Кристиан ЗАЙДЕЛЬ: «Я хочу сделать все, чтобы жертвы не были забыты»

«Я сидел в кафе и говорил с моим другом, который был на Майдане, — пишет мюнхенский писатель Кристиан Зайдель в своем блоге. — Вдруг телефон упал и связь прервалась. Но камера смартфона работала дальше. Она снимала небо, по которому словно пошли трещины. Я подумал, что камера сломалась. Что осталось, так это чувство абсолютной беспомощности. [...] На следующий день я был в Киеве. Знакомого, с которым мы говорили по телефону, мне уже никогда не придется увидеть». После драматичных событий на Майдане продюсер и автор нескольких книг, в частности «Побеждать без борьбы тхэквондо или открытие духовных ценностей» и «Женщина во мне», начал в Германии сбор средств для пострадавших на Евромайдане, а также родственников погибших. Еще в начале марта сумма составляла около 20 тысяч евро. Благодаря ему многие из раненных получили возможность лечиться в качественных клиниках. По приезде в Украину вместе с организацией «Евромайдан_SOS» он сам непосредственно координировал сбор и использование средств для Майдана. Небесную Сотню называет едва ли не единственными настоящими героями за последние столетия. Верит в Украину. Считает, что очень важной является проблема коммуникации между Украиной и Европой. Чтобы уменьшить информационную пропасть, начал снимать документальный фильм о Небесной Сотне. Через портреты живых хочет запечатлеть в памяти погибших. Ведь «Герои не умирают...»

— Вы называете Украину своей «второй Родиной» и говорите, что «ваше сердце бьется за Украину». Скажите, пожалуйста, почему чувствуете такую симпатию к нашей стране?

— Моя жена — украинка. Я жил здесь несколько лет, кроме того, здесь у меня много друзей. Я сопереживал событиям Евромайдана, и приблизительно последние десять лет наблюдал за развитием Украины. Я убедился в том, что много где господствует бедность, иногда настолько жестокая, что людям нечего есть. И это в то время, когда другие люди в Украине абсурдно быстро становятся невероятно богатыми. Думаю, причиной такого народного взрыва стало то, что в стране не было здорового экономического развития. Кроме того, существовала безумная коррупция. А относительно финансовых отношений здесь работали принципы так называемого Wild West (Дикого Запада).

Украинских людей я всегда считал очень искренними. Когда впервые сюда приехал, украинская земля напомнила мне Германию. В Украине невероятно красивая природа, мало затронутая влиянием индустрии или ландшафтным дизайном. В Германии такой «нетронутой» природы очень мало. Я абсолютно уверен, что ментально, культурно и исторически Украина относится к Европе. Но к части Восточной Европы. Потому что Украина имеет и значительную российскую часть, здесь бьется и русское сердце. С моей точки зрения, одной из наиболее сложных проблем является то, что Украина сама себя разрывает между западным и российским вектором.

Когда я услышал об огромном количестве людей на улицах Киева, о Евромайдане, то подумал, что им ничего не удастся. Мне показалось, что Янукович и другие политики будут пытаться «пересидеть» эти события. Кроме того, я думал, что когда станет холоднее (а таки становилось холоднее), люди разойдутся. Ведь 20—30-грудусного мороза никто не выдержит. Я чувствовал страх, на меня нахлынули эмоции, блеснула мысль: «Черт, политики это обязательно используют!». Большим преимуществом стало то, что эта зима была не такой холодной.

«ЕВРОМАЙДАН — ФЕНОМЕН ВСЕМИРНОГО МАСШТАБА»

— Почему вы приняли решение собирать средства для Евромайдана и снять документальный фильм о нем?

— Меня очень задели драматичные события 18—20 февраля. В течение нескольких дней в Германии эти события были главной темой обсуждений, многие люди сочувствовали. Но потом другие темы затмили эту трагедию: Сирия, разрешение Крымского кризиса... все начали говорить о Крыме. Я спрашивал себя, почему уже никто не говорит о жертвах, о смертях? Я общаюсь с несколькими людьми из организации «Евромайдан_SOS», у которых спросил — сколько людей погибло, сколько людей исчезло? Ведь даже после 20 февраля люди умирали. Не все еще было позади. В это время я публиковал много информации об этих событиях на Фейсбуке. Сначала писал «40  смертей», потом «50 смертей», дальше «90»... Меня поразило то, что в дискуссии люди начали меня исправлять: «Нет, это много, такого не может быть, там только 40 смертей». И апеллировали к информации в газетах. Я подумал, какое, к черту, в Германии освещение событий из Украины? Ведь в украинских медиа везде было указано, что больше ста погибших, сотни исчезнувших, тысячи раненых. В Германии не было информации относительно этого. Это же не локальная тема, это касается всей Европы. Ведь в Германии было сказано: «Европа защитит Украину!».

Но это было только в течение нескольких дней. Я понял, что надо как-то действовать, что я сам могу что-то сделать для Украины. Кроме того, уже есть созданные организации, им надо просто помочь. Тогда я начал сбор средств. Главным вызовом стала даже не финансовая, а логистическая, организационная проблема. Я звонил по телефону в клиники, где бы могли принять пострадавших. Мне отвечали: «Да, мы охотно поможем, у нас есть места. Но скажите нам конкретные даты, когда приедут пострадавшие?». Не было конкретной информации, не было диагнозов, один пострадавший — здесь, другой — там. Трудно было все это скоординировать.

Почему меня так увлек Евромайдан? В последние годы я очень долго думал о недееспособности демократии. Я считаю ее несостоятельной системой. Но вместе с тем спрашивал себя, что может стать альтернативой демократии? Движение Евромайдана является таким. Это процесс, когда создается чрезвычайно мощная народная сила, которая может самостоятельно развивать страну. Когда я впервые был на Майдане, меня настолько поразило отсутствие алкоголя, чистота. Роскошные магазины и бутики на Крещатике не были повреждены или уничтожены. Это меня очень поразило, и я чувствовал, что это — душа позитивных идеалистических человеческих качеств. Даже во время революции в Египте такого не было. Это что-то совершенно другое. Евромайдан для меня — уникальный феномен всемирного масштаба. Это абсолютно позитивное движение людей. Я общался и с участниками «Правого Сектора». И у меня не сложилось впечатление, что это радикальные фашисты. Это только люди, которые выбирают бескомпромиссный путь ради того, чтобы быть свободными. Они не имеют ничего общего с неонацистами, ориентированными на идеологию Гитлера, о чем думают в Европе. Возможно, есть какие-то частные случаи, но это исключения.

«...ПРИЗНАКИ ОГРАНИЧЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ»

— Как, по-вашему, немецкие медиа освещают события в Украине? Влияет ли российская пропаганда на общественное мнение в Германии?

— Чрезвычайно влияет. Нет другого влияния на немецкие и европейские медиа, кроме российского. Потому что у Украины нет инструментов, с помощью которых можно было бы передавать информацию в Европу. Вещание украинского телевидения       — только на украинском языке. А в Европе никто не понимает украинский. Когда корреспонденты из Европы едут в Украину, это, в первую очередь, русскоязычные журналисты. Которые, конечно, будут контактировать с россиянами и российскими СМИ. До последнего люди в Европе, в Германии в частности, не знали, что между российским и украинским менталитетом есть чрезвычайно большая разница. Понимание глубокой пропасти между Украиной и Россией появилось совсем недавно. В Европе существовало мнение, что Украина и Россия — братские народы.

Я, как человек из сферы медиа, считаю ужасным то, что в немецких изданиях происходит искривление ситуации. Журналисты ничего не знают, они не имеют представления о том, что происходит в Украине. Например, в Suddeutsche Zeitung есть такая рубрика, как Seite 3, где публикуются огромные репортажи. Я общался с людьми, которые этим занимаются, и я спрашивал,            — что это за комедийные репортажи о Кличко на Майдане на Seite 3? Почему на всю страницу написано о Кличко? Это же неинтересно. Это в то время, когда людям в украинских городах и селах нечего есть. Собственный опыт можно получить так легко. Просто прийти на Майдан и пообщаться с несколькими людьми. Ты услышишь голоса: «Я из Львова, я из Донецка, я из Черкасс и т. д.», и поймешь, что там люди из всей Украины. Меня удивляет, когда некоторые журналисты, приезжая в Киев и снимая номер гостиницы «Украина», снимают «стендапы» через окно, вместо того, чтобы пойти и пообщаться с людьми, почувствовать все на собственной шкуре. Журналисты ищут информацию в Интернете вместо того, чтобы самостоятельно ее узнать, самому куда-то позвонить по телефону, найти очевидцев и т. д. Зачем, если в Интернете уже все есть? Я заметил, что в Германии наплыв цифровых медиа настолько мощный, что журналисты даже не ходят на пресс-конференции. Зачем, если потом мне пришлют пресс-релиз? Это признаки ограниченности современной журналистики.

— Что мы можем сделать, чтобы изменить эту ситуацию?

— Надо коммуницировать с Европой. Надо ехать туда и рассказывать, как все происходит на самом деле. Я после того, как побывал на Евромайдане, пригласив трех девушек из «Евромайдан_SOS», организовал в Берлине пресс-конференцию. И журналисты чрезвычайно заинтересовались, ведь они имели возможность получить информацию из первых уст.

«Я НЕ МОГУ СНЯТЬ ФИЛЬМ О ТЕХ, КТО ПОГИБ, НО МОГУ СНЯТЬ О ТЕХ, КТО ОСТАЛСЯ»

— Расскажите, пожалуйста, о документальном фильме, который вы сейчас снимаете? Что вы узнали о людях, погибших на Майдане?

— Думаю, это первые настоящие герои за последние столетия. Я так считаю. У людей, которые боролись на улице Институтской и на Майдане, была чрезвычайная воля. Давление на демонстрантов было очень сильным. Милиция делала все для того, чтобы активисты ушли прочь, чтобы уничтожить революцию. Эти люди, которые погибли на Майдане, а также и те, которые выжили, — герои.

Думая о том, что могу сделать для Евромайдана, я понял, что одной из самых главных проблем является проблема коммуникации. Поэтому решил показать в фильме знаковость того, что произошло. Я хочу сделать все, чтобы жертвы не были забыты. Хочу их увековечить. Я не могу снять фильм о тех, кто погиб, но могу снять о тех, кто остался. Я решил пообщаться с вдовами, детьми, друзьями погибших. Это фильм о близких родственниках Небесной сотни. Через портрет этих людей, с помощью других людей, я делаю попытку рассказать о погибших. Чтобы опять их привести к жизни. Это душа Евромайдана.

Революция победила, но люди не могут утешаться этой победой, потому что ее цена была слишком высока. Очень многие люди не могут вернуться к нормальной жизни. Это психическая трагедия. Я говорил с одним человеком, который во время обстрела спрятался за деревом. И потом его не могли отвести от этого дерева, он боялся, что в него опять будут стрелять. У людей много психических травм. Россия как «брат» должна была бы помогать, посылать врачей, психологов, медикаменты, еду, напитки, деньги и т. д., а не начинать эту бесовскую аннексию Крыма. Это меня ужасно злит! Это не по-человечески. Опять началась политическая игра. То, что сейчас делает Россия, может быть отвлекающим маневром. Путин устраивает цирк, чтобы отвлечь людей от главного — от изменений после Майдана.

Сегодня важнейшей задачей для меня является создание портрета ощущений на Евромайдане. Ощущений от сердца.