«Диалог» с Великими

Главного редактора канала «Культура» Тамару БОЙКО знают не в каждом ли украинском театре и музее. Свою «культурную журналистику» она начала еще с Украинского радио, в 60-х годах прошлого столетия. За почти 50 лет ей удалось общаться и сотрудничать со многими из тех, чьи имена теперь произносятся с пиететом. И это смахивает на мистику, ведь в разговоре с «Днем» выяснилась интересная деталь биографии Тамары Антоновны: ее род Бойков происходит из Морынцив, как известно, именно такую девичью фамилию носила мать Тараса Шевченко.

Теперь об общении Тамары Антоновны с Николаем Глущенко или Василием Касияном можно сказать: «повезло», но в прошлые десятилетия такое «везенье» могло дорого стоить журналисту, ведь эти художники были запрещены. И факт появления посвященных им программ в радиоэфире можно считать чудом. Как ни странно, но и сегодня, когда, казалось бы, ни один ученый, поэт или художник в нашей стране не запрещен (по крайней мере, так было до последнего времени), появление на экране Великих — это до сих пор удивительно. В частности, исключительно благодаря каналу «Культура» и программе Тамары Бойко «Диалог» мы имеем, по-видимому, единственную полноценную видеозапись философа Сергея Крымского, которого сегодня уже нет с нами. Так, возможно, именно такой журналистики недостает общественному вещанию о котором так много говорят?

Общение Тамары Антоновны с украинскими аристократами сегодня продолжается благодаря хорошо известной выборочному украинскому телезрителю программе «Диалог», автором которой является госпожа Тамара. Безусловно, после полувекового «культурного стажа» Тамаре Бойко есть что рассказать. Именно поэтому после многочисленных «Диалогов» с Великими — монолог Тамары Бойко в «Дне».

Украинское радио стало моими университетами. В конце 60-х я пришла в потрясающий коллектив интересных, грамотных, ироничных людей, круг общения которых составляли художники, писатели, актеры. Это был настоящий клуб интеллигенции. С этими людьми я росла. Сначала мне поручили радиожурнал «Пам’ятники України», позже предложили делать передачу о художниках. Нужно сказать, что в то время на Украинском радио выходили прекрасные передачи, просто из-за того, что руководство было мало осведомлено о культурно-художественной жизни. Именно поэтому в эфире появились мои передачи о бойчукистах, Иване Петровиче Кавалеридзе, Мыколе Петровиче Глущенко, Василе Ильиче Касияне, Анатолии Петрицком...

АРИСТОКРАТИЗМ, ПОХОРОНЕННЫЙ СОЦРЕАЛИЗМОМ

Первое знаковое для меня знакомство было именно со скульптором и кинорежиссером Иваном Петровичем Кавалеридзе. Это был удивительный человек: красивый, высокий, стройный, очень любил женщин. Типичный парижанин (собственно говоря, ему приходилось жить в Париже). Он был гением! Но гением запрещенным. В целом, обстоятельства его жизни были трагическими. Когда немцы разрушили одну из его выдающихся работ — памятник Артему в Донецке, Хрущев сказал, что, мол, вот и хорошо, этот конструктивизм нам не нужен. Его упрекнули: что же вы так, ведь скульптор жив... «А я думал, он мертв», — ответил Хрущев.

Пока мы готовили передачу, Иван Петрович постоянно повторял: как хорошо, что меня забыли, что я не нужен правительству, вот, например, такой-то скульптор — каким талантливым человеком был, а теперь его работы — как будто леденец облизанный. Хорошо, говорил он, что мне не дают снимать фильмы и не заказывают скульптуры, я только с молодежью общаюсь, — какая прекрасная у меня жизнь! После того, как передача вышла в эфир, он позвонил мне поздно вечером: «Целый день мне звонят по телефону люди, о которых я уже даже забыл. Я так давно не слышал добрых слов. Меня всю жизнь так топтали, а сегодня я услышал столько хороших слов!». Он говорил, а голос его дрожал. Тогда я ужаснулась от того, что человек такого таланта совсем лишен хороших слов. С того времени в свои программы я начала приглашать полузабытых гениев, талантливых людей, о которых все реже вспоминают.

От Мыколы Петровича Глущенко я впервые услышала о Винниченко, который, кроме всего остального, был прекрасным художником. Они общались в Париже. Именно Винниченко вывез Глущенко из Германии в Париж. Мыкола Петрович рассказывал, как они там устроили первый нудистский пляж на одном из островов Сены. Оказывается, нудистское движение на берегах Сены начинали украинцы... Они абсолютно не воспринимали Пикассо, а тех, кто ходил на его выставки, забрасывали гнилыми яблоками. Рассказывал он мне и о художнике Сутине, который также жил в Париже и который прославился тем, что затянул к себе в мастерскую тушу быка, снял с нее шкуру и писал, как изменяется ее цвет. С Мыколой Петровичем мы сделали несколько программ, а, к сожалению, воспоминания о Винниченко записать не успели.

Глущенко учился в Германии, общался с настоящими аристократами. Он жил совсем иной жизнью, отличающейся от жизни многих советских художников. Было в нем что-то такое, будто он везде был не свой: на украинском разговаривал как иностранец, так же, говорят, он разговаривал и на французском языке. Уже потом стало известно, что он был советским разведчиком. Его завербовали, когда он выразил желание вернуться в Украину. И именно Глущенко первый (это уже широко известно) сообщил Сталину о начале Второй мировой войны.

Интересная история связана с альбомом рисунков Гитлера, который волей неординарной судьбы Мыколы Петровича оказался у него в руках. В процессе общения между мной и художником установились доверительные отношения, и он рассказал мне, как еще до войны был разработан общий художественный проект Советского Союза и нацистской Германии. Немецкое искусство выставляли в Москве, а советское, соответственно, — в Берлине. Мыколе Петровичу доверили, как теперь бы сказали, выступить куратором советской выставки. Он рассказывал, что, увидев отобранные работы, был шокирован: сплошные колхозницы, рабочие и комбайны. Пользуясь своим привилегированным положением, он отобрал другие работы и повез их в Берлин. Там эту выставку посетил Гитлер. Заинтересовавшись работой Глущенко, которая была представлена среди других экспонатов, познакомился с Мыколой Петровичем. А на следующий день Глущенко позвонили и спросили, согласен ли он принять в подарок от фюрера — альбом его живописи с именной подписью. От подписи он отказался, а вот альбом приехал вместе с художником в Советский Союз. Почти сразу через Оренбурга (который был доверенным лицом Сталина и одновременно приятелем Глущенко) альбом попал в руки Сталину, который вскоре вернул его Мыколе Петровичу невредимым. Слава Бога, невредимым остался и Глущенко. Где сейчас находится этот альбом — неизвестно.

Среди наиболее знаковых для меня воспоминаний — опыт общения с Василем Ильичом Касияном. Это тоже был удивительный человек. Представьте себе. Вечер в Художественной академии. В зале — иностранные гости. Выходит Василь Ильич и обращается к публике с приветствиями на немецком, французском, итальянском, польском языках. И вдруг кто-то, шутя говорит, мол, здесь есть и словаки. Василь Ильич извинился и поздоровался на словацком...

Именно такие аристократические люди меня «воспитывали». Сейчас личностей такого масштаба очень не хватает. Ничего странного, ведь в свое время украинский аристократизм был уничтожен. Так откуда ему сейчас появится? Аристократизм закладывается еще со школы или даже с детского садика. Нам нужно начинать с воспитания воспитателей. Кроме того, важно, чтобы аристократизм был национальным. Вспомните, какие прекрасные были в Украине роды. Одна семья Лисенко чего стоит! А Тарнавские? Мы же о них почти ничего не знаем!

МЫ ПРИВЫКЛИ РАЗБРАСЫВАТЬСЯ ГЕНИЯМИ

Мне повезло общаться с Иваном Миколайчуком. История нашего с ним сотрудничества начиналась около Театра имени Франко, а именно из кабинета Сергея Данченко, где я впервые увидела Миколайчука. Безусловно, он был очень красив, мне тогда даже показалось, что над его головой — нимб. А какие у него были руки! Тонкие, длинные, нервные пальцы. И это сельский парень! Представляете, какая мощь этого народа!

Я знала, что Иван Васильевич — прекрасный актер, но того, что он такой прекрасный, нежный человек, что он такой самоотрешенный работник, я не могла себе даже представить.

Это я уговорила Сергея Данченко взяться за «Украдене щастя». Режиссерский сценарий мы предложили написать Ивану. На это предложение он отреагировал очень взволнованно, сказал: «Если вы мне это доверите, я сделаю все, чтобы этот фильм был снят, — у меня над кроватью висит портрет Ивана Франко!» Следовательно, Иван начал писать режиссерский сценарий. Он приносил мне по две-три страницы, и, пока я читала, сидел на корточках рядом и смотрел на мою реакцию. Это Иван, который уже знал всю славу, а вел себя так, как будто я — первый читатель его первой работы. А писал он как настоящий писатель. Он никогда не был тем человеком, который точно знает, что он может, что он сделает. Он к каждой работе относился как к первой. Впрочем, когда он закончил сценарий, который оказался просто гениальным, он вдруг отказался от него... Говорил что-то о неприятных звонках.

Счастье общаться с Параджановым я не имела, зато мне посчастливилось быть на сдаче ленты «Тіні забутих предків» в Октябрьском дворце, которая состоялась в канун знаменитой премьеры. После просмотра люди из зала выходили ошеломленные. Такой реакции я не видела больше нигде и никогда. Мы не знали, что такой кинематограф вообще может быть. Это был совсем другой мир — высокой культуры простых людей. Одну мою приятельницу фильм так поразил, что она потеряла сознание. Кстати, интересная деталь относительно «Тіней...»: разрисованные деревья — это была идея не художника фильма Георгия Якутовича, а Юрия Ильенко. Как рассказал мне Щербак, Якутович был дальтоником, именно поэтому занимался графикой. Но его графика, как по мне, такая искусная и многослойная, что не нуждается в цвете.

Кстати, на одной из древнейших и наиболее сохранившихся киевских улиц — Кудрявской, есть двухэтажный домик, называющийся домом Якутовичей. В ближайшее время буду снимать о нем передачу. История этого здания — крайне интересна. Этот дом в свое время построил полицейский из материала первого киевского театра, который был на месте нынешнего Национального художественного музея, но который был снесен. А во время войны кто-то из родственников Якутовичей купил этот дом. Когда-то по приглашению Георгия Якутовича там жили Губарев, Рапай. Именно там начинались первые разговоры об украинском поэтическом кино. Там бывали Параджанов, Ильенко, председатель Всесоюзной академии искусств Томский, приезжавший к Якутовичу. Там уже давно должна была бы висеть мемориальная доска. Но мы привыкли разбрасываться гениями. Там же в Киеве должен был бы быть создан музей украинской графики. Гавриленко, Якутович и Александр Данченко — это три фигуры мирового уровня. Как мне сказала Анна Заварова, прекрасный искусствовед, если бы в Париже был Гавриленко, они бы не знали, кто такой Пикассо. Можно было бы выставить фрагмент украинской графики и в «Мистецькому Арсеналі». Несколько лет назад Сергей Якутович нашел хороший дом для музея графики на Андреевском спуске, и ему обещали, что музей будет создан, но...

«КУЛЬТУРА» МОГЛА БЫ СДЕЛАТЬ ОЧЕНЬ МНОГО

Нынешнее среднее поколение художников по-своему очень интересное. Они формировались во времена перелома, а потому обречены были делать выбор, принимать решение. Как правило, это очень интересные люди. Они много читают, бывают на выставках, если у них мало постановок в театре, они готовят концертные программы. Среди них мне интересен, в частности, Александр Форманчук, Александр Печерица. Есть и очень интересные актрисы, в частности, Татьяна Михина. Когда мы с ними разговариваем после спектакля, они критически и очень точно оценивают свою работу.

Общество не знает своих ученых и художников — ни прошлых времен, ни современности. Например, композитора Губу. Кто его исполняет? Он пишет «в стол». А раньше создал прекрасную музыку для кино. «Захар Беркут», «Камінний Хрест» — это все его работы. В Украине достаточно интересных композиторов: Губа, Станкович, Юрий Шевченко. Но их произведения негде исполнять. Наша филармония рассчитана на один-два небольших оркестра, и это — в трехмиллионном городе. О какой культурной ауре может идти речь? Культурная аура — это когда везде обсуждают новые театральные премьеры, когда это пропагандируется, в том числе — в средствах массовой информации. Украинские же телеканалы лучше вообще не включать. И при этих обстоятельствах качественное общественное телевидение — это фантастика. Общественное телевидение может быть только в свободной стране. У нас сейчас это может быть только подделка.

После того, как выяснилось, что нет ни одной записи интервью Ивана Миколайчука, я делаю все, чтобы зафиксировать на пленку наш интеллектуальный багаж. Недавно мы снимали Богдана Ступку. Мирослав Попович — это вообще герой «Культури». Неожиданным оказался Дмитрий Михайлович Гнатюк. Он говорил о своем детстве. Никто не думал, что Гнатюк такой интересный, а ему просто дали возможность рассказать о том, о чем он хочет рассказать. Снимали также Ивана Федоровича Драча, благодарю Бога, что удалось сделать передачу с ныне уже, к сожалению, покойным Сергеем Крымским. А Маринович во Львове! Это же настоящий аристократ! В ближайшее время хочу пообщаться с нашими языковедами со стажем, но не все из них, как это ни парадоксально, умеют говорить и могут открыться. У нас же до сих пор свободы нет. Новое поколение чувствует себя уже более свободно, но наше себя сдерживает и ограничивает.

«Культура» могла бы сделать очень много, если бы у нас были возможности. Но у нас две камеры, старая техника и маленькие зарплаты. Людей на канале держит только то, что здесь можно исследовать интересные для себя вещи. Даже хорошие фильмы мы не можем показывать, потому что они очень дорого стоят. Нам выделяют только, так сказать, социальный пакет. Даже «Тіні забутих предків» мы не можем показать, потому что их не за что купить! Так же, как украинскую классику. Нам передали только Довженко. Предыдущие пять лет мало улучшили ситуацию. Все как держалось, так и держится на энтузиастах. Украинцы пытаются создавать вокруг себя что-то стоящее, но никто «сверху» их не поддерживает. А энтузиазм, как известно, имеет свойство угасать. Вот он и угас, этот энтузиазм, появилась покорность... Вспоминаю 90-е, многотысячные митинги в Киеве. Мы так остро чувствовали все, что тогда происходило, мы так хотели этой независимости... А теперь я уже и не знаю, кто чего в этой стране хочет.

Когда я вступила на первый курс факультета журналистики, то на втором учился Борис Ильич Олийнык, на третьем или четвертом — Василий Симоненко. Это был страшный период со всеми этими комсомольскими университетскими собраниями. Но, в то же время, раз в месяц у нас в университете выходил устный журнал: в актовый зал университета приглашали очень интересных людей и общались с ними. Попасть туда было невозможно, иногда даже двери выбивали... Я очень хочу, чтобы и сейчас появился импульс, желание отстаивать свое, готовность переступить через силу обстоятельств и вести свою линию. Равнодушие — страшная вещь!