Страна, из которой не уезжал Ревизор

Прошлое каждого человека — родное, как семья, и страшное, как возраст. Не имея хорошего настоящего, человек рвется в будущее, но если у него нет в это веры, он бросается в прошлое, как в омут. Омут прошлого затягивает устоявшимся покоем, превращая прошедшее в близоруко-розовое, отмеченное общетоскливыми символами дешевой колбасы, бесплатной медицины, всеобщности образования, показательного равенства и т.п.

Но не спешите снова винить «туповатый» народ в недальновидности, в антинациональности и в пресловутом консерватизме. Во-первых, он состоит из огромной части пожилых людей, у которых прошлого больше, чем настоящего, и им жить необходимо сейчас. Ну не будут они менять устоявшееся полусейчас на никак не наступающее лучшее никогда, с какой бы стороны государства оно не исходило.

Во-вторых, — и на сегодня именно это главное! — государство само сделало все, чтобы каждый человек не верил в то, что нас ждет лучшее будущее. Самое «научное» слово, которое сказал государственный деятель о нашей перспективе, звучит так: я верю в светлое будущее Украины. Следствия этих личностных «вер» разрушительны. По признанию любого государственного деятеля, проводить в жизнь личные обещания им мешают политические оппоненты. На самом же деле, именно эти деятели больше всего мешают народу самому обеспечить свою жизнь. Потому что смысл гражданственности самих деятелей умерщвлен СПИДом политической выборности и развращенностью личного карьеризма. А люди перестают слышать не из-за глухоты или тупости, а потому что с ними перестали говорить честно. Помните шукшиновское правило: «Нравственность — это правда». Безнравственность наших деятелей, всех без исключения, превратила народ в электорат, а людей в «голоса». Высшие же господа во власти стали королями, вся одежда которых состоит из голых дел и газетной продажности.

...И все-таки о родном для всех нас (пока еще среднеобразованных!) прошлом. Помните, один типичный заключительный пункт плана почти всех школьных сочинений: о связи с современностью произведения, героя или автора. Как натужно мы били себя в грудь Павками Корчагиными, молодогвардейцами и тому подобными или клеймили «прозаседавшихся», мещан, Ларр и иже с ними. Примеры я просто боюсь приводить. В любом случае их круг будет страшно узок, а имена оторваны от желанных народу. Но вот есть, есть та загадочная фигура нашего современника, который рассказал, нет — предсказал, кто мы и что мы, а посему — что с нами происходит. В Киеве он грустно уставил свой казановский нос в сторону широкого Днепра и не хочет смеяться уже даже сквозь слезы. Он «украинская мозоль» в русском вопросе и российский голос в сочинении на украинскую тему. «Таинственный Карло», как величали его нежинские одногалушники, чистый украинород в российской государственности определил особенность нашего мышления как малороссийскую. Он стал русским классиком чтобы, описав украинскую жизнь, рассказать об этом. И кого теперь укорять, ведь даже свои национальные выборы мы разыграли по русским картам. А раз так, то жить нам по законам губернского города из Гоголевского «Ревизора». Ведь в чем наша суть? В отличие от богоизбранного народа Израиля и христиан Старого и Нового Света, третьеримлян-россиян мы идем не путем ожидания Мессии (идеи воплощения справедливости), а путем призрака Наказания. Призрак Наказания, который бродит по Украине, вызван экономическими законами государства, толкающими на преступную жизнь всех его подданных. Роль Вечного Ревизора (по аналогии с вечным Жидом) играет правительство со своими опричниками — налоговой службой устрашения. От эдакой жизни самые заветные желания наших людей регулярно-презервативны: обезопаситься от агрессивного секса с инкогнито вездесущим Ревизором.

Особенно здорово разогрела эти страсти предвыборная кампания, в которой стопроцентной хлестаковщиной выглядели предвыборные речи претендентов, несших тот бредоносный обман, который мы сами хотели услышать от них в качестве якобы правды. Кто какой бред хотел выбрать, тот тому и внимал, разинув карман. И все ведь прекрасно знали, что этот бред невозможен, но когда его говорит «условный» президент (каждый же уверял, что именно он победит!) — то ОНО (бред) как бы лишается ореола бредовности. Ах, как Гоголь прав! Мы сами создаем себе Хлестаковых — этаких столичных хлыщей и, тут же узнав, кто они на самом деле из «прочитанного почмейстером письма» (телепередачи, газеты, радио), честно презираем их. Мы желаем слышать о своих Хлестаковых мелкое и пошлое.

Сами же наши Хлестаковы тоже хороши: они по-гоголевски верят в эпатаж той роли, на которую они по-жабьи надулись.

И все-таки Гоголю-художнику было легче. Когда он сам устрашался своему провидению, то садился в птицу-тройку долженствующего государства и мчался в «прекрасное далеко». Нам же тяжелее представить, куда нас вытянет гнедая тройка масти «демократический лебедь, коммунистический рак и национальная щука». И мы впрягаемся в преступное настоящее или же тонем в розово раскрашенном болоте прошлого, с которого и начали этот разговор.