Страницы медиаистории

Во второй половине ХІХ и особенно в начале ХХ века украинское интеллектуальное сообщество пыталось наладить продуктивный диалог относительно национального вопроса с российским интеллектуальным сообществом. При этом два сообщества имели радикально противоположные статусы. Одно сообщество (русское) являлось господствующим, основой государства с привилегированным, официально защищенным положением своего языка, культуры и идентичности, а второе (украинское) считалась мнимым, нелегитимным, сомнительным, без какой-либо определенности и признания. Уже в силу таких обстоятельств это не был диалог равноправных субъектов. Разумеется, что господствующее сообщество в полемике с угнетаемым стремится утвердить выгодный для него статус-кво, нивелировать аргументы противоположной стороны как несущественные, дискредитировать ее аргументацию и в конечном итоге закрыть дискуссию, отказав оппонентам в легитимизации их утверждений. Зато угнетаемое сообщество стремится обосновать свое виденье сложившегося положения, призвать оппонентов признать это виденье полностью или частично, навязать его в качестве повестки дня для обсуждения, в конечном итоге добиться хотя бы непрямого признания того, что проблема таки существует. И это уже для нее (учитывая состояние и возможности такого сообщества) если не победа, то значительный шаг вперед, что открывает возможности для новых ступеней диалога и нахождения понимания с оппонентами.

ПОЛЕМИКА ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ

Ценность таких диалогов, кроме всего прочего, заключается в том, что в них артикулируются, проговариваются не только очевидные, имеющиеся, но и скрытые, подсознательные позиции и аргументы. Кроме того, они способствуют внутренней консолидации сообществ через четкое оформление собственных «символов веры», максимально выработанных, совершенных, так сказать, предельно сконцентрированных. Необходимость поиска и совершенствования аргументации, которая могла бы выдержать критику оппонентов, вынуждает сообщество максимально напрягать свои интеллектуальные возможности, эффективно использовать ментальные ресурсы, критически пересматривать немало своих устоявшихся позиций и тому подобное.

Следовательно, с любой точки зрения, украинско-российский диалог и полемика по национальному вопросу для украинского социума были чрезвычайно полезны, потому что убедительно продемонстрировали украинцам основополагающую невозможность справедливого решения украинской проблемы в пределах любой России: монархической, республиканской, унитарной или федеральной. Более того, была наглядно продемонстрирована сама невозможность равноправного диалога с господствующими группами российского интеллектуального и политического сообществ. Хотя автономистско-федералистские иллюзии даже после этого у значительной, в том числе ведущей части украинской интеллигенции остались, поскольку правильных выводов сделано не было.

Естественно, эти диалоги и полемика тяготели к культурологическим, а не политическим моментам, ведь политическая публичная дискуссия на то время была невозможна, потому что затрагивала фундаментальные национальные конструкции существования Российской империи. Поэтому дискутировались главным образом вопрос языка, возможности и необходимость украинской школы, вопросы культуры, истории, традиции, культурной автономии и тому подобное. Однако объективно вся эта проблематика в Российской империи неминуемо приобретала острополитическое звучание, как, кстати, и предыдущая украинско-российская дискуссия второй половины ХІХ ст., вошедшая в историю как спор «южан» и «северян».

Тогда обсуждались, казалось бы, вопросы седой древности, времен древнего Киева. Но и там проблематика якобы сугубо археографическая и археологическая приобрела на удивление актуальное значение. Как отмечал позже культуролог Петр Голубенко: «Главными вопросами этого спора являются: какой народ и чью культуру представляет «Киевская Русь», кто перенял «киевское наследство» и продолжает в наше время ее культурно-исторические традиции?».

В этом споре ставили под сомнение правомерность применения понятий «Русь», «русский» к собственно русско-московской истории, этносу и нации. Сущность этой проблемы начертил Михаил Грушевский: «В цій неясності і поплутанні самої термінології відбилася неприхильна історична доля, яка випала українському народові. Некорисні історичні обставини позбавили його всякого значення в сучаснім культурнім і політичнім житті, хоч за своєю численністю належить він до більших народів Європи, займає в компактній масі велику і гарну територію, а в своїй історії і в творах свого духу зложив проречисті свідоцтва визначних культурних прикмет, багатих здібностей і здобутків довгого історичного життя. Розбивши його політичне життя, привівши до економічного, культурного, а з тим і національного упадку, ці неприхильні історичні обставини притьмили світлі й славні моменти його життя, прояви його активності, його творчої енергії й на довгі віки кинули його на роздоріжжі політичного життя як безборонну беззахисну здобич для заборчих апетитів його сусідів, як етнографічну масу без національної фізіономії, без традиції, навіть без імені».

ПРАВО НА КИЕВСКОЕ НАСЛЕДСТВО

Участники диалога с российской стороны, который происходил в основном на страницах «толстых» журналов, сразу почувствовали, какие далеко не «археологические» интересы стоят за этой полемикой, и вели ее чрезвычайно жестко и непримиримо. Действительно, если правы «южане» — украинцы, тогда их статус в Российской империи (относительно украинского языка, культуры, идентичности, исторической роли и тому подобное) является абсолютно несправедливым и неоправданным. Если правы «северяне» — россияне, тогда статус-кво должен оставаться непреклонным. Вот почему, казалось бы, узкоспециальные вопросы исторического прошлого приобретали такой драматический характер. Обе стороны понимали, что речь идет о чем-то значительно более важном, чем о том, о чем открыто заявляют. Ведь говорилось о будущем развитии двух этнических сообществ, либо общем (что предвещало украинцам более или менее быструю ассимиляцию и исчезновение с исторического кона) либо отдельном (а это уже обещало перспективу украинцам и сомнительную будущность Российской империи). Если в прошлом такое отдельное развитие было возможно, то отсюда логично следовали соответствующие прогностические мотивы. Поэтому российские оппоненты всячески пытались, призывая на помощь исторические артефакты (реальные и иллюзорные), еще раз публично утвердить и освятить единство России и так называемой триединой «русской» нации в лице великороссов, малороссов и белорусов, утвердить в прошлом, в современности и в будущем, настаивая на «киевском» происхождении Московии, ее цивилизации, культуры, этноса и политической традиции.

Однако на самом деле государственно-политическая система Российской империи и те культурно-исторические традиции, на которых она была построена, исходили не от Киева, а от Москвы. Завладев Украиной, Москва уничтожала культурно-исторические традиции Киева, в то же время присваивая право на «Киевское» наследие себе. Это справедливо и сегодня, многочисленные примеры читатели «Дня» могут подобрать самостоятельно.

В этом диалоге ХІХ ст. принимали участие с украинской стороны М. Максимович, А. Котляревский, В. Антонович и другие (Дашкевич, Житецкий, Науменко, Мищенко, О. Левицкий, Потебня, Крымский, Лебеда). С российской — М. Погодин, Лавровский, А. Соболевский, частично А. Шахматов, Ключевский. Для россиян важнейшим было доказать свое право на киевское наследство. Тогда в ХІХ ст. им это удалось, превратив диалог в фактический монолог, и под воздействием этой идеологемы находится не только массовое сознание россиян, но и сознание большинства современных западных элит. Эта идеологема остается и до сих пор одним из наиболее мощных фундаментов российской культуры и национального самосознания, имеющего свои политические последствия сегодня, в период существования независимого Украинского государства.

Однако ошибался русский академик А. Пыпин, который написал в 1865 году: «Спор о малороссийской народности начался на почве чистой филологии и истории, стал потом вопросом литературным, перешел дальше в вопрос внутренней политики и в нынешнюю минуту стих». Он не только не стих, а вспыхнул опять в начале ХХ века после сотрясения первой русской революции 1905 года, что еще раз подтвердило наличие реальной фактической базы для полемики, то есть все, о чем спорили, вовсе не было злоумышленными выдумками «малорусских сепаратистов», а было болезненными проблемами общества. События 1905 года снова привлекли внимание к национальному вопросу, потому что антиправительственные выступления охватили так называемые национальные окраины: Польшу, Финляндию, Эстляндию, Курляндию, Лифляндию, малорусские губернии, Кавказ и тому подобное. На повестке дня опять появился вопрос об укладе многонациональной империи. Однако на эти события реагировали не только порабощенные народы, но и сторонники «единой и неделимой», в частности и на территориях самих национальных окраин. В результате этого усиливается русско-шовинистическая реакция, в том числе в Украине. Например, в марте — апреле 1908 года был основан «Киевский клуб русских националистов». Украинский вопрос был отражен в таких уставных пунктах клуба: «Юго-западный край есть исконно и сугубо русский край. Русский народ существует только один. Никакого малороссийского или «украинорусского» народа нет, а есть только южнорусская ветвь единого русского народа. Украинофильское движение является движением в такой же степени вредным, как и безосновательным. Однако главное и основное задание клуба — борьба с польским натиском и украинофильством силами самой Украины». Здесь присутствует определенный алогизм — русские националисты начинают с «юго-западного края», а заканчивают все-таки Украиной... Такая активность не могла не побуждать украинскую интеллигенцию к ответу. Для этого снова был выбран начатый украинцами в России русскоязычный журнал «Украинская жизнь».

Продолжение материала читайте в следующем номере «Пресс-клуба «Дня»