Селин в кредит

«Селин? — взглянув на мою скомканную трешку, пренебрежительно переспросила продавщица одного из киевских книжных магазинов. — Маш, дай ему С О лина». (Именно так, с ударением на первом слоге.) Еще бы: «Путешествие на край ночи» была едва ли не самой дешевой — после брошюр по шиацу и Бабаевского — книгой во всем магазине, тощеньким пескариком возле жирных книг-щук в пестрых переплетах издательств с заносчивыми и непонятными латинскими словесами. Все мог предвидеть Луи-Фердинанд Селин — кроме того, что он окажется в роли книжного «изгоя» при «новом украинском капитализме» — писатель, мимо которого прошла бдительная советская цензура. Ведь «Путешествие на край ночи» можно было свободно читать в старом корпусе ЦНБ (Андре Жида с Шопенгауэром, ни о чем не подозревая, выдавали в библиотеке КПСС, зато спецхран держал за семью замками Ницше и Винниченко). Оснований для запрета хватило бы на дюжину «селинов»: коллаборационизм в годы Второй мировой, клевета на Республику Советов (памфлет «Mea culpa»); ненормативная лексика; антисемитизм (скорее как бессмысленная поза, а не как настоящая жизненная практика). И главное — цинизм, бездонный и артистический. Такого и после смерти не прощают.

Из врачей нередко получаются самые удивительные и, кажется, самые лучшие писатели: Чехонте, Готфрид Бенн, Михаил Булгаков, немного в стороне — санитары Арагон с Селином и Хемингуэем. Луи-Фердинанд Селин получил врачебное образование, которое худо-бедно кормило его в трудные военные годы, но в мирное время оно не давало ему возможности «выбиться в люди». «Медицина — неблагодарная штука, — впоследствии напишет он с обидой доктора-неудачника. — Когда имеешь дело с богачами, становишься лакеем, а с бедными — становишься ворюгой». Ни то, ни другое его не привлекало. На какое-то время отложив в сторону скальпель и стетоскоп, он берется за перо. Но избавиться от злобы, кипевшей в нем, как смола в адском котле, было ой как трудно. И он стал таким вот «злым Джойсом».

Результат — поразителен. Дебют — триумф, который больше не удастся повторить, хотя и «Смерть в кредит», и «Из замка в замок» найдут своих ценителей. Но «Путешествие на край ночи» останется единственной и неповторимой — черная жемчужина в золотой библиотеке «черного юмора» (в которую ему официально перекрыл путь болван Бретон: в литературе, как и везде, есть своя «дедовщина»). Вот вам реакция врача на увечье единственного близкого приятеля: «Растянув его, мы обследовали и промассировали стенку живота. Она была слишком напряженной при пальпации и местами — с притуплением перкутарного звука...» Фраза, холодная и блестящая, как лезвие скальпеля, розовеет, краснеет, вспыхивает фейерверками «многоточий» (фирменный знак автора). Скажем, когда Селин описывает обычные физиологические акты, на что он и в самом деле мастер. «Любовь-вечность, доступна для пуделей», — пишет он, у которого, однако, в жизни была верная жена, которая пошла за ним в изгнание, как настоящая декабристка. Но и к «пуделям» отношение его не было слишком строгим, скорее — наоборот. Собак и кошек (кот Бебер, которого он назвал в честь малолетнего персонажа своего «Путешествия», также был с ним в замке Зикмаринген, куда он бежал с горсткой французов-изменников) он уважает больше, чем людей. Собственно, людей он не уважает вовсе. Ему ничего не стоит обозвать своего ближнего «ослом» или «свиньей». Но свинья в магазине мясника (единственная трогательная сцена в романе) стонет, «как человек, которого очень громко побеспокоили». Свинью ему явно жаль.

«Путешествие» — является своеобразным Селиновым «Дневником вечно разочарованного», «хождением по... каверзам», которые если и учат чему-то героя, то только искусству изящного ворчания, которое составляет ткань всех его произведений без исключения. Разочарование в политике («Из замка в замок») — еще бы, Лаваль обещал ему пост министра в пронацистском правительстве... за несколько месяцев до падения III Рейха! Разочарование в детстве — глуповатый отец и тайные подростковые мастурбации («Смерть в кредит») — с этой стороны Селин может быть представлен как «анти- Пруст». Разочарование в людях, в патриотизме, цивилизации, трех материках — Европе, Америке, Африке («Путешествие на край ночи»). Основные вехи мытарств Селина (от которого в романе осталось второе имя, но далее он не стесняется своей фамилии): жолнер-трус; сборщик блох в США; пассажир, который лишь случайно избежал линчевания соседей по пароходу; работник приюта для психов; актер эпизода; ординатор тубдиспансера и тому подобное. Селин был сильным, злым и невеселым, не то что гумилевские конкистадоры. (Деморализация «колониального мифа», особенно — разоблачение африканских маразмов, вот за что полюбился Селин — на очень короткое время! — советской критике.)

Силу свою он, кажется, черпал в том, чего «нормальные люди» стесняются более всего: в «телесной низости». Эрос очень мало порхает на страницах его произведений. Зато здесь часто и бурно отправляют все возможные нужды. «Merde» — ключевое слово его языка. Когда- то Гюго посвятил ему отдельный раздел в «Отверженных», избегая собственно этого слова; Жарри начал им своего «Короля Убю» — и вызвал тем громкий скандал (это было в конце ХIХ века); героиня Софи Марсо лениво бравирует им, как детским ругательством в одном из «Бумов» (но это уже конец следующего века...). У Селина оно появляется на третьей странице основного текста — и сразу выступает прозвищем самого героя.

Дальше будет: «хорошо ориентироваться по запаху дерьма» (Первая мировая война) — и большой раздел посвященный описанию нью-йоркской уборной, где Селин нашел «веселый дерьмовый коммунизм» (попытка эмиграции). Жилище в замке Зикмаринген, которое время от времени затапливали вонючие потоки, ведь напротив находился сортир. («Из замка в замок».) И «мысленный понос освобождения», и герои, которые страдают всеми известными кишечными заболеваниями, и город, который «показал свой огромный зад из мусорников», и матушка Сезан, которая смотрит за туалетами, и малыш Бебер, который прячется в общественной уборной, и мертвецы меж кучами навоза. Даже сардоническая мечта Селина — это «изучать в сравнительном аспекте влияние центрального отопления на геморрой в странах Севера и Юга». Перед такой перспективой тускнеет и самая светлая иллюзия... Припоминается, когда враги захотели особенно унизить короля Георга, они накормили его слабительным; так же поступали и прихвостни Муссолини со своими пленниками.

Но есть и другое — и нет оснований это «другое» считать второстепенным. «Бывают периоды существования человечества, когда необходимо пробиваться во тьме». Именно это и пытается делать Селин — когда на коленях, когда на карачках, когда — ползая, увязая по уши в мертвенную грязь существования, вытягивая себя за волосы. А силы для этого продвижения-ползания он черпает в черном юморе, юморе цвета окружающей жизни — «Края ночи». В названии «Смерти в кредит» — аллюзия с бульварным аттракционом начала ХХ века. В «Путешествии»... край ночи всплывает то символом помрачнения (слепнет один из его героев, мошенник Робинзон), то порогом, через который нужно переступить. Наконец, есть и просто ночь, после которой наступает рассвет. Если бы у нас нашелся свой «украинский Селин»? Его ждет армия со своими концлагерными порядками, голодная и жадная школа, одичавшая семья, и так называемые больницы, где на десять больных одно одеяло и одна таблетка аспирина, и... Да разве мало таких, кто экзальтированным ожиданием «неба в алмазах», рекрутирует целые отряды «селинов»?