Утопия на ките

Вчера в прокат вышел фильм «Віддана» (режиссер — Христина СИВОЛАП) — полнометражная экранизация романа Софии АНДРУХОВИЧ «Феликс Австрия».

    Вне всякого сомнения, этот текст, изданный в 2014-м, стал одним из самых заметных литературных экспериментов последних лет. События романа происходят на грани веков, около 1900 года, в городе Станиславов, фактически созданном автором заново. Живая, полная ярких подробностей городская среда — едва ли не самая интересная сторона «Феликса Австрии». Выход фильма является замечательным поводом, чтобы предложить нашим читателям разговор с Софией о созданном ею Станиславове и о том, насколько он отличается от реально существующего города, который когда-то носил такое же название.

***

— София, почему вы решили поселить своих героев в этом городе?

— Мне шла речь не только о том, чтобы рассказать историю, но и о попытке создать мир — выписать его так, чтобы читатель мог поверить в него. Станиславов подходил для этого по многим причинам: я родилась и выросла в этом городе, а потому чувствовала его интуитивно, в то же время его история, расположение, принадлежность к разным империям в разные времена, его мультикультурность создавали многослойность и многомерность. В более широком смысле Станиславов никогда не был в центре внимания: это небольшой, спокойный, провинциальный городок — что также оказалось для меня очень оправданным. Это не норовистый город — он поддается описанию, позволяет себя лепить, это город доброжелательный — он сотрудничает. Его натура перекликается с историей моих героев: внешне все гладко, добродушно и благочестиво, под поверхностью же нарастает напряжение, накапливаются тайны, снуются необычные сюжеты.

— Какую часть в построении романного Станиславова составляли уже реально существующие образы, а какую — ваше воображение?

— Это сложно определить точно, поскольку реальные образы сразу же обрастали вымышленными. Практически вся архитектура или существует сейчас, или точно существовала в 1900-м — я пользовалась справочниками и историческими монографиями для ее описания. Одно-единственное здание полностью вымышлено: вилла, которую Петр построил для своей жены Адели, — здание со стеклянным потолком и мраморной статуей около дымаря.

Реальными являются названия магазинов, адреса разных заведений, учреждений, а большинство имен — имена настоящих людей, найденные в газетах. Я не писала о выдающихся исторических лицах, не учитывая одно-два упоминания о Шептицком. Однако большинство имен ничем не примечательных извозчиков, аптекарей, лавочников — это имена людей, которые жили в Станиславове в 1900 году, занимались своими делами, прославились на несколько дней, попав в местную газету, а затем просто исчезли, растворились в толще времени. Ужасно трогательно так прикасаться к ним, перешептываться с ними.

— Помните момент, когда город уже приобрел четкие очертания?

— Это не был какой-то конкретный момент. Когда я только бралась за работу, то просто тонула в безмерности информации. Мне ужасно недоставало какой-то почвы, надежной основы, на которую я могла бы опираться. Было такое впечатление, будто я бреду незаселенными болотами среди густого тумана — неизвестно, в какую сторону двигаться. Может, я немного преувеличиваю. Помню, как я начала с того, что тщательным образом описывала улицы и площади, не обходя ни одной детали, прорисовывая все эти «карнизи, пояси і сигнатурки», на которых и в 1900-ом немногие сосредоточивали внимание, — зачем они могли быть нужны современному читателю, вообще было непонятно. Больше всего в этих описаниях нуждалась я — они исполняли роль того суходола, на котором можно было селить людей. Это было похоже на медитацию. Описывая форму и цвет кирпича, фактуру тканей, фасоны нижнего белья, в которое одета театральная публика, я чувствовала, как рассеивается туман, и сама начинала верить в реальность города. Чем ближе к середине романа, то меньше внимания уделяется описаниям — потому что город уже существует,  персонажи уже любят и ревнуют, ездят по улицам на роверах и дрожках, покупают рыбу на рынке. Мой опыт иллюстрирует известную литературоведческую закономерность: хронотоп сам по себе способен диктовать сюжетные повороты, поведение героев. Любое описание места тянет за собой рассказ. Сюжет возник у меня раньше. Когда же удалось свести вместе сюжет и место, текст начал приобретать форму.

— Итак, каково пространство Станиславова?

— Станиславов округлый, он имеет форму вытянутого эллипса, если смотреть с высоты птичьего полета, и спирально раскручивается от площади Рынок с Ратушей в центре. Ратуша облицована белым мрамором и имеет полусферический купол. Это сравнительно невысокий город, рядом с многоэтажными каменными зданиями темнеют старые сельские подворья, которым удалось спастись во время пожара 1868 года. Здесь есть парки и скверы с фонтанами и искусно выстриженными кустами, а есть — огороды и садики, есть блестящие нарядные витрины с самыми дорогими товарами, а есть — грязь, болото и кучи мусора. И над всем торчат шпили, купола и крыши разных храмов: церкви, синагоги, кирхи. Станиславов лежит между двумя реками — Быстрицей Солотвинской и Быстрицей Надвирнянской, а в ясный погожий день вдали можно разглядеть Черногорский хребет.

— Что бы мы увидели или почувствовали, если бы очутились там, допустим, в весеннее утро?

— По-видимому, обратили бы внимание в первую очередь на что-то для нас непривычное. Почувствовали бы сильный аромат конского гноя. Услышали бы постукивание конских копыт, свист кнутов, причмокивания извозчиков. Вообще почувствовали бы много «сельских» запахов и звуков, потому что в 1900-ом Станиславов во многом оставался рустикальным. Поскольку канализация в те времена достаточно часто выходила из строя, нас окутали бы также ароматы нечистот и карбола. Проходя мимо входных дверей каменных зданий, мы могли бы заметить запах керосина (нефти) — не так от ламп, как от лестницы, которую чистили таким способом. Поскольку это весна, примешивались бы более приятные запахи влаги и растений, чирикание птичек. Визуально мы наблюдали бы куда больше свободного пространства, расстояний между зданиями, увидели бы немало деревянных низких домов, многие из них крытые гонтом и даже соломой. От пешеходов (господа в темном, дамы в кремовом) пахло бы табаком и цветочными водами. Заносило бы дрожжами со спиртово-дрожжевой фабрики Либермана.

— Собственно, о пешеходах. Кто там живет? Что это за люди, какие их привычки и характерные особенности?

— Поскольку Станиславов мультикультурный, пестрый, типичного жителя не так уж и легко изобразить. Может, основной характерной чертой является своеобразная неприхотливость, здоровое отношение к амбициям — кому важно эти амбиции реализовывать, направились туда, где для этого существует больше возможностей. Горожане ценят текучий ход жизни, близость к горным курортам и природе — но в то же время и возможность пользоваться плодами научно-технического прогресса и культуры.

В Станиславове живут представители польской шляхты, немецкие аристократы и немецкие переселенцы-протестанты (скажем, очень известной фигурой, которая повлияла на развитие города, был пастор Цьоклер), еврейские лавочники, предприниматели и рабочие разных национальностей, немного интеллигенции, среди которых украинцев не так много, и крестьяне, среди которых украинцев достаточно. Отношения между разными классами бывают натянутые: богатые презирают бедных, бедные ненавидят богатых, господствует нетерпимость между представителями разных вер и культур. Но механизм все равно работает, взаимодействие происходит, страсти порой удается укротить, хотя иногда они взрываются. Город живет как единый организм.

— Важная черта книги — язык. Как вы его создавали, из каких источников брали?

— Я не брала слово откуда-то специально. Этот язык возник естественным образом, когда появилась моя героиня и начала рассказывать историю. Она говорила на языке, знакомом мне с детства — так говорили старшие женщины, прабабушки, прадедушки. Я даже не могу четко отследить этих людей — язык будто просто был разлит в характерном для них мире, остатки которого можно еще откопать на старых чердаках, в старых помещениях, где гардеробная располагалась во влажной пивной с низкими потолками, где пахло корнеплодами и грибком и куда приходилось спускаться по неудобной крученой лестнице. На язык влияли творчество Ивана Франко, Ольги Кобылянской, Ирины Вильде, путеводители, справочники и газеты того времени.

— Есть ли у Станиславова черты сходства с городами, в которых вы бывали? Что сближает его с современным Ивано-Франковском, а что — отличает?

— Мои сравнения не оригинальны: Станиславов чем-то немного похож на Львов, чем-то — на Краков. В итоге именно в Кракове я начинала работать над романом. Только Станиславов меньший, более спокойный и более мягкий, сонливый и достаточно неповоротливый. Он не пытается быть каким-то другим, он естественен. По-видимому, это сближает его с современным Ивано-Франковском. А отличает Станиславов от Франковска существенная искаженность последнего — броские вывески, уродливая реставрация, безвкусица. Это проблема многих украинских городов.

— Изменилась ли реальность вокруг вас после появления Станиславова?

— Да. Видимо, мне удалось отыскать или создать внутри себя такое место, куда нет потребности возвращаться, потому что оно всегда здесь.

С тех пор, как вышел роман, ощутимо изменился мой образ жизни. Мне пришлось во многом воспитывать себя, учиться больше быть извне. Время стало более насыщенным, ускорился темп, расширились горизонты. Такое впечатление, что туман, о котором я говорила вначале, продолжает рассеиваться и за пределами Станиславова — даже после того, как я поставила точку в тексте.

— Бываете в Станиславове сейчас?

— Бываю достаточно редко, и это меня огорчает. Мои ритмы совпадают с ритмами этого города, я чувствую себя в нем уютно: он как раз достаточно медленный, чтобы можно было успеть многое заметить, увидеть и отрефлексировать, но при этом свежий и не застоянный. Он меняется, обновляется и растет, хорошо чувствует свою идентичность. Застойные явления существуют, но существует и настоящая заинтересованность жизнью.

— Мне показалось, что город в «Феликсе Австрии» — это утопия наизнанку, утопия, размещенная в прошлом. Согласны ли вы с этим?

— Можно назвать это и ретроутопией, и упражнением в стиле. Можно подобрать много эпитетов. Это не совсем утопия, учитывая то, что в романе я, собственно, демонстрирую иллюзорность утопии, обманчивость счастья. Это утопия, которая, в конце концов, набивает оскомину сама себе.

— Итак, чем является город в «Феликсе Австрии»?

— Одним из персонажей. Таким островом, обросшим лесами, зданиями и людьми, которые отходят поколение за поколением, не догадываясь, что живут на громадном сонном ките, который покачивается под волнами, ловя солнечные лучи и всматриваясь в толщу вод.