История оправдания

Выход в прокат последнего фильма Дэвида Кронненберга «История насилия», переименованного в «Оправданную жестокость», — это тот нечастый случай, когда рекламистское рвение прокатчиков почти не противоречит внутренней логике произведения.

Вообще-то, интересно было бы лично познакомиться с людьми, придумывающими названия для проката. Просто очень хочется понять их мотивацию, предпосылки их, так сказать, поступков. Узнать, какое у них образование, зарплата, семейное положение, жилищные условия, политические убеждения, хобби… Ведь эти люди иногда, даже не иногда, так обзывают иностранные ленты, что возникает стойкое ощущение, что они — глубоко несчастные особы, завидующие успешным кинопроизводителям и таким образом осуществляющие свою маленькую месть…

Впрочем, это отдельный разговор; в данном случае важно то, что название соответствует и конструкции, и восприятию произведения. «История насилия» указывает на развитие, на переход от одного состояния к другому, от одной стороны личности к другой, что и происходит с главным героем. «Оправданная жестокость» — наоборот, консервирует героев в предопределенном образе действий и состоянии готовности совершить насилие. То есть, в первом варианте история имеет начало, кульминацию и развязку, во втором — историю подменяет порочный круг жестокости, перетекающий между неопределенными руслами «оправданности» и «избыточности». Но фильму Кронненберга адекватны оба варианта, и вот почему.

Главный герой — абсолютно рядовой среднеамериканский обыватель Том Стоул (Виго Мортенсен): жена (Эди — Мари Беллоу), двое детей, собственная забегаловка. Дома все хорошо, мир да любовь, в бизнесе тоже. И вдруг — вторжение насилия: в кафе врываются двое безжалостных психопатов, дальше — по принципу домино — первые удары и выстрелы отзываются с каждым разом все большими и все более кровавыми неприятностями.

Основной особенностью, то есть даже основным приемом картин Кронненберга всегда была полная неразличимость между тем, что персонажи считают реальностью и кошмаром, угрожающим миром фантазии, где возможно все, что угодно. В «Видеодроме», «Мухе», «экЗистенЗ» галюциногенное превращение «включалось» с помощью технических средств, в «Голом завтраке» срабатывало литературное воображение действующих лиц, усиленное наркотиками, в предыдущем фильме — «Паук» — ужас приходит из психической болезни, а в «Истории насилия» — из прошлой жизни героя. Ведь в мире Кронненберга самый смирный гражданин может оказаться вовсе, вовсе не тем, кем кажется.

Насилие, совершаемое Томом, всегда оправдано обстоятельствами, действиями противников, однако режиссер акцентирует именно на его жестокости — молниеносной, сокрушающей, на грани патологии. Мало того, Кронненберг усиливает эффект, вводя сюжетные параллели: сын Тома (Эштон Холмс) также вдруг взрывается, едва не калечит своего школьного обидчика; и именно Стоулу-младшему принадлежит фраза об «оправданной жестокости», когда он еще пытается все уладить мирно. А потом так же, как отец, вынужден действовать все более агрессивно.

Фактически, вся картина Кронненберга выстроена как цепочка нарастающих пульсаций насилия. Увеличиваясь в остроте и масштабе, они разрывают ткань повседневности. Это проникает даже в секс: эротическая сцена между Томом и его женой во второй половине фильма — одна из лучших . Это настоящее действо любви-ненависти, нежности-зверства, эдакая страсть Макбетов в миниатюре — ранящие ласки, удары, переходящие в объятия...

И этот эпизод важен еще ввиду того, что он, как и внешне примирительный финал, сочетает «оправдание» и «историю». Да, Том совершает насилие, чтобы восстановить статус-кво, привычное положение вещей. И это ему в конце концов удается, однако — в совсем ином модусе. Потому что с этих пор в якобы возрожденном, налаженном пространстве существования семьи Тома появляется новое измерение. Этот переход в новое качество, кстати, замечательно исполняет Виго Мортенсен — его работа почти безупречна. Обычный тихий мещанин Том у него превращается в безжалостного Джоузи настолько естественно, что какую-либо «монтажную склейку», актерские сверхусилия просто невозможно заметить. Взрывной темперамент — и полный самоконтроль; но Мортенсен справляется и с более сложным заданием — под конец синтезирует Тома и Джоузи в единого нового человека.

Именно этот человек в финале возвращается в семью. И место за столом для него находится. Мрачная ирония этой сцены вызывает восхищение. Итак, насилие закончилось. Жестокость — нет.

Та самая жестокость, пропитавшая эту семью, и сплачивает ее крепче, чем когда-либо. Объединяет — и оправдывает их всех.