Лампа дневного света Она продолжает день каневской художнице, чьи картины сами потом излучают свет

Художнице из Канева Ирине Литовченко 25 лет. У нее нет диплома. У нее не было преподавателей-профессоров. Но у нее есть картины.

Говоря о ее левой руке, я преувеличил. Она просто менее поражена недугом. У нее, собственно, не слушаются руки, ноги, плечи — все тело. Диагноз — церебральный паралич — не применишь разве что к душе. Привязать, чтобы не дергались, можно обе руки. Душу — не привяжешь. Ею Ирина и рисует. Не каждому профессиональному художнику это дано.

Хотя «профессор» был. Дед Константин, тоже самоучка. И хотя он весомого художественного наследия семье не оставил, все же кисти внучку держать научил. Есть у Ирины и «доцент»: самодеятельный художник Петр Домашенко, а проще — дядя Петр. Он рисует для себя, для соседей, а недавно получил «районное признание»: настоятель церкви из соседнего села заказал ему несколько икон для храма. Дядя Петр никогда не утирал Ирине нос, не горевал вместе с нею над ее недугом, не жалел и не вздыхал. Иногда и прикрикивал, чтобы не распускала нюни. Работы оценивал критически, по-взрослому. Теперь Ирина понимает, что суровость наставника была деланной. Потому что среди моря сочувствия, которое окружало девочку в детстве, ей как раз не хватало островка равноправия, где бы с нею общались как с ровней, а не как с инвалидом. Поэтому и сейчас, если дядя Петр долго не приходит, Ирина включает свою коляску с электрическим двигателем и едет в гости к учителю. Хорошо, что он живет рядом — через несколько изб.

Мы сидим с Ириной на веранде, разговариваем. Мать, Раиса Григорьевна, время от времени заглядывает к нам, выходит и опять возвращается. Видно, что волнуется. Я тоже волнуюсь. Дикция у Ирины не проста для понимания. Я боюсь что-то пропустить, чего-то не понять.

— Очень часто люди не верят, что это нарисовала моя дочка, — говорит Раиса Григорьевна, показывая через дверной проем в соседнюю комнату. Там на стенах развешaны картины. — Говорят, что подделка. Что вместо Иры рисовал кто-то другой.

Судьбы детей, больных церебральным параличом, как правило, типичны. Примерно с года-полутора родители, заметив, что ровесники их чад начинают активно двигаться, а их ребенок отстает в развитии, начинают бить тревогу. И — закрутилось-завертелось: поездки к медицинским светилам, визиты к экстрасенсам, сеансы у костоправов, испробывание диет, разнообразных фармацевтических препаратов, трав, отваров, а затем бабки-шептухи, деды-чародеи, санатории, клиники, надежды, разочарования и опять поездки, поездки... Все это продолжается приблизительно десять лет. Когда же родители убеждаются, что надежды на выздоровление нет, приходят апатия, отчаяние. Начинает угасать и ребенок. Не адаптированный к самостоятельной жизни, «заведенный» отцом и матерью на неминуемое выздоровление, он, потеряв последнюю надежду, быстро опускает руки...

Ирина Литовченко также прошла «типичный путь». После многочисленных поездок исцеление не наступило. Но, видимо, недаром заронил Бог в душу девушки зерно таланта. Тяга к живописи и стала той соломинкой, которая помогла ей стать на ноги, как ни парадоксально это звучит.

— Что у тебя сейчас есть? — спрашиваю я у Ирины.

— Не понимаю.

— Не спрашиваю, чего у тебя нет. Многого. Скажи, что у тебя есть?

Она подумала. Потом сказала:

— Рисование картин. И Бог.

— Ирина, а зачем ты рисуешь?

— Чтобы показать людям.

— Что показать?

— Свою душу.

Конечно, я теряюсь перед ней. Ей 25. Мне 37. Я журналист, опытный мужчина, немало в этой жизни повидал, а кажется, что она знает в два раза больше, чем я. А может, в десять раз. В ее хрупком, разбитом параличом теле — сила, не сравнимая с моей. Уверен: даже если бы ни один человек не знал и не видел Ирининых картин, они все равно — во вселенском измерении, где отметается все наносное, временное, фальшивое и засчитывается настоящее, вечное — получили бы статус шедевров.

— Вот эскиз, — говорит Раиса Григорьевна. Она показывает лист картона, где размечены фигуры людей, большой каменный крест. — Ира уже нарисовала одну такую картину и подарила церкви. Теперь хочет нарисовать еще одну.

— Сколько времени уйдет на работу?

— Ту, что для церкви, она рисовала полгода, — отвечает Раиса Григорьевна.

Картин у Ирины немного. Наберется, вероятно, полсотни. Многие из них проданы, раздарены.

Ее «открывали» несколько раз. То работник местного музея случайно узнал об Ирине, пришел, посмотрел, написал в местной газете заметку. То фонд детей-инвалидов в связи с приездом в Канев благотворителей из Германии устроил показ Ирининых картин, и немцы, цокая языками, наперебой хвалили ее талант и предлагали за некоторые работы кругленькую сумму. То какой-то столичный художник случайно услышал, как читали Иринино письмo по радио (она любит музыкальные и литературно- творческие передачи и довольно активно переписывается с радиожурналистами), и приехал из Киева в Канев, чтобы собственными глазами полюбоваться удивительными портретами, пейзажами, натюрмортами каневской художницы...

И каждый раз «закрывали». Точнее, оставляли, бросали, забывали. Публикации, буклеты, выставки, презентации — о чем речь? Все это где-то там, за горами, за долами, но не у нас. Художница-инвалид? На коляске? Церебральный паралич? Извините, в другой раз.

Как бы не так, в другой. Нужны другие люди. Другая страна. Кстати, ее картины «смотрели» экстрасенсы. Сказали, что от них исходит мощная энергетика и в каких-то там спектрах они буквально излучают целебный свет. Но кому сегодня это нужно?

Она мечтает о мастерской. Дом же, действительно, — в глубоком овраге, со всех сторон окружен лесистыми кручами. Это вроде бы для творчества и полезно (Ирина перенесла на картон не один пейзаж, открывающийся из родных окон), и в то же время эти кручи, ставшие для нее целым миром, застилают другой свет — свет в прямом смысле этого слова.

— Хочу, чтобы у меня была мастерская с большими окнами от пола до потолка.

Тем временем родители купили ей лампу дневного света. Теперь день продолжается столько, сколько ей хочется. Она включает лампу и засветло, и по вечерам. Работает, как всегда, до седьмого пота. Вот только переживает, чтобы не сгорела быстро, посветила подольше.