Прорыв к жизни по Довженко

Что стоит за этими давно уже привычными словами: «освобождение Киева»? Во-первых, всем (а особенно молодому читателю) стоит представить себе, что же это был за враг, от которого была очищена «мать» наших городов? Вот, например, указание Гитлера своим войскам осенью 1943 г.: «Нельзя допустить, чтобы при отступлении с Украины мы оставили после себя хотя бы одного человека, хотя бы одну голову скота или мерку зерна... Врагу должна остаться абсолютно сожженная и истребленная земля». А вот наместник Гитлера в Украине, райхскомиссар Эрих Кох: «Меня знают как жестокую собаку. Таков я и есть, и за это меня и назначили сюда». Для фашистов Украина была только «географическим понятием». Наиболее емкий символ, который воплощал их уродливое лицо — смерть.

Да, идеология, которая противостояла фашизму, также была тоталитарной, но среди людей, которые служили ей, находились личности гениальные, искренние и в своих ошибках, наделенные даром честного и пророческого видения. Именно их свидетельства тех дней 1943 года являются уникальным документом, который дает куда более выразительное представление о «дыхании истории», чем десятки огромных томов. Речь идет, в частности, о «Дневниках» Александра Довженко. Этот всемирно известный художник с начала войны почувствовал главное и единственное: отныне для него судьба Украины и своя собственная, уникальная, неповторимая судьба сплелись навсегда в один узел. На Украину идет Смерть, а он как частица народа должен убить эту мерзость!

Дневниковые записи Довженко 1941—1944 гг. нельзя читать равнодушно, это воистину крик сердца украинца и гуманиста до глубины души. Вот запись художника за 15 апреля 1942 г.: «Мир мой бедный! Покажи мне, где на тебе пролилось еще столько крови, как у нас на Украине! Нет другой Украины. Нет». И за 10 дней перед этим: «На украинских полях и селах в огне и пламени решается судьба человечества... на нашем несчастье. Такая несчастливая земля наша. Такая наша судьба несчастливая». Значит, видение мира здесь глубоко трагическое. Это исключает звук фальшивых победных фанфар даже в мгновение самой Победы.

Вот запись от 5 ноября 1943 г., накануне освобождения: «Чем больше смотрю я на Киев, тем больше вижу, какую страшную трагедию пережил он. Населения в Киеве фактически нет. Есть небольшая кучка бедных, нуждающихся и нищих людей. Нет детей, нет девочек, нет юношества. Только бабы и калеки. Картина потрясающая. Такого наш мир в течение нескольких веков, многих веков не знает». И дальше, в тот же день, Александр Петрович пишет, что нужно «написать главу для рассказа, как мы, освободив Киев, забирали для себя квартиры у несчастных людей, как захватили энкавэдисты все лучшие дома города и как Хрущев распекал за это Бобчинского и Добчинского...». Но пусть не увидит читатель кощунства в этих строках. Это — страшная горечь великого и честного патриота, который видел и знал правду, а не злорадство врага. Да, Довженко не забывал о сотнях тысяч героев, которые отдали жизнь за Киев и Украину на Лютежском и Букринском плацдармах в сентябре-ноябре 1943 г., но он не умел писать полуправду. И, ненавидя тех, кто «не имеет обычной человеческой доброты к своим родным людям» (запись от 28 ноября 1943 г.), великий украинец мечтал написать новый сценарий о народе. «И не буду я его писать ни о дважды героях, ни о трижды изменниках, ни о вождях, что самим присутствием своим уже украшают произведение... Напишу я сценарий о людях простых, обычных, тех самых, которые зовутся у нас широкими массами, которые понесли наиболее тяжелые потери на войне, не имея ни чинов, ни орденов. Напишу, как им жить и что делать и как и что думать, чтобы лучше жилось после войны по закону Божескому и человеческому. Действие начинается возвращением на развалины семьи» (запись от 5 декабря 1943 г.).

Довженко чувствовал освобождение Родины как прорыв к жизни, на который способен сверхчеловеческим усилием только весь народ. Это дает и нам ключ к пониманию того, что скрывается за обычным: «Годовщина освобождения Киева...».