. Но это опять будет опасным заблуждением, сладкой иллюзией. А реальность, на мой взгляд, такова, что власти хотят всеми силами удержать страну в движении по традиционному для нее пути. Действительно, имперский двуглавый орел, хоть и с общипанным хвостом, стал откровенным и многозначительным символом якобы новой России. Желание любой ценой сохранить «единую и неделимую Россию», как показала кровавая бойня в Чечне, как выглядит путинская попытка построить жесткую «вертикаль», свидетельствует о том, что рассчитывать на строительство подлинной федерации, способной сплотить экономически и духовно регионы, не приходится. Поэтому «царь Борис» и его престолонаследник так же, как все прежние российские власти, борются за сохранение в стране самодержавия. А оно немыслимо без верховенства силовиков, с одной стороны, и без роста нищеты и бесправия, с другой.

АСПЕКТ ВТОРОЙ. АЗИАТСКИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА

Именно он является главной причиной наших реформаторских поражений.

При азиатском способе — не богатство обеспечивает себе власть, а, наоборот, власть, близость к ней гарантируют богатство. Утрата близости к власти означает одновременно и утрату богатства. В царской России накануне октябрьского переворота процветал не капитализм, а именно азиатский способ производства. В большинстве случаев не деловые качества предпринимателя, а прежде всего связи, знакомства с распутинами всех рангов обеспечивали успех. На Западе волка ноги кормят, на азиатском Востоке волку ноги не нужны. Он может валяться в своем логове, а добыча сама будет выстраиваться в очередь перед ним, если волк установит угоднические отношения с лесным начальством.

При азиатском способе производства, как прежде, так и теперь, деньги тратятся не на инвестиции в производство, а на дворцы, гаремы, бриллианты, пышные балы для придворных.

В ходе нынешних реформ мы восстанавливаем не только задрипанную политическую систему самодержавия, но и ее экономическую основу — азиатский способ производства. Все мы понимаем, что березовские — это не форды, не рокфеллеры и не гейтсы. Они в одночасье стали миллионерами не потому, что деловиты в производстве, а потому, что вовремя оказались рядом с «семьей» и ее филиалами на местах. Азиатский способ производства даже не ставит себе такой цели, как повышение эффективности производства ради роста благосостояния населения. Так что, какие уж там надежды можно иметь на ближайшее будущее при нынешнем курсе развития страны?! В свое время у нас был лозунг — больше социализма. В условиях нынешнего разрушительного азиатского способа производства актуальным мог бы стать лозунг — «больше здорового капитализма!», то есть больше дел производственных, а не мавродиевских, которые являются не случайностью, а логическим следствием действия азиатского механизма. Причем той «азиатчины», реликтовыми представителями которой в Азии остается прежде всего Россия и бывшие республики Союза.

АСПЕКТ ТРЕТИЙ. РАССЛАБЛЯЮЩИЙ ПОРЯДОК

Тем не менее не только имперские и монархические амбиции прежних и нынешних руководителей страны, не только азиатский способ российского производства препятствовали и препятствуют модернизации России. С этими пороками рано или позднее можно было бы справиться, если бы огромная масса нашего населения не была бы душой и телом расположена, заинтересована в их сохранении и упрочении.

В традиционных российских условиях есть все возможности максимально расслабляться, поскольку требования к уровню квалификации работника здесь снижены до предела. Вы посмотрите на уровень урожайности наших полей, на продуктивность скота, на качество обуви, одежды, услуг... В нормальных условиях российские работники нынешнего класса или сами пустили бы себе пулю в лоб, по результатам своей деятельности, или мирно подохли бы с голоду. А у нас все сходит с рук и с голоду пока, слава Богу, редко кто помирает. Разве за это можно не любить ту систему, в которой мы живем? Разве можно согласиться с теми, кто хочет изменить этот расслабляющий порядок?

В его рамках человек освобождается от мучительной обязанности самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность. Вспомним ту же кукурузу или массовое истребление виноградников в период антиалкогольной кампании. Все рушили всё, и с детской наивностью сваливали вину друг на друга: колхозник — на председателя, тот — на райком, райком — на обком, обком — на ЦК, ЦК — на Хрущева и Лигачева, с которых взятки гладки, где в мире можно найти более «гуманное» общество, чем наше, способное освободить людей от всякой ответственности за свою преступную деятельность за рамками УК? Разве можно согласиться с теми, кто грозит этот порядок отменить?

Есть еще одно важное преимущество в традиционных российских порядках. Здесь человек может воспарить душой над прозой быта. Будь он бомж или важнейший чиновник, он на своем уровне ощущает себя гражданином сверхдержавы, причастным так или иначе к достижениям в космосе, громким победам на внутренних и внешних фронтах, к успехам в ракетостроении и в области балета. Короче, не хлебом единым... Обладая «серпастым и молоткастым» паспортом, можно и нужно свысока смотреть на датчан и «разных прочих шведов», не обращая внимания на то, что по пояс приходится стоять в дерьме, а и в своем доме можно нос задирать, общаясь с «тюбетейками» и лицами «кавказской национальности». Разве можно у таких людей отнять то, что заменяет им чувство собственного достоинства?

Таким образом, реформатор, осмелившийся поднять руку на «преимущества» традиционных российских порядков, должен отдавать себе отчет, что он пойдет войной не на Жириновского, не на Зюганова, не на другие мыльные пузыри, а на многомиллионную массу тех трудящихся, которые живут упомянутыми здесь радостями. Поэтому он должен быть готов к тому, что ему или ферму сожгут, или корову испортят, или, как Столыпина или Александра II, — убьют. Не любят у нас реформаторов, замахивающихся на российскую обломовщину.

Царское и советское самодержавие создало такую социальную базу из людей, ориентированных не на созидание, а на перераспределение собственности, что свержение верховных иерархов оставляет незыблемым традиционный режим. Как на Западе: меняются президенты и премьеры, а общество идет своим путем.

Интеллигенция долго была убеждена, да и сейчас от этого не избавилась, в том, что наш народ — народ- богоносец. Такое народопоклонство обернулось братоубийственной резней, длящейся десятилетиями. Пора бы научиться отличать такие понятия, как народ и толпа, чернь, способная только к переделу, а не созиданию собственности.

Во время коллективизации, во все остальные времена советская власть решительно вставала на сторону толпы, люмпенпролетариев, против народа. Настало время сменить союзников. Но для этого надо сменить и иконы, образа, на которые мы по сей день молимся. Историки должны сыграть главную роль в переориентации общественного сознания. И начинать, по-моему, надо аж с самого Петра I, которому во все времена в России поклонялись и поклоняются почти так же, как недавно еще Ленину-Сталину. А ведь Л.Н. Толстой дал ему исчерпывающую характеристику.

Вот она: «С Петра I начинаются особенно поразительные и особенно близкие и понятные нам ужасы русской истории. Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живыми в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует... сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных членов и подобиями Евангелий — ящиком с водкой... коронует б...дь свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына... и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему» (ПСС, М., 1936, т. 26, с.568).

Доктор исторических наук Е.В. Анисимов в своей книге «Время петровских реформ» (Лениздат, 1989 г.) убедительно показывает, как Петру I удалось сломать экономический и культурный потенциал России, далеко отбросив ее от того уровня, который был до его прихода к власти. Спрашивается: за что же мы по сей день молимся на того же Петра? Отвечу словами Максимилиана Волошина: за то, что Петр был на Руси «первым большевиком». Этим он и дорог тем, кто исповедует большевистскую религию. С Петра окончательно утвердился тот курс развития России, о котором Карамзин сказал: государство пухло — народ хирел.

Удастся ли России вырваться из этого векового замкнутого круга? Заработают ли остановившиеся здесь часы?