Технологическое средневековье

Будущее — это другая страна, здесь мы ведем себя совсем иначе, не переставая удивляться собственной шизофрении 30-летней давности. Почему же тогда мы не видели всего этого более четко? Почему мы так несерьезно относились к потрясающей потребительской победе Запада над коммунизмом? Когда-то мы воспринимали возможность ядерного уничтожения, как нечто само собой разумеющееся, а потом, всего через десять лет после победы, ввязались в войну с терроризмом, убедив себя в том, что это наша основная проблема, и начали воевать так, будто на самом деле мы хотели ее проиграть.

То, что мы не проиграли, еще более любопытно и, вероятно, потрясает наших противников-террористов не менее, чем нас самих. Правильнее сказать, мы сами себе осложнили жизнь, позволив джихадистам втянуть себя в целых три конфликта: в Ираке, Афганистане и Сомали. На своей последней видеозаписи, сделанной перед тем, как болезнь почки победила его, Осама бен Ладен выглядит триумфатором: он начал войну, которую завершат другие, он использовал «Аль-Каиду» для мобилизации радикального ислама на борьбу, а западные лидеры, кряхтя и пыжась, завели свои страны в тупик. Многие из нас, смотря эту последнюю видеозапись, были вынуждены согласиться с ним. Нам не удалось победить в битве с исламофашистами, наша уверенность в своих силах и наши свободы оказались в кризисе.

Однако именно идеи в конечном итоге справились с вызовом терроризма: идеи не западных правительств, а индивидов; технологический импульс и творческие инстинкты, создавшие то, что сегодня мы называем «технологическим средневековьем». К 20-м годам нынешнего столетия международная система изменилась так резко, что война с террором стала казаться Западу тривиальной, а исламский мир потерял к ней интерес.

Именно крупные кризисы второго десятилетия вызвали те системные изменения, которые мы признаем, но сущность которых до конца не понимаем. Ближний Восток погрузился в хаос, перед которым оказались бессильны ведущие державы, который выявил отсутствие политического лидерства в регионе. Соединенные Штаты объявили о своей победе и вышли из игры. Русские и китайцы полезли в огонь и обожглись. После этого великим державам удалось изолировать регион, и он рухнул в пропасть, в которой пребывает и поныне.

Это было не самое лучшее решение в разгар энергетического кризиса, но у них не было выбора. Энергетический кризис достиг своего политического пика в середине десятилетия, вызвав обострение отношений между Соединенными Штатами и Китаем в то время, как Россия пыталась при помощи своих энергоносителей влиять на ситуацию в Европе и Азии, чтобы в конце концов обнаружить, что вызванные этим противоречия приносят ей больше вреда, чем пользы. Это было нехорошее и опасное время. Мы прошли через этот период без формального обмена ядерными ударами между 12 ядерными державами, но не без использования ядерных технологий теми, кто имеет к ней доступ.

Хотя ведущие державы выглядели все более бессильными, бесконечная риторика была единственным, что они могли противопоставить последствиям климатических изменений, экологическим проблемам и возрастающей опасности для жизни, связанной с преступностью, бедностью и скудостью ресурсов. В 2015 г. мы перешли ключевой рубеж: доля городского населения в мире превысила 50% — более 80% в развитом мире. Мы свыклись с явлением мега-городов, либо выживающих и процветающих, либо терпящих неудачу и превращающихся в очаги нищеты и нестабильности. Если в 2001 г. мы говорили о новой американской империи, то к 2021 г. Америка больше напоминала Римскую империю III века.

Но к этому времени было ясно, что люди, города и организации сами принимают решения. Они поняли, что государство образца XX века годится только для определенных вещей. Влияние коммуникационных, компьютерных и транспортных технологий, давших больше власти индивидам, чем государству, еще более возросло с внедрением биотехнологий, нанотехнологий и достижений материаловедения. В 2020 е гг. национальные экономики были почти полностью расщеплены на региональные очаги и елe теплящуюся периферию.

Если бы Китай сохранял единство чуть дольше, то его руководство могло бы, по индийскому образцу, сохранить контроль над рядом подобных очагов в Азии. Но китайское правительство просто не справилось с динамикой ключевых секторов общества. Китай «регионализировался» окончательно и бесповоротно, что привело к постепенному снижению роли пекинского правительства.

Вашингтон сумел найти обоснование падению своего значения в мире. «Мы всего лишь возвращаемся к роли, бывшей традиционной для нас в XIX веке, — объявил он. — Экономика динамична, общество самостоятельно; многие годы мы выступали против расширения полномочий правительства, теперь это стало для нас нормой».

Европа давно свыклась с этим, но все же ей пришлось оставить мечты о европейском сверхгосударстве или даже объединенной суперэкономике.

В нашем мире господствуют постмодернистские индивидуальные ценности. Чтобы объединиться, мы не прибегаем к помощи политических «измов». Это уже история. Мы научились жить в глобальной «несистеме», которая далека от хаоса, но, по-видимому, слишком хорошо приучает нас к своим жестким диспропорциям, к нищете периферии, сосуществующей с силой и благосостоянием метрополий, все более усугубляющимся сетями корпоративных династий.

Но в этом мире остается немало личной свободы и локального творчества, непонятного человеку ХХ века. Как и прежде, мы почти не можем повлиять на глубинные причины изменения климата, бедности и лишений, но изобрели удивительные способы борьбы с их симптомами.

Именно поэтому нынешнее поколение не боится джихада, угроза которого всегда была основана на характерной для ХХ века интерпретации коллективной воли к власти в фашистском духе. За пределами Ближнего Востока исламские общества приспособились к новому средневековью не хуже и не лучше всех остальных. Нельзя сказать, что сегодня, в 2031 г., религия потеряла свое значение, но, как оказалось, эту Землю наследуют не кроткие, а умеющие приспосабливаться.

Майкл КЛАРК — профессор оборонных исследований в Кингс-колледже, Лондон.