Теплая азбука

Писать о молодых художниках немного опасно, поскольку отношение к ним в артистическом сообществе слишком контрастное: или щедрые авансы, или критический обстрел на уничтожение. А Саша Макарская, чья выставка «Азбука» открылась в киевской галерее «Цех» — действительно молодая художница.

Более того, молодецкий запал был одним из главных качеств арт-группы «Р.Э.П.» («Революционное Экспериментальное Пространство»), в которой она начинала. Сама группа (это уже, кстати, становится понемногу искусствоведческим мифом) сложилась прямо на Майдане, в ту самую «оранжевую» осень. РЭПовцы были настолько многочисленны, активны и ярки, что не оставалось сомнений — вот наконец и пришла новая волна в наш галерейный застой. Некоторые подтверждения изголодавшаяся по новому культурная общественность получила почти сразу. Например, эта молодежь возвратила вкус к такой достойной художницкой технике, как живопись, вытесненной на обочину никчемными упражнениями более старших коллег в «видеоарте» и постановочной фотографии. Теперь, когда участники группы пошли каждый своим путем, за ними особенно интересно наблюдать. Потому что свою состоятельность художник доказывает в одиночестве.

Новый цикл из 33 х полотенстандартного (70х70 см) размера действительно отвечает формату рисованной азбуки — т.е. изображение на картине является иллюстрацией к определенной букве, сама буква обозначена в верхнем левом углу, а внизу написано слово, которое, отвечая нарисованному объекту, содержит в себе эту таки букву. Понятно, что «Азбука» Макарской не имеет прикладного, образовательного смысла, это чисто авторский проект, в котором просто использован удобный «школьный» формат.

Впрочем, ассоциации с детством не ограничиваются только этим. Сам стиль Макарской проникнут определенной инфантильностью — много розового, светло-салатового, желтого, белого (одна из картин, с рыбаками на льдине, так и называется «Белое»), некоторые картины сюжетно напоминают детские игрушки: «Автостоп» — Чебурашка голосует на обочине под розовым небом какой-то далекой страны; «Караул» — зеленые игрушечные мишки маршируют вдоль торжественно выстроенных ваз с белыми цветами. Лучшие же работы в цикле — те, где слово и изображение сочетаются парадоксальным или ироническим образом. «Туда?» — малыш, который стоит на распутье, вполоборота, вопросительно смотрит на зрителя. «Сладко» — нарядно одетые молодые сами кажутся таким же кондитерским изделием, как и торт рядом с ними. «Поехали» — лохматые собачки, похожие на тех легендарных Белок и Стрелок, которых первыми запустили в космос, сидят среди научных принадлежностей. «Утешение» — Никита Хрущев смотрит на нарисованную а ляЭнди Уорхол банку консервированной кукурузы; здесь — смешное сочетание художественных и исторических реалий — по-видимому, Хрущев, который разгромил выставку авангардистов в Манеже, однако, преклонялся перед кукурузой, был бы очень доволен изображением обожаемого продукта в именно тогда модном стиле попарта. Мелодраматичная «Что?» — с полотна доверчиво смотрит белый морской котик. Иногда художнице удается поймать почти целую историю: «Как можно дальше» — несколько разноцветных чемоданов на желтоватой тележке — вот тебе и путешествие на вечно летние острова; в теплых розово- коричневых тонах нарисована печатная машинка — и уже готова некая небольшая старомодная «Контора».

Одним словом, все забавно, местами — смешно, местами — трогательно. Остается, впрочем, вопрос — что дальше. Все эти котики и собачки, чебурашки и кроли, эта взлелеянная наивность и изобразительность а-ля тропическая открытка, — конечно, греют в небогатом на подобные радости ноябрьском Киеве. Будут ли греть в дальнейшем, в не таком уже и далеком будущем, когда найдется кто-то «более теплый»? Это зависит от самой Макарской. Наконец, букв в азбуке живописи достаточно, чтобы составить из них совершенно новые слова.