Голодомор: заговор молчания

Спустя 70 лет после трагедии, истинные масштабы которой устанавливаются до сих пор, о ней заговорили относительно широко и свободно. Голодомор 1932—1933 годов для нынешних украинцев — до сих пор нечто страшное, но не понятое. Заговор международного и внутреннего молчания по этому поводу теряет силу медленно, общественность, и наша и мировая, не может дать четких ответов на вопросы, неизбежно возникающие при малейшей попытке осознать этот жуткий исторический факт. Потому что прогнозируемые выводы требуют таких оценок и реакций, которые способны серьезно сдвинуть сложившиеся исторические установки. Возможно, поэтому наши телеканалы освещали в памятную неделю тему Голодомора так сдержанно и осторожно.

Вспомнили об этом все, и не только в субботу, и не только новостийными сюжетами о возложениях цветов к монументам скорби и открытии документальных выставок. ICTV рассказало в «Фактах» о том, как реагировали в Галичине на первые известия о голоде в украинских селах, как собирали и отправляли продовольствие, которое потом возвращалось обратно или уничтожалось на границах голодных районов, как пытались привлечь к страшной правде внимание мировой общественности, которая продолжала прятаться за свое незнание. УТ-1 попыталось выяснить истину о Голодоморе программой «Дзвони народної пам’яті». Левко Лукьяненко, один из участников программы, напомнил и о тех, кто пострадал уже за то, что знал эту страшную правду еще в советские времена, когда подобная осведомленность была приговором.

Пытались определить, «что это было», и в ток-шоу «1+1» «Я так думаю».

Сам факт уничтожения миллионов невинных документально и неопровержимо доказан, как бы кто к этому ни относился. Дискуссия длится по поводу мотивов совершенного. Был Голодомор геноцидом, или это следствие «досадной оплошности» неопытной власти, затеявшей коллективизацию? Или голодом решался классовый вопрос, учитывая, что «движущей силой революции» был пролетариат, а «несознательное» крестьянство, способное прокормить себя самостоятельно, а значит, имеющее возможность принимать или не принимать навязываемое, — тормозом? Или все-таки украинцев уничтожали по национальному признаку? Версия неопытности и случайности, поддерживаемая, в основном, приверженцами коммунистической идеологии, безусловно, удобна многим. Но исторические справки об урожаях тех лет и об объемах экспортированного зерна не оставляют сомнений в том, что «естественного» голода быть тогда не могло и что никакими недоработками революционных агропромышленников запасливое и трудолюбивое украинское крестьянство довести до состояния людоедства было невозможно. А все возможные предположения о «случайности» Голодомора не выдерживают «очной ставки» с документально подтвержденными свидетельствами существования заградительных вооруженных отрядов, бдящих, чтобы никто из голодного гетто не покинул территорию организованного мора.

Легко ли принять, даже теоретически, знание о том, что власть могла сознательно и спланировано замучить голодной смертью миллионы своих сограждан, даже очень ею не довольных? Легко ли осознавать, что так или иначе, одобрением или непротивлением ныне живущие участвовали в делах государства, таким образом решающего свои задачи? Нет, многим это не по силам, что хорошо было видно по реакции той части аудитории в студии «Я так думаю», которая и сегодня хочет жить «при коммунизме». Их можно понять: осознать — значит, принять или осудить организованное убийство голодом, значит, напрячься и вникнуть в суть страшной трагедии, осмыслить которую не всякий рассудок способен. Возможно, в этом — одна из причин упрямого неприятия правды о Голодоморе в Украине.

В том, что украинцев морили голодом по особой схеме — ни в Поволжье, ни на Северном Кавказе не применяли «продуктовых штрафов», не забирали все до последней крошки, до последней, уже сваренной картофелины, не стерегли умирающих от голода, чтобы не сбежали, — тоже факт. Объяснить его классовой борьбой, стремлением уничтожить сопротивление крестьянства в частности и народа вообще, можно, и это жуткое объяснение все же менее болезненно, чем версия сознательного уничтожения украинской нации. Может, поэтому мы цепляемся за детали, уводящие нас от национальной составляющей трагедии. Их не много, но есть важные и значимые. Например, о том, что в городах к голодным селянам относились без особого сочувствия и рассказам о голоде верить не хотели, тем более что горожане, хоть и жили не сытно, но от голода не умирали — с пролетарскими массами государство работало иначе.

И все-таки современные историки и обществоведы приходят к выводу, что Голодомор в Украине был национальным геноцидом. Видимо, строптивость и сопротивляемость нашего народа была высоко оценена строителями «нового мира» настолько высоко, что тихой жизни для себя от нас они не ждали, вернее, от тех, кто нам предшествовал. Голод был использован как инструмент усмирения нации. И усмирили на десятилетия. Но и нынешнее государство долгие 12 лет предпочитало на Голодоморе внимание не акцентировать. По крайней мере, частью государственной идеологии правда о Голодоморе не стала, не поощрялись и поиски палачей массового убийства украинцев голодом. А вот после резолюции ООН, какой бы она ни была, об этом заговорили громче. Стыдно, что мы по-прежнему ждем сигнала со стороны, ждем как бы разрешения сделать свои выводы о своей трагедии.

Уже многое о Голодоморе известно и обобщено, но со временем правда о массовом уничтожении украинцев будет обрастать новыми подробностями, укрепляться свидетельствами, иллюстрироваться воспоминаниями и архивными документами. Мы еще многое об этом узнаем. Если захотим. Как бы ни хотелось себя не волновать и оберегать от потрясений, спрятаться от этого знания невозможно. Но уже нужно думать о том, чтобы сдвиг в национальном сознании, неизбежный при осмыслении подобных фактов, не был снова использован кем- то или для чего-то. Поэтому хочется невозможного: чтобы народная скорбь о невинно убиенных не стала инструментом очередных политических игр, внешних и внутренних, чтобы вина за мор голодом огульно не проектировалась на идеологических противников, чтобы само слово «голодомор» не затерли, спекулируя им при описаниях современной нужды. Чтобы сегодняшние государственные оценки и определения трагедии не зависели от нынешних геополитических реалий.