Точность диагноза

Сосудистый хирург высшей категории Владислав Горбовец в составе Первого Добровольческого Мобильного Госпиталя имени Николая Пирогова попал на Донбасс во время боев под Дебальцевом. Тогда в Бахмуте (бывший Артемовск), по словам самого Горбовца, «каждый день запомнился отдельно». Сейчас он на очередной ротации после Бахмута, Попасной, Часового Яра находится в Новоайдаре, где гром в отличие от Попасной уже не путают со взрывами артиллерии. Хотя в 2014 году сюда прилетали российские «грады» и несколько сотен украинских военных (тогда количество погибших официально было названо несколькими десятками) погибли вокруг православного креста молитвенной палатки, которая чудом уцелела. Но это уже история войны. Теперь врачи здесь в основном обслуживают гражданское местное население. А это уже история жизни среди достаточно зыбкого и относительного мира. Хирург привык смотреть на вещи прямо, как на рану, где не бывает полемических разночтений. Болезнь или травма требует ясности диагноза и срочного вмешательства.

«День» пообщался с Владиславом Горбовцом сразу после его очередной операции и подарил книги из наших новинок, которые, со своей стороны, должны определить диагноз другому, по словам хирурга, «хронически больному» пациенту - нашему обществу и нашей власти.

«НА ОПЕРАЦИИ У НАС СТОЯТ ОЧЕРЕДИ»

 - Мы несколько раз слышали, что миссия ПДМГ переживает последнюю ротацию. С чем это связано? Почему миссия, которая доказала на практике свою эффективность, не находит общего знаменателя с государственной системой?

- Прежде всего у нас на пути стоит Минздрав. Проблема заключается в получении командировок для врачей, для персонала, которые работали на позициях войск. В каком-то смысле Минздрав можно понять, ведь это другая «парафия» и государство не может отвечать за действия врачей на фронте. Но учитывая, что у нас сейчас идет «гибридная война» и живем мы в «гибридные времена», государство тоже должно вести себя более пластично. Правда, с командировками в гражданскую больницу у нас проблем небыло. Там уже Минздрав сработал. Хотя думаю, что сработал он благодаря безумному давлению Геннадия Друзенко, ПДМГ и еще определенных сил. Сейчас у нас хорошие отношения с Новоайдарской райгосадминистрацией, поскольку ее председатель год воевал, патриот и при этом непосредственно знает, в каких условиях находится государство. С руководством больницы, в которой мы работаем, у нас тоже полное взаимопонимание и эффективное сотрудничество. Мы пользуемся всеми необходимыми помещениями, аппаратами и т.д.

- То есть существует надежда, что ваша миссия не ограничится августом?

- Шанс такой есть. Ведь, даже если мы не будем на позициях, у нас очень много работы в тылу. Сейчас мы вынуждены делать по три операции в день. Такая у нас загруженность. И это операции, которые мы проводим не только военным. Это, в частности, операции среди местного населения. У нас есть очереди и мы просто не успеваем. До 25 июня провести операции всем, кто в этом нуждается, ПДМГ в Новоайдаре просто не успеет.

«МЕСТНЫЕ ЗНАЮТ, ЧТО ИХ ОБСТРЕЛИВАЛИ С ТЕРРИТОРИИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ»

- С одной стороны, вы лечите тела, а с другой - лечите души, ведь постоянно общаетесь с людьми, в частности с местным населением, которое не всегда имеет адекватные проукраинские позиции. Насколько вы находите взаимопонимание с местными?

- Я не вижу от местных предвзятости по отношению к нам. Возможно, мы просто занимаемся своим делом и не углубляемся в убеждения других, не вступаем в полемику. По крайней мере мы в основном общаемся именно с персоналом больницы, который нам очень много рассказал, что здесь происходило в июле 2014 года. Тогда были обстрелы. И, кстати, местное население очень хорошо помнит, что обстрелы велись со стороны Российской Федерации. Произошли, например, обстрелы поселков Дмитровка и Победа. Под Победой погибли сотни украинских военных, которых буквально накрыло российским «градом». Многие санитарки живут именно в этих поселках. И у нас с ними в том, кто агрессор, споров нет.

- Чему вас лично научили эти два года войны? Ведь это новые вызовы...

- Понимаете, я не воевал, а занимался той же работой, что и раньше. Точнее, не война меня научила, а обстоятельства, которые она породила. Эти ситуации научили принимать нестандартные решения. Благодаря этому я могу делать те вещи, которые в обычной жизни не делал. Например, к 2015 году я восточнее Днепропетровска в Украине никогда не был. А здесь я на самом Востоке, вплоть до линии разграничения. На Восток я попал вместе с колонной ПДМГ в начале февраля 2015 года. Было много разных машин - скорые помощи, «Уралы», ПАЗики, УАЗы с прицепами. Но тогда мы были богаче, ведь волонтерское движение было на подъеме. Отправились мы на Артемовск, когда произошел «дебальцевский котел». Тогда все переживали, помогали и у нас были ресурсы, которых сейчас почти нет. У нас есть Олег Шиба из Львова, у которого старший сын собирался купить мотоцикл. Собрал деньги, но ему не хватало, и он обратился к отцу. Но Олег сказал, что все свои деньги отдает на нужды ПДМГ, так как отправляется на Восток. Тогда его сын отдал деньги, которые копил на мотоцикл, отцу. Об этой истории Олег, конечно, не расскажет, но она была и о многом говорит.

«В МИНЗДРАВЕ ЕЩЕ СУЩЕСТВУЕТ СОВДЕПОВСКАЯ ПРАКТИКА»

- Тем не менее, что означает война для опыта врачей в профессиональном смысле?

- Я тринадцать лет проработал в больнице скорой помощи Киева, и там были такие же ранения, как и на войне. И ножевые и огнестрельные, и после ДТП. Поэтому меня мало что могло удивить. Но вы правильно отметили опыт врачей. Я вижу особенность нашего проекта ПДМГ в том, что к нам приходят врачи-добровольцы из всей Украины. Более того, эти добровольцы не всегда изначально являются врачами и имеют разные специальности и, соответственно, разное применение здесь. Благодаря ПДМГ такой опыт приобретается, ведь это единственная эффективная, направленная на конкретные четкие задачи система. Если бы эта система была налажена еще и на уровне государства, то представьте себе, сколько врачей по всей стране могли бы, получая официальную командировку или отпуск, приобрести огромный опыт военной медицины без всякой военно-медицинской академии. Обычный врач может себе позволить потратить на это месяц. Ресурс врачей весьма значительный. Единственное, что нас тормозит, - это решения Минздрава, решения Минобороны, решения СБУ. Сейчас мы очень обескровлены, прежде всего материально. У нас бывало так, что человек приезжал без разрешения Минздрава. Случалось, что врач не получал разрешение. Тогда он просто брал отпуск.

- В Попасной мы узнали, что когда началась война, то местные врачи фактически покинули город. Таким образом, жители остались без надлежащей медицинской поддержки.

- Это правда. В Новоайдаре такая же сложилась ситуация. Здесь были инертные врачи. Они все уехали. Остались только те, кто по объективным причинам никуда не мог поехать. Остались заведующий отделением и хирург. Стоит сказать, что за эти два года многие местные специалисты не могли даже пойти в отпуск. И только тогда, когда приехал сюда ПДМГ, они наконец смогли немного отдохнуть. Кроме того, это вообще проблема всей периферии. Врачей здесь мало. До войны местных, в случае серьезных болезней или повреждений, отправляли в Луганск, где делали сложные операции. Сейчас Луганск оккупирован. Куда им? Донецк, который имел очень мощный потенциал в этом плане, например Институт неотложной и восстановительной хирургии, тоже оккупирован. Ни Краматорск, ни Северодонецк эту проблему решить не смогут. Остаются или Харьков, или Киев, или Днепропетровск.

Более того, нет системы направления. Например, человек приезжает, а ему отказывают, мол, они не должны его принимать. Существует еще совдеповская практика, связанная со странным словом «иногородние». Словно «иногородние» - это инопланетные. С одной стороны, мы хотим показать, что на территории, контролируемой Украиной, лучше жить, чем на оккупированной, а с другой - до сих пор исповедуем советские принципы. Существует 49 статья Конституции, где четко прописано, что каждый гражданин Украины имеет неотъемлемое право получить медицинскую помощь и обслуживание. Там нет такого слова, как «иногородние». Если посмотреть, сколько существует регулирующих документов Минздрава, то становится понятно, почему эта система такая несовершенная. ПДМГ не надо никаких документов, чтобы срочно поехать и помочь людям. Нам нужны лекарства, топливо и элементарные финансы для неотложных нужд.

«УНИКАЛЬНОСТЬ ПДМГ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО МЫ МОЖЕМ ЛЕЧИТЬ, НЕ ТРАТЯ НИ ОДНОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ КОПЕЙКИ»

- Помощь военным экстраполировалась на помощь и местному населению и стала подспорьем местным медикам.

- Нынешняя наша ротация на 90% посвящена работе именно с местными гражданскими жителями. Отсутствие боьших боевых действий позволяет сосредоточиться именно на них.

- От одного врача нам пришлось услышать, что надо вообще ликвидировать Минздрав и создать какую-то другую, принципиально новую систему. Вы согласны с этим?

- Согласен на сто процентов. Я не специалист в организации работы здравоохранения, но скажу так, что, кроме удостоверений, от Минздрава мы ничего не увидели. Возникает вопрос об эффективности работы такой структуры. Может, Минздрав и нужен, но тогда надо пересмотреть принципы его функционирования. В США, например, нет Минздрава. Там есть Федеральное агентство по лекарствам и продуктам питания. Поэтому считаю, что не стоит держать за государственный счет это министерство. Уникальность ПДМГ заключается не в том, что мы какие-то особенные врачи - мы обычные врачи, но по факту мы можем таким образом оказывать бесплатную медицинскую помощь, не тратя ни одной государственной копейки. Единственное, что мы просим от Минздрава, - разрешения. Я еду в командировку и на моем основном рабочем месте за мной сохраняется средняя заработная плата. Я не прошу ни «командировочных», ни премий. Разве это не уникально? Почему бы государству не задуматься над этим? Причем эта же система может быть введена не только в медицинской сфере. Для государства это должно быть привлекательно. На Майдане на каждом десятом метре были медицинские пункты. И я там видел невероятное количество лекарств, хотя Минздрав к ним не имел никакого отношения. Когда я возвращался к себе в больницу, то ежесуточно сталкивался с дефицитом препаратов. Так и приходилось писать больным, чтобы они покупали лекарства и не забывали еще и простыни.

- Существуют ли проблемы с функционированием ПДМГ в правовом смысле?

- Если ты сделал операцию, то хорошо, если все хорошо, но бывают осложнения. Более того, оперативного вмешательства без осложнений почти не бывает. Осложнения бывают разные. Бывают легкие, а бывают и роковые. Тогда уже в роль вступает юридической плоскости вопрос - вина или оправдание врача. В конце концов спросят - кто мы такие и что здесь делаем. И здесь без Минздрава мы обойтись не можем. Именно они на это дают разрешение.

«ВО ВРЕМЯ «КОТЛА» В ДЕБАЛЬЦЕВЕ УРОВЕНЬ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ ДОСТИГАЛ АМЕРИКАНСКИХ СТАНДАРТОВ»

- Как вы можете оценить уровень оказания помощи во время войны?

- Больше всего поразило меня, что, например, в ситуации с Бахмутом, бывшим Артемовском, когда происходило отступление из Дебальцева, даже в состоянии нашей постсоветской медицины, в критических условиях войны уровень оказания экстренной медицинской помощи достигал американских стандартов. Кроме того, что там были собраны высококлассные специалисты - военные хирурги, специалисты по медицине катастроф, врачи из Нацгвардии, было еще и очень хорошо организовано медицинское и техническое обеспечение. Медицинское - это лекарства, инструменты, растворы. Техническое - разный транспорт, например. И, что важно, была мотивация. Вот эти четыре составляющие - специалисты, медицинское и техническое обеспечение, мотивация - это формула эффективной медицины. И тогда они вылились во впечатляющий уровень оказания медицинской помощи. И я скажу, что этот уровень и сейчас очень высок.

- Война вообще изменила многое и многих. Произошел своего рода brain shtorm, и на это не рассчитывал агрессор. Более двадцати лет все разваливалось, никому ничего не было нужно, система съедалась коррупцией и жила не на фундаменте, а на гнилых костылях. Но, как видим, бюрократия до сих пор подъедает все, что может продемонстрировать альтернативу окостеневшей системе.

- Я только повторюсь, единственное, что я видел от Минздрава - это документы для командировки, которые являются юридической основой нашего пребывания здесь. Остальное - наши усилия и усилия волонтеров, помощь от которых уменьшается. Разве я от Минздрава вижу лекарства или что-то другое? Появляются приказы, что что-то надо реформировать, возникают новые должности, новые департаменты. Ранее департамент здравоохранения имел только одно помещение на Прорезной. Сейчас этих помещений несколько. Но появились ли у нас новые больницы? Может, введены какие-то инновации? Нет.

- Сложилось ли у вас взаимопонимание, некая спайка с местными врачами? Вы же здесь не навсегда...

- Безусловно. И для меня это не первый раз, а в четвертый. Мы находили общий язык с местными хирургами в Бахмуте, в Попасной, в Часовом Яре. Никаких проблем у нас не было и нет. Были профессиональные дискуссии, которые никогда не имели характера конфликта. Это никогда не мешало ни работе, ни личным отношениям.

«В СОСТОЯНИЕ ХРОНИЧЕСКОЙ БОЛЕЗНИ МЫ ВОШЛИ С КОНЦА 1990-Х»

- Вы упоминали такое явление, как Майдан. Вместе с ним общественность часто стала употреблять словосочетание «гражданское общество».

- Да, и этот термин переживает сейчас очередной кризис. Ведь очень много разочарований... Но это уже другая тема.

- Тем не менее, вы ставите людям диагнозы как медик. А как гражданин, какой бы диагноз поставили нашему обществу?

- Тупиковое течение хронического заболевания. Не туда и не сюда. Общество болело, вроде бы начало приходить в сознание, но закончились лекарства и снова входим в фазу продолжительной болезни. Бывают такие больные, которые застряли в своей болезни. Как вывод, нас надо либо вынести вперед ногами, либо нужны какие-то совершенно новые лекарства. Но перед этим нужно принципиально новое обследование с глубинным осознанием уроков новейшей истории. Мы теряли много шансов в последние 23 года до войны. В отличие от Польши или Чехии, кем были наши Президенты? Первыми секретарями ЦК, парткомов. По сути, мы не меняли курс, не меняли себя. С конца 1990-х мы фактически вошли в эту стадию хронической болезни, в которой находимся сейчас.