Если твой отец... классик

В этом году мы отмечаем 125-летний юбилей выдающегося маэстро. Наверное, не найти в документалистике более субъективного и вместе с тем настолько правдиво-реалистичного жанра, чем мемуарный, особенно если речь идет о воспоминаниях членов семьи мастера. Записи, которые оставил о Льве Николаевиче Ревуцком (8     (20) февраля 1889 — 30 марта 1970 гг.)  его сын — ведущий ученый-медик Украины Евгений Львович (01.06.1919 — 20.11.2006 гг.), интересны именно тем, что в них отразился быт и жизнь семьи Ревуцких в первые десятилетия советской эпохи. А последние страницы рукописи были дописаны сыном маэстро в феврале 2004 года. Предлагаем вниманию читателей «Дня» фрагменты мемуаров Евгения Ревуцкого с комментариями музыковеда Валентины Кузик.

«Начальным периодом, оставившим в памяти воспоминания, была жизнь до 1924 года в Иржавце, как по вечерам бабушка, мама моей матери, вслух читала книжки. Освещение из-за нехватки керосина было очень скромным, с помощью каганца — маленькой бутылки с фитильком, закрепленным в пробочке.

В одной из комнат, не в зале, целый угол занимали иконы, перед ними все время горела лампадка. Иконы были достаточно большими, высотой около полуметра. По крайней мере одна из них была из цветного бисера. Одну из икон, маленькую, отец хранил в течение всей жизни (писаный на латуни образ Божьей Матери Иржавецкой, а на обороте — образ Преподобной Анны. — В. К.). Уже позже я понял сложность ситуации в семье. Дед, как и его предшественники, был священником, а моя бабушка, его жена, была преданной толстовкой, сдержанно относилась к обрядовой стороне религии.

Остались некоторые воспоминания о том, как проходила жизнь в Иржавце. Не помню, чтобы отец много сидел за роялем. Немало времени он тратил на хозяйственные дела, в частности присматривал за лошадью, важной обязанностью отца была и заготовка дров. Хозяйственные проблемы решались путем обмена. Так, один из роялей обменяли в Парафиевке, где был сахарный завод, на два мешка сахара!

Переезд в Киев состоялся осенью 1924-го. Отец принял приглашение директора Киевского музыкально-драматического института имени Николая Лысенко, профессора Николая Алексеевича Гринченко.

Мы поселились в двух комнатах небольшого одноэтажного дома. А неподалеку, на Якубенковском переулке, жили родственники, в том числе сестра матери Льва Ревуцкого Надежда Дмитриевна Персидская-Стороженко (бабушка известного врача Всеволода Персидского, чьей женой стала ученый-музыковед Нина Герасимова-Персидская. — В. К.).

Первую зиму жизни в Киеве я просидел дома, потому что не было ботинок, в которых можно было выйти на улицу. Приблизительно через месяц после переезда мать одна поехала в Иржавец за мебелью, роялем и другими вещами, необходимыми для жизни. Привезла мама и двух коз. Она сама их пасла, причем брала с собой книжку, а козы любили жевать бумагу — поэтому иногда возникали недоразумения.

Весной 1925-го мы переехали на Багговутовскую улицу, дом № 32, неподалеку от Федоровского переулка. Поселились в четырехэтажном доме, который стоял одиноко среди оврагов. Заняли две комнаты в трехкомнатной квартире, где уже была кухня. Квартира содержалась на первом этаже, что отвечало стремлению отца селиться ближе к земле. Семья наша тогда состояла из четырех человек: родители, я и бабушка по материнской линии Таисия Николаевна Писарева (через три года выехала к своей второй дочери в Тамбов). Отцу по дороге на работу приходилось преодолевать значительное расстояние, ведь Институт имени Николая Лысенко находился на Крещатике, напротив Крытого рынка. Особенно сложно было преодолевать в поздние часы путь от конечной остановки трамвая № 4 до нашего дома на Багговутовской.

Жизнь в семье протекала достаточно спокойно. Мать ходила на лечение в туберкулезный диспансер, который был неподалеку, в доме, где сейчас Институт нейрохирургии. Отец немало времени проводил за роялем. Запомнились мелодии галицких и стрелецких песен. В то время он работал над Второй симфонией. А я в той же комнате ездил на трехколесном велосипеде, на металлических колесах которого не было резиновых шин! На вопрос, не мешает ли это ему, отец отвечал: «А почему оно должно мешать»?

В конце 1920 годов Лев Николаевич с большой охотой включился в работу над созданием украинского педагогического фортепианного репертуара. Это позволяло постоянно встречаться с членами редколлегии Григорием Беклемишевым, Василием Золотаревым, Борисом Лятошинским, Виктором Косенко. Общению с коллегами способствовала и робота в Обществе имени Николая Леонтовича. К тому же Василий Золотарев и композитор-пианист Маркиан Фролов, который переехал в Киев, поселились поблизости, на Лукьяновке.

***

Музыкальная жизнь в Киеве все больше оживлялась. Одной из центральных фигур был Григорий Беклемишев — не только прекрасный пианист, но и большой знаток музыки. Он читал очень интересные лекции, сопровождая их музыкальными иллюстрациями. После этих собраний отец возвращался домой, держа под мышкой тома интересных нот из библиотеки хозяина.

На Первом всеукраинском конкурсе в 1927 г., объявленном Обществом имени Николая Леонтовича, первую премию получили Вторая симфония Льва Ревуцкого и Украинская увертюра Бориса Лятошинского. Но в Киеве эти произведения не исполнялись. Поступила весть, что симфоническое исполнение должны транслировать по радио из Харькова (тогдашней столицы). Радиоприемники тогда были большой редкостью. К счастью, Б. Лятошинский был радиолюбителем. Всей семьей отправились к нему в гости. Хозяин напряженно пытался настроить свой самодельный радиоприемник на нужную волну. В конце концов слушатели убедились, что исполнение их произведений состоялось, и хотя уловить можно было только отрывки, оба автора были вполне довольны.

С конца 1920 годов центром общения почитателей искусства стала квартира Дмитрия Николаевича Ревуцкого на Нестеровской улице (теперь — улица Ивана Франко № 17, кв. 24. — В. К.). Здесь Лев Николаевич встречался с Максимом Тадеевичем Рыльским, братьями-художниками Кричевскими, певцами Доливо-Соботницким, Филимоновым. Кабинет хозяина напоминал музей украинского искусства.

Жизнь на Лукьяновке, а в те времена это была окраина города, была неудобной, поэтому в 1931-ом было решено переселиться ближе к центру. Внимание привлек Печерск. После довольно длительных поисков остановились на Садовой улице, дом № 3 (в прошлом это была собственность дирижера Виноградского и ходили слухи, что у него бывали в гостях разные известные деятели искусства). Этот двухэтажный дом не сохранился, во время войны он был разрушен. Родители заняли две комнаты, опять на первом этаже.

Рядом с нами жили еще шесть семей. Обычно временами возникали достаточно острые конфликты. На всех была одна кухня и два туалета. В одной из наших комнат стоял рояль и жили родители, в другой, проходной, находился я и иногда кто-то из студентов. Я интересовался птицами, поэтому один угол комнаты был отгорожен сеткой, создававшей вольер. А весной мы с отцом выпускали птиц на волю...

***

На Печерск вслед за отцом переселился и Василий Андреевич Золотарев, на Левашовскую улицу (ныне — Шелковичная), тоже неподалеку от Садовой. В это время отец брал меня с собой летом на концерты, которые проходили в парке, около современной филармонии. Там для оркестра была построена большая деревянная раковина, сгоревшая во время пожара вместе с помещением, где хранились инструменты оркестрантов. Это было очень трагическое событие.

В середине 1930 годов повысили плату преподавателям высших учебных заведений. Это позволило родителям вступить в жилищный кооператив научных работников для приобретения собственной квартиры в доме на углу Банковой и Лютеранской улиц. Надо отметить, что в те годы жизнь в доме ученых была беспокойной. Только в нашем подъезде был арестован математик, академик Кравчук. Его жена была заслана в Воркуту, но она приезжала однажды в Киев и останавливалась у нас.

1930 годы обозначились и другим трагическими изменениями в жизни людей. Я тогда не понимал, что такое коллективизация. Ощущалась значительная нехватка продуктов. Городских жителей спасали продовольственные карточки. Появилось много голодающих крестьян, иногда они умирали от голода и их утром собирали специальные тележки в виде будок. Нельзя обойти такие тяжелые, трагические события, как массовые аресты. По ночам родители прислушивались, не слышно ли приближение автомобиля. Его остановка у дома почти означала, что приехали арестовывать. Не избежал этой судьбы и Василий Золотарев. К счастью, очевидно, план арестов «был выполнен», их волна спадала, и его вскоре освободили. При этом, как вспоминал Василий Андреевич, и у него, и у следователя нервы не выдержали и оба на прощание прослезились. Причину своего ареста он так и не понял. Не мог объяснить, почему на бумажке, изъятой у него при обыске, были отметки: станция, мастерская, переезд. Позже выяснилось, что это был мой рисунок пути от вокзала к даче Бориса Николаевича Лятошинского в Ворзеле.

Вскоре, когда спала волна арестов, мы с отцом пошли на склоны Днепра и бросили в дренажный колодец пистолет, который отец держал при себе со времен революции. Очевидно, у него было намерение покончить с жизнью в случае ареста, потому что отец не мог смириться с возможностью пыток...

***

Лев Николаевич в установлении дружеских отношений был достаточно сдержанным, осторожным. В 1920—1930 гг. такие отношения были у него с профессором, пианистом Григорием Беклемишевым, композитором Василием Золотаревым, дирижером, композитором Николаем Ивановичем Радзиевским, врачом, любителем музыки Костем Левицким. Очень близким другом был Максим Тадеевич Рыльский. Дружеские, товарищеские отношения сложились с композиторами Виктором Косенко, Борисом Лятошинским, Василием Барвинским, дирижером Владимиром Дранишниковым. В послевоенные годы товарищеские отношения установились с Николаем Бажаном (совместная работа в редакции УСЭ), певцом Борисом Гмырей.

В 1930 годы выросло административное давление на творческих работников. В ответ Лев Николаевич принял, может, и не  самое лучшее решение — сократил свою творческую деятельность, сосредоточился на педагогической работе, в которой он не так чувствовал ограничения. Однако произошло и приятное событие — заказ осуществить вместе с Максимом Рыльским и Борисом Лятошинским новую редакцию оперы Николая Лысенко «Тарас Бульба», усилить в ней тему освободительной борьбы казачества.

При жизни автора опера не удела сцену, в либретто Михаила Старицкого внимание сосредоточивалось на романе Андрея и польской панночки. Желалось приблизить либретто оперы к повести Николая Гоголя. Уже первый вариант новой редакции казался удачным. Была написана увертюра, появились новые эпизоды, эффектным был финал оперы по Гоголю.

Поражала игра Михаила Донца, позже Ивана Паторжинского, Марии Литвиненко-Вольгемут. Я старался не пропускать ни одного представления. Часто в правительственной ложе вырисовывался характерный профиль с бородкой члена правительства Афанасия Любченко. Но появились критические замечания, главный герой спектакля не должен был погибать. Были и другие, часто безосновательные советы и замечания. Поэтому работа над «Тарасом» стала очень длительной, забрала много лет, но, по словам Льва Николаевича, он постоянно чувствовал волшебное влияние музыки Лысенко.

Безусловно, большое утешение приносило постоянное общение с близкими единомышленниками и друзьями Максимом Рыльским и Борисом Лятошинским. Последний даже предложил Льву Николаевичу вместе писать оперу.

...В годы войны Ташкент стал перекрестком, на котором встречалось много людей. Те, кто узнавал, что там жил отец, часто приходили к нему и останавливались, хотя Лев Николаевич с женой снимал маленькую комнату и гостям приходилось спать на полу, под столом, потому что другого места просто не было. Нельзя забыть, как в 1943-ем пришел дородный мужчина с большой седой бородой и палкой из выкрученной северной березки. Это был Владимир Кабачок, известный бандурист, которого освободили из ссылки. Мать сразу принялась его кормить и оправдывалась, что нет вилок и надо есть все ложками. На это Кабачок ответил, что привык пользоваться «перстами»...

***

Начиная с 1980 годов я принимал участие в проведении мероприятий по увековечению памяти отца — открытии и функционировании мемориального музея-усадьбы на его родине в селе Иржавце Черниговской области, создании мемориального кабинета в Киеве, присвоении имени композитора Черниговскому музыкальному училищу, открытии школы искусств имени Левка Ревуцкого в городе Буче Киевской области, ежегодном вручении именных премий, подготовке материалов к печати.

На склоне лет вполне естественно сделать попытку оглянуться на прошлое, оценить пройденный жизненный путь, определить, что посчастливилось сделать хорошего. Конечно, надо учитывать и те глубокие изменения, которые произошли в нашей жизни, новые оценки отдельных фактов, событий.

Жизненное кредо Льва Николаевича заключалось в глубоком восприятии положения о том, что в природе, обществе, вплоть до личности отдельного человека, заложены противоречия. Добро и зло могут существовать рядом, но человек должен всегда стремиться делать добро. Это было глубокое его убеждение.

Другая черта Льва Николаевича, которую надо отметить, это чрезвычайная его преданность своей профессиональной деятельности. Казалось, что он все время думает о музыке. О ней он мог вести бесконечные беседы с коллегами, учениками. Исповедовал он и принципы настойчивого, упрямого труда. Говоря о творческой работе, вспоминал слова Генриха Нейгауза, в прошлом профессора Киевской консерватории, который приводил высказывание Гейне, что произведение человека выглядит сначала просто и несовершенно. Дальнейшая работа над ним превращает его в сложное, но несовершенное, и только после третьего приложения усилий произведение становится простым и совершенным.

В течение всей своей жизни Лев Николаевич обнаруживал расположение к физическому труду. Это я мог наблюдать в Иржавце, когда такой труд был необходим, и в поздний период его жизни на даче в Буче.

Центральной фигурой в семье, безусловно, был отец, но есть достаточно много оснований брать пример и с матери — Софьи Андреевны Ревуцкой (Писаревой). При неизменном общем жизненном кредо «делать людям добро» ее характер был решительным, твердым — в отличие от мягкого, покладистого отцовского. Мама — дочь ветеринарного врача Войска Донского, воспитанница Института благородных девиц, слушательница историко-философского факультета Высших женских курсов (Бестужевских курсов при Московском университете. — В. К.). В новых социальных условиях она в значительной степени сохранила заложенные в детстве и юности жизненные принципы, стремилась не ограничиваться только заботами о семье, а быть полезной для общества. Бегло отмечу, что не раз Лев Николаевич привлекал внимание к совпадению: имя и отчество у него и жены такие же, как и у Толстого — Лев Николаевич и София Андреевна. Объединяла родителей требовательность к себе, правдивость.

Короткие, отрывочные воспоминания писались ради того, чтобы сложилось некоторое впечатление о собственной жизни и жизни семьи в советские времена. Хотелось передать в них стремление сохранить заложенную в прошлом духовную культуру рода родителей».

Подготовила Валентина КУЗИК, музыковед

Фото из личного архива семьи Ревуцких