Апокалипсис Гоголя

Театры «не сдрейфили» и показали пять комедий про чиновничий ужас в провинциальном городке. По манере исполнения, по темпераменту актеров и постановщиков можно было судить о разных частях Украины. В Гоголевской четырехдневке сошлись по-волынски уютно-камерный спектакль Луцкого областного театра, скупо прорисованный, с чудным Хлестаковым (Роман Покровский) «Ревизор» Черниговского молодежного театра, авангардный кентавр Гоголя с Кулишом «РЕхуВИлийЗОР» Молодого киевского театра, классический, без отклонений, спектакль столичной Русской драмы, любовно сверенная с текстом, но несколько затянутая трагикомедия Донецкого областного украинского музыкально-драматического театра имени Артема.

Но речь сейчас не о качестве и различиях этих постановок. Сама затея, предпринятая на весьма дальней временной дистанции от уже прошедшего юбилея Гоголя, выглядела бы несвоевременной, если бы не одно «но». Не знаю, как кому, но мне почему-то эта сентенция насчет приближающейся ревизии вдруг остро напомнила о других, многочисленных и зачастую бессильных «ревизорах», едущих и идущих «к господам». О шахтерах и учителях из тех же Донецка и Чернигова, бредущих походами на Киев, чтобы потребовать свою мизерную, но невыплаченную зарплату. Об эмиссарах международных организаций, в тысячу первый раз пытающихся проинспектировать наш вариант демократии, чтобы понять, кто мы такие и куда идем. О разного рода наблюдателях — как официальных, так и простых туристов, видящих изнанку нашего «качества» жизни. Однако дело не только в социальных неладах. Гениальность Гоголя, среди всего прочего, состоит еще и в том, что сквозь испуг бюрократии в провинциальной российской глуши просматривается нечто намного более значимое. Ведь гоголевский уездный городишко — это еще и своего рода застывший Ноев ковчег, модель человечества в целом. Но тогда и страх героев пьесы — более серьезного свойства: это — ужас человека, любого человека — перед тем единственным Судом, который ждет его в конце деяний. И судить будет некий намного более грозный Судия — тот, что до поры остается за рамками пьесы, обозначаемый лишь скупой финальной репликой. В этом, возможно, и состоит та точность времени действия, которую нынешние театры сумели соблюсти — на исходе самого театрального из всех столетий.