Теория отображения и практика холста

В галерее Института международных отношений Киевского Национального Университета им. Т. Г. Шевченко открылась небезынтересная выставка. Экспозицию составили работы семи молодых киевских графиков и живописцев.

Называется выставка достаточно обтекаемо — «Теория отображения». При этом какое-либо концептуальное единство экспозиции, по- видимому, и не предусматривалось. Большинство молодых творцов преподает в Детской Академии искусств — пожалуй, это единственный общий момент их биографий, да и то, ко всем он не. Но, в общем, «Теория отображения» кажется (особенно если учесть место ее проведения) прежде всего «дипломатической акцией».

Правда, по ходу действия, так сказать, экспромтом, возникла другая, достаточно любопытная ситуация. Каждый художник получил в свое полное распоряжение пространство, на котором можно полноценно развесить всего три — четыре работы (у Евгения Бобрика получилось чуть ли не шесть, но ему хорошо — у него картины маленькие). Этими тремя-четырьмя творениями и нужно было «представляться», включив в них и что-то традиционное, и — по возможности — новенькое. Справедливости ради следует сказать, что участники «Теории отображения» обыграли такой экспозиционный лаконизм вполне успешно.

Графика Оксаны Бербеки-Стратийчук — умная и ироничная игра. Роскошные псевдоголландские натюрморты переплетаются у нее с необычными и жутковатыми мистериями, а звери и птицы разыгрывают вполне житейские маленькие трагедии — и безвозвратно присваивают себе отношения, доселе считавшиеся неотъемлемой человеческой собственностью. Люди же в работах Оксаны Бербеки-Стратийчук — тени теней, отражение в зеркале, но при этом, как бы там ни было, — зрители («Полочка», «Близнецы», «Семейный портрет»). Работы Екатерины Гутниковой — по-барочному пышные театральные сцены, где одинаково торжественно и одинаково эффектно позируют маски венецианского карнавала, герои античных мифов, реальные звери и сказочные чудовища («Сад волшебницы Кирки», «Пирамида», «Праздник»). Юлия Майстренко экспонирует одновременно офорт из Христологической серии, четкий и ясный, как строка из Credo («Христос—Добрый Пастырь»), аллегорическую фантазию («Веретено судьбы») и прозрачные мечты-воспоминания об Алупке («Галерея зимнего сада»). Владимир Вакуленко работает отныне в особо трактованной энкаустике. В итоге его новые работы обрели не только парадоксальную и симпатичную «рельефность», но безупречную стильность («Благовещение», «Эпоха Ренессанса»). Другие возможности этой же техники демонстрирует Евгений Бобрик, стремящийся при этом расстаться с сюжетом ради «чистой формы» («Крыло Икара»). Впрочем, его энкаустические опыты все-таки меркнут рядом с более традиционной работой («Аллегория умеренности»). Павел Николайчук наполняет принципиальную, на первый взгляд, традиционность своих натюрмортов магическими, «тлеющими» красками и завороженной, жутковатой тишиной («Пасха», «Дичь»). Героини Алексея Чебыкина, которых он вполне определенно именует «Crazy horse», предстают одновременно и достаточно отвлеченным сочетанием «верных линий», и творчески преломленным конкретным впечатлением.