Интеллектуальный мир украинской эмиграции: приоритеты, поиски, прозрения

«Где сокровищница ваша — там будет и сердце ваше». Эти слова Вечной Книги являются определенным общим знаменателем, объединяющим (при всем, совершенно естественном, разнообразии) идеалы, размышления и поступки таких выдающихся украинцев, волей судьбы и беспощадного времени оторванных от Родины, как Евген Маланюк и Олег Ольжич, Иван Багряный и Улас Самчук, Михаил Шлемкевич и Иван Лысяк-Рудницкий, Роман Бжеский и Юрий Шевелев. Сокровищницей их жизни была далекая Украина. Именно ей принадлежало их сердце.

То были интеллектуалы европейского, мирового уровня: писатели, публицисты, философы, политологи историки, языковеды. Они защищали честь своего порабощенного народа. Они передавали своим читателям в Украине (а те читатели рисковали тогда свободой, а то и жизнью!) веру в то, что духовная и национальная свобода неминуемо наступит — если только мы, украинский народ, найдем в себе силы добыть ее в борьбе, и, следовательно, все зависит от нас. Наконец, эти выдающиеся люди не раз точно, ясно и конкретно указывали пути к этой свободе, равно как и беспощадно клеймили изъяны нации, наследуя Шевченко и Франко.

Вот почему очередной круглый стол «Дня» в рамках основанного нами нового проекта «Самоосвіта online» мы посвятили именно интеллектуальному миру ведущих деятелей зарубежного украинства ХХ века. Это действительно целый мир, без всякого преувеличения (в чем, надеемся, убедится наш читатель), без понимания которого немыслимо утвердить европейски и гуманистически ориентированный Украинский Мир. Во встрече в редакции «Дня» приняли участие люди, чьи имена известны во всей Украине: академик НАН Украины, ученый-энциклопедист, общественный деятель Иван ДЗЮБА; доктор филологических наук, профессор Римского университета «Ла Сапиенца», публицист, культуролог Оксана ПАХЛЕВСКАЯ; профессор НАУКМА, доктор филологических наук Владимир ПАНЧЕНКО; публицист, лауреат премии имени Джеймса Мейса Сергей ГРАБОВСКИЙ; историк, журналист, публицист Владимир БОЙКО (Чернигов). Модератор круглого стола — главный редактор газеты «День» Лариса ИВШИНА.

Лариса ИВШИНА: — Всем спасибо, кто согласился принять участие в нашей беседе, проекте «Самообразование online», который является воплощением принципа газеты «День»: наращивать знания.

Мне кажется, это могло бы быть хорошим принципом для всей страны. По крайней мере, для ее умной части. Приглашаю первым к слову Ивана Михайловича Дзюбу.

Иван ДЗЮБА: — Украинская политическая эмиграция является частью более широкого явления — разбросанности украинцев по разным мирам в результате известных исторических обстоятельств. Этнические украинские земли были разделены между тремя большими соседями (Российской империей, Австро-венгерской империей и впоследствии Польшей).

Поэтому украинская национальная жизнь, в первую очередь культурная и интеллектуальная, концентрировалась не только в самой Украине (прежде всего потому что в самой Украине была запрещена украинская печать). Центры украинской духовной жизни существовали в Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве, Вене, Праге, Париже, Женеве, многих других крупных европейских городах.

Так было до украинской национальной революции 1917—1921 гг. Следует иметь в виду, что в те времена нельзя было говорить о политической эмиграции как о в полной мере массовом явлении. Были лишь отдельные политические эмигранты — революционеры типа Сергея Степняка-Кравчинского, люди, принадлежавшие к кружку Михаила Драгоманова (например, Подолинский), которые стремились возродить украинское свободное слово — пусть и за рубежом (в частности, в Швейцарии).

А как массовое явление украинская политическая эмиграция началась после поражения Украинской Народной Республики, то есть с 1920 года. Значительная часть украинской демократической интеллигенции тогда не приняла советскую власть и оказалась в эмиграции (часть попала на Галичину, а часть — в Варшаву, Вену, другие столицы). Чтобы показать масштаб интеллектуального и культурного ущерба, нанесенного Украине (правда, ущерба относительного, потому что эти люди работали, делали вклад в украинскую культуру), достаточно назвать лишь несколько фамилий. Александр Олесь, Николай Вороной, Николай Садовский, Дмитрий Чижевский (выдающийся философ и филолог), Василий Зинькивский, Евгений Чикаленко, Дмитрий Антонович, Никита Шаповал, Петр Холодный (отец) и Петр Холодный (сын), десятки других знаменитых имен.

Весомость этих потерь признавала на ту пору даже официальная советская пропаганда. Приведу отрывок из доклада «Сегодняшняя украинская литература», который в 1927 году сделал приближенный к власти критик и публицист Владимир Коряк (прочитан он был в Коммунистическом университете; замечу, что уже через два года, в 1929 году, говорить такие вещи стало абсолютно невозможно). Там Коряк, в частности, сказал такое: «Сегодняшняя украинская литература лишилась многих талантов. Выехал ведущий украинский лирик — Олесь, выехали отец украинского модернизма Николай Вороной, социал-демократический поэт и драматург Спиридон Черкасенко, выехал Шаповал, Богацкий и, наконец, выехал лучший украинский писатель-марксист Владимир Винниченко».

Были сотни других украинских эмигрантов-интеллигентов. Они создали ряд культурных институций, прежде всего в Праге, а затем также в Варшаве, Вене. Издавались десятки украинских газет, журналов; очень эффективным было книгоиздание. Эта эмиграция была преимущественно национал-демократической по своим взглядам; очень мощно было представлено левое, социал-демократическое течение. Скажем, Никита Шаповал, который (при действенном участии Винниченко) издавал в Праге журнал «Нова Україна», очень много сделал для консолидации украинских культурных сил. Очень плодотворно работала Хозяйственная академия в Подебрадах (Чехия); украинские специалисты, в том числе Дмитрий Чижевский и Филарет Колесса, преподавали в Пражском университете. Такая же активнейшая культурная деятельность осуществлялась украинцами в Варшаве, издавались газеты, журналы, даже солидные издания произведений Шевченко (Павел Зайцев подготовил к печати и частично издал 12-томное академическое полное собрание его произведений с комментариями, правда, не успел довести это дело до конца).

Эта эмиграция ставила своей задачей продолжить ту культурную работу, которую она начинала в Украине в начале ХХ века и в первые годы национальной революции. А что касается второй волны эмиграции, то это уже была эмиграция послевоенная, она значительно отличалась от первой волны. Как вы знаете, советская пропаганда объявляла этих людей «коллаборантами», «немецкими полицаями», «изменниками», «предателями» и тому подобное. На самом деле все было совершенно иначе. Конечно, была небольшая часть коллаборантов и полицаев, но основную массу этой эмиграции составляли: молодежь, которую силой вывезли на работу в Германию, украинская интеллигенция, уцелевшая после репрессий 1930-х годов, те люди, которые вернулись из ссылки и не надеялись ни на что хорошее от сталинского государства. Среди этой волны эмиграции были сотни (!) литераторов, артистов, певцов, ученых. Это была огромная интеллектуально-культурная сила. Оказавшись в эмиграции, эти люди имели довольно идеалистическую, романтическую установку, пытаясь делать то, что они не могли делать в советское время в Украине, и твердо верили, что они смогут вернуться на Родину. Они фанатично верили в непродолжительность советского строя. Хотя настоящих, реальных оснований для такой веры не было. Советская армия дошла до середины Европы, а Сталин в глазах многих выглядел «освободителем от фашизма». К тем, кто «сбежал» из Советского Союза, значительная часть западных политиков и общественности относилась с недоверием, с подозрением. И только когда Иван Багряный обнародовал в 1947 году памфлет «Чому я не хочу вертатися до Радянського Союзу» и рассказал страшную правду — ситуация существенно изменилась. Ощутимо повлияло и последующее политическое напряжение между СССР и Западом — к украинской эмиграции стали относиться по-другому.

Л.И.: — Припоминаю, когда украинский парламент должен был проголосовать за постановление «О праздновании 100-летия со дня рождения Ивана Багряного», но постановление отклонили (это было в 2006 году). У меня есть такая «скромная мысль»: может, это случилось потому, что депутаты просто не знали, кто такой Иван Багряный? А возможно, они, напротив, очень хорошо об этом знали? В чем тут проблема?

И.Д.: — Кто-то знал, а кто-то и не знал... Вообще, я считаю, что именно юбилей Багряного обязательно нужно было отметить, этот человек занимал тогда очень взвешенную позицию.

Хотел бы привести слова всемирно известного ученого, историка, филолога, культуролога, востоковеда-энциклопедиста, византолога, алтаеведа Омельяна Прицака. Вот что он писал: «В рамках 1944—1945 гг. сотни тысяч украинцев-беженцев появились в Германии, они не могли или не хотели оставаться под большевистским режимом. Среди них был новый тип беженца, который вместо драгоценностей и дорогих вещей брал с собой рукописи, остатки своих сборников, книг и документов». 1945-1950 годы — это специфический, героический период в истории украинской науки. Упомянутые беженцы, найдя приют в лагерях «ди-пи», сразу начали создавать школы, литературу, организации, прессу. В то время в Германии (с Австрией) было 29 украинских гимназий, 87 народных школ, 8 профессиональных школ, несколько заведений университетского типа. Это, по сути, были интеллектуалы нового типа. Они создали целую сеть культурных украинских институтов в разных странах Европы, впоследствии — в Северной Америке.

С политической точки зрения, украинская эмиграция была разношерстной и разнохарактерной. Это приводило к определенным коллизиям и недоразумениям. Так, галичанская эмиграция находилась под определенным влиянием идей Дмитрия Донцова (однако, замечу, не вся). Зато беженцы из Надднепрянщины, «подсоветской» Украины, которые очень хорошо знали конкретные условия тамошней жизни, в ряде случаев оценивали ситуацию реалистичнее; так, если говорить о литературе, они более адекватно оценивали творчество Тычины, Рыльского, Бажана, ряда других классиков, не поддерживали нападок на Хвылевого, Кулиша, Винниченко, которых кое-кто объявлял чуть ли не предателями.

Нельзя не сказать и о роли Ивана Багряного. Он имел огромный моральный авторитет в среде послевоенных беженцев, потому что прошел все круги советского ада в 30-е годы, чудом остался жив, и об этом хорошо знали. Однако в конце 40-х годов Багряный идейно очень остро разошелся с правым крылом украинской эмиграции, заявив, что в самой Украине есть «украинские комсомольцы». А вот другая мысль Багряного: «Нам нужен не «филологический», а территориальный патриотизм». Это, в целом, здоровая идея, нужно только иметь в виду, что территориальный патриотизм (в наших современных реалиях) может иметь — и имеет — грабительское наполнение. Поэтому я говорил бы о культурном патриотизме.

НЕПРОЧИТАННОЕ ЯВЛЕНИЕ — ЕВГЕН МАЛАНЮК

Л.И.: — Накануне круглого стола мы провели интернет-опрос среди читателей «Дня», выясняя, востребовано ли, по их мнению, интеллектуальное наследие украинской эмиграции. Так вот, среди предложенных самими читателями вариантов случались и такие: «Зачем это наследие нам вообще нужно?» О чем это свидетельствует? О том, что основополагающие мнения украинских зарубежных интеллектуалов еще не стали достоянием не только массового, но и «образованного», казалось бы, сознания. Это является результатом «жизни в консервной банке», которая определила культурную атмосферу в Советском Союзе.

А в интернет-версии «Дня» сегодня (18 апреля. — Ред.) мы разместили такое высказывание Евгения Маланюка: «Нация — это неусыпная внутренняя «борьба» сил формотворящих и идеетворящих с инертной массой («большинством») этноса». Пани Оксана, какие чувства вызывает у вас эта мысль?

Оксана ПАХЛЕВСКАЯ: — Мне кажется, что сейчас во всем побеждает даже не инертная часть общества, а люмпенская, потому что Украина вошла в глобализованный мир с очень сложной культурной ситуацией. Например, Польша или любая другая страна Восточной Европы, возвращаясь в Европу, все-таки стартовала из сильным ресурсом самоопределения, самодетерминации культурной и национальной, с амбициозным, заряженным желанием реализовать себя в новом контексте. Украина же входила в эти процессы в хаотическом состоянии. А за последние 20 лет даже произошел регресс, деградация целого ряда основных моментов, которые могли бы потенциально позволить вписаться в этот контекст полноценно. Большую ответственность за этот регресс несет украинская интеллигенция младших поколений, которая не поняла ни внешнего мира, ни внутреннего мира собственной культуры. Если мы обратим внимание на процесс создания концепций украинской литературы, культуры, то увидим, что на всех этапах это творение упирается в новую фальсификацию. Например, Иван Франко написал «Историю украинской литературы». Это был один из первых компендиумов украинской литературы. Потом была революция, а далее советская интерпретация, то есть полная фальсификация. К сожалению, после этого не произошло объединения, творения новых концепций. Взгляд на культуру измельчал. Он локализовался, провинциализировался, стал чрезвычайно парциализованым, конфликтным, не произошло того интеллектуального усилия, которое помогло бы свести эти «острова» воедино.

Л.И.: — А был ли у среднего поколения шанс в условиях «железного занавеса» встретить эти вызовы в другом «вооружении»?

О.П.: — Шанс выразительно присутствовал, но младшие поколения не имели соответствующих механизмов для прочтения культур. Культура же — это не только факт, произведение, фигура, это в первую очередь наука, которая интерпретирует, существует в разных своих градациях — от академической науки до публицистики, и является механизмом вписывания культуры в сознание общества.

Говоря о Маланюке... Он чувствовал шестидесятников, своих младших братьев, и создавал мост между интеллигенцией 1920-х и 1960-х гг. Тогда они не могли встретиться. Сегодня интеллектуалы в Украине и за границей могут встретиться, но парадокс состоит в том, что между ними нет понимания. Например, есть такой тезис отдельных представителей Нью-Йоркской школы, что шестидесятники помешали им добраться до читателя, помешали им быть воспринятыми. Это абсурд. Шестидесятники ловили каждое слово, которое доносилось оттуда, готовы были его инкорпорировать в реальный украинский процесс. Поэты диаспоры не могли добраться до украинского читателя не по вине шестидесятников, а по вине тоталитарного режима. В том числе и Маланюк — абсолютно не прочитанное явление.

Л. И.: — Почему нам сегодня нужен Маланюк?

О. П.: — Маланюк существует в трех ипостасях: поэт, поэт-историк, культуролог. Это человек, который прошел все круги ада Украины XX века. Это писатель-интеллектуал, который сумел в невыносимых условиях оставаться представителем европейской украинской ментальности, продолжать мыслить критически.

Его произведение «Нарис з історії нашої культури» — фундаментальное, потому что позволяет понять механизмы развития украинской культуры. Каждую фразу нужно читать, интерпретировать. Самое простое мнение Маланюка: «Украина является северным сегментом Средиземноморской цивилизации» на самом деле является глубоким культурологическим тезисом, свидетельствующем о том, что Украина относится к европейской цивилизации.

Цикл статей Маланюка о Малороссии вообще как будто сегодня написан — с тем его почти ветхозаветным гневом...

Историческая поэзия Маланюка — это колоссальный ресурс для неокультурных теорий, вписывающихся в геокультурную теорию как Евразии, так и Европы.

У Маланюка есть целый цикл очень сильных поэзий с идеей «варяжская сталь и византийская медь», которые можно сравнить с блоковскими «Скифами». Это колоссальная теория развития украинского государства. Маланюку присуща четкая постановка вопроса об Украине как государстве, которое должно было сконденсировать в себе варяжский код силы, оружия, институционности и византийскую матрицу (но не русско-византийскую). Его «византийская медь» вовсе не означает, что Маланюк относился к защитникам традиционного политического православия. Напротив. В тех же «Нарисах з історії нашої культури» он говорит о специфике украинского православия. Это глубокая мысль о Христе, который сходит на землю, идет за плугом, растворяется в людях. Это уникальный код именно аутентичного украинского православия (пока оно не было разрушено русской церковью). У него есть идея противопоставления степи и моря. Мы смело можем вписать Маланюка в соответствующую украинскую традицию: очень интересно выглядят степь и море, встреча скифского и греческого у Зерова, «Скифской Одиссее» Лины Костенко. Им присущи разные подходы, но в определенной степени Зеров и Маланюк выходят на общий культурологический знаменатель ощущения европейской цивилизации, растворенной в украинском культурном пространстве.

Диаспора сегодня — это потеря или ресурс? По вине определенных преемников интеллектуальных элит наследие диаспоры может быть утрачено. Тем временем это колоссальный культурный и исторический материал, который не описан, не выведен на системный уровень. К трагедии людей, у которых отняли Родину, у нас сформировалось невнимательное отношение и неуважение. Скажем, Игорь Шевченко, который был одним из знаменитейших византологов мира, чье имя открывает все академические кабинеты Европы и мира, когда-то позвонил мне из Лондона и сказал: «Пани Оксана, я много могу сделать для Украины, но почему я не нужен Украине?» И вот двадцать лет спустя ко мне возвращается этот вопрос. Теперь я могу понять, почему он был не нужен ТОЙ Украине, потому что уже с ТОЙ страны начиналась не-Украина, с ТОЙ Украины начиналась ее фальсификация. И эту фальсификации мы не смогли предотвратить.

В противовес всем культурологиям, всем высоким ценностям, ежедневно, ежечасно в интернет-ресурсах, на телевидении мы видим культивирование хама. В качестве «культурной» сообщается новость о пьесах Подервянского, и какой-то зритель говорит: «Я пришел послушать матерные слова». Это, по сути, постсоветская матрица неототалитарного мышления, замешанная на провинциальности, комплексах, где нет почвы для европейских корней.

Возвращаясь к колоссальным усилиям тех людей, которые в невыносимых условиях творили Украину, когда ее еще не было, стоит вспомнить хотя бы энциклопедию Кубиевича. В послевоенной Европе люди, не имевшие денег на пропитание, создали одиннадцать томов энциклопедии! А потом из нее появилась канадская Энциклопедия украиноведения, которая на сегодняшний день является лучшим ресурсом. Сегодня в Украине Европейский словарь философии, который еще издает «Дух и Літера», остается на маргинессах культурного сознания, а в центре стоит густой дым хамства.

Поэтому собственные усилия, в том числе «Самообразование on-line», — это, наверное, единственный путь регенерации культурно больного организма посттоталитарного общества, потому что демократизация, европеизация начинается не с политики или с экономики, а с культуры. Не с той, носителем которой является элита, а с культуры «среднего уровня», адекватного современному миру.

Л. И: — Наш читатель преимущественно готов к такому общению, но мы стремимся, чтобы как можно больше людей в Украине понимало необходимость становиться на защиту ума. Украинцы должны научиться защищать своих высококлассных интеллектуально сильных людей — для создания полноценного европейского государства.

Сергей ГРАБОВСКИЙ: — На самом деле, еще десять лет тому назад в издательстве «Дніпро» был подготовлен двухтомник Евгена Маланюка — художественные и культурологические произведения. Подготовил его покойный Игорь Рымарук. Но никто из очень патриотичных политических сил или деятелей не нашел деньги на его издание. Хотя этот двухтомник должен быть в каждой школьной и районной библиотеке.

ШЕВЕЛЕВ СРАВНИВАЛ СЕБЯ С КОПЕРНИКОМ

Л. И.: — Возвращаясь к вопросу о том, что «долетало» до украинцев через «железный занавес»... На своем опыте могу сказать, что почти ничего. Сформироваться мне помогла семейная (мама, бабушка) память, церковь. А еще вспоминаю, что кое-кто из наших родных перед «золотым сентябрем» 1939-го успел полететь на заработки в Канаду. Время от времени они присылали фотографии. И можно было сравнить: во что была одета моя бабушка (скромная юбочка и плюшевый жакетик) и наши зарубежные родственники — их внуки на фото стояли в прекрасных бантах, гольфах, на фоне красивого дома. Моя бабушка, вырастившая шестерых детей и работавшая всю жизнь, выглядела иначе... Через столько лет на все эти ощущения ложатся публицистические произведения, которые объясняют глубину драматизма ситуации, — тогдашней и нынешней.

Владимир ПАНЧЕНКО: — В контексте интеллектуального наследия украинской эмиграции необходимо вспомнить также развитие технической, инженерной мысли на Западе, к которой приобщилось немало украинских интеллектуалов. Игорь Сикорский, Степан Тимошенко, потомки Александра Кистякивского. Немало украинцев вошло в историю науки США.

Мои ровесники, в том числе я, были наглухо отрезаны от интеллектуального наследия нашей эмиграции.

Л. И.: — А когда вы впервые узнали о Юрии Шевелеве?

В. П.: — Где-то в конце 1980-х годов... Нужно напомнить, когда интеллектуальное наследие эмиграции начало возвращаться в Украину. В 12-ом номере журнала «Київ» от 1987 года появились первые пять рассказов Владимира Винниченко с предисловием Павла Федченко, которое имело очень характерное название «Оцениваем с классовых позиций». Первая публикация Евгения Маланюка появилась в 1989 году в 47-ом номере журнала «Україна». Это была подборка стихотворений, которую подготовил к печати профессор из Словакии Миколаш Невели.

Л. И: — Что Шевелев пытался объяснить украинцам?

В. П.: — Шевелев — одна из наиболее заметных фигур в истории украинской мысли XX века. По основной специальности он был языковедом. Наибольшая его работа — «Историческая фонология украинского языка». Когда Шевелев оценивал свой труд, не играя в скромность, сравнивал себя с Коперником... Он разрушил один из очень распространенных (даже до сегодняшнего дня) мифов о происхождении украинского языка от распада на три ветви языка древнерусского. Шевелев в своей «Исторической фонологии...» доказал, что все было совсем иначе. Никакого общего языка не было. Зато украинский язык образовался в результате взаимодействия диалектов на определенной территории. Относительно литературоведческого наследия Шевелева, чрезвычайно профессиональное литературоведение, квалифицированная критика были его... хобби.

В 1943 году во Львове, когда еще не окончилась война, Юрий Шевелев пишет статью под названием «Меч, трубы, лютня». Может показаться странным, но она посвящена Черниговскому архиепископу Лазарю Барановичу. В истории Барановича Шевелев увидел удивительный для украинцев сюжет — драму, где герой из воина-мужа начал превращаться в хохла, который полагался не на собственные силы, а на Московщину.

Говоря о Шевелеве, нельзя забывать о функционировании «Мистецького українського руху» (МУР) в 1940-х годах. Шевелев был идеологом этого важного творческого проекта. С одной стороны, МУР для него был альтернативой «донцовщины» (на это время Шевелев уже был острым критиком Донцова), с другой — возможностью завоевать авторитет в мировом писательстве. Деятельность Шевелева в МУРе (его доклады, статьи, редактирование журнала «Арка», который выходил в Мюнхене в 1947-48 годах) — неоценима. Это своеобразная попытка вернуть к жизни идеи ВАПЛИТЕ. На уровне идеи продолжения высокого искусства, которое расстреляли в 1930-ые годы. Кстати, участником МУРа был также Евгений Маланюк. Правда, недолго. Когда началась острая полемика МУРовцев, в частности Юрия Косача с Донцовым, то Маланюк остался верным Донцову.

Сегодня по статьям Ю.Шевелева можно изучать литературу украинского зарубежья. Хотя были в его публицистике тезисы и идеи, с которыми можно полемизировать. Например, идея показывать творчество Хвылевого и Кулиша без политики. Очевидно, Шевелев исходил из того, что голландцу или немцу будет неинтересно читать о политических перипетиях в Украине 1920-х годов. Поэтому он призывал больше говорить об искусстве слова, театра. Впрочем, если Кулиша или Хвылевого подавать абсолютно без политики, европейцы могут их вообще не понять.

Из советской литературы Шевелева мало кто интересовал. Но о Гончаре он писал, кстати, не так упрощенно, как о нем пишут диссертанты сейчас. Сегодня ученые разносят Гончара в пух и прах. А Шевелев на примере «Прапороносців» показал, как в Гончаре боролись талант и «схема». И «схема» часто побеждала. Эта драма талантливого писателя, который был зажат в тиски внутреннего редактирования, выглядит значительно правдивее и интереснее.

Шевченкиана Шевелева — немногочисленная, но чрезвычайно интересная с точки зрения идей. Еще меня поразили его статьи о художнике Николае Ге. Шевелев приехал в Украину, когда ему было уже за 80. По болотам на старой «Волге» вместе с Павлом Гриценко (украинский языковед. — Ред.) он поехал в Черниговскую область на хутор Николая Ге.

Шевелев весьма далек от академического «занудства». Стиль его литературной критики, эссеистки остроумный и ироничный, рассчитан на умного читателя. Он успевает написать и издать в Харькове два тома своих мемуаров. В них вспоминает, как дошел до Америки. «А об Америке, — пишет в мемуарах Шевелев, — я писать не буду».

БАГРЯНЫЙ ОПИСАЛ РЕПРЕССИВНУЮ СОВЕТСКУЮ МАШИНУ ЕЩЕ ДО СОЛЖЕНИЦЫНА

Л. И.: — Услышали ли в Украине интеллектуалов из эмиграции уже тогда, когда их возвращение сюда стало возможным? Мне кажется, что на первых мировых форумах украинцев интеллектуалов из эмиграции цитировали очень мало. А для тех из них, кто еще был жив, не нашлось почетных мест... Означает ли это, что первопричина спрятана где-то глубже, там, где украинская элита, в частности интеллектуалы, потеряла контакт с собственным народом?

Сергей ГРАБОВСКИЙ: — Это проклятущий вопрос, который сопровождает всю историю украинской культуры и который особенно дал о себе знать в течение последнего 20-летия. Ведь 5-летие перестройки, предшествовавшее ему, как раз и было временем контакта. Тогда газеты и журналы выходили невероятными тиражами. Конечно, печатались тексты разного уровня, но среди них было немало высококачественного материала. Вспомним хотя бы то, что даже московский «Коммунист» опубликовал статью Ивана Дзюбы о национальной культуре как целостности. Но властный плебс, хам — часто с высшим образованием или академическими званиями — очень быстро понял, к чему может привести этот процесс общения элиты с народом. А он мог превратить Украину в Польшу. Еще десять лет такого контакта в 1990-х — и дело было бы сделано. Но с тех пор начались разумно продуманные, целеустремленные и высокотехнологические вещи, которые имели цель разрушить этот контакт. С одной стороны — стихия дикого квазирынка (в котором было очень мало капитализма, даже больше того, что творилось в Римской империи во время нашествия варваров), с другой — персонажи во властных структурах, которые целеустремленно работали и работают на то, чтобы украинская культура как целостность не развивалась. Одно из возможных противодействий — такие круглые столы.

Теперь относительно интеллектуальных сил эмиграции. К их синтезу, сочетанию, кроме Украинской революционно-демократической партии Ивана Багряного, стремилась еще так называемая «среда Украинской главной освободительной рады», то есть активные участники освободительной борьбы 1940—1950-х национально-демократичных взглядов, которым удалось прорваться на Запад. В этой среде зародился журнал «Сучасність», на страницах которого произошло своеобразное соединения интеллектуалов восточной и западной частей Украины в эмиграции: главными редакторами журнала были «схидняки» Иван Кошеливец и Юрий Шевелев, «захидняк» Тарас Гунчак.

Между прочим, в тогдашней Польше знаменитый журнал «Культура» Ежи Гедройца читали практически все. При коммунистическом режиме, с 1960-х, поляки массово выезжали на заработки в Европу, контактировали с эмигрантами, и диаспора всегда чувствовала себя единым сообществом с теми, кто жил в Польше. В Украине же этого воссоединения, к сожалению, не произошло ни в советское время, ни в постсоветский период. Хотя шанс, по-моему, был.

Нужно отдельно обратить внимание на эмиграцию нового поколения, в среде которой немало высокоинтеллектуальных успешных людей, сознательно дистанцирующихся от Украины. Это серьезная проблема.

Вспоминая Ивана Багряного, я процитирую его слова, написанные в 1948 году: «Рассматривая политические силы, вернее политические кадры украинского народа в подсоветской Украине, мы утверждали и утверждаем, что кадры те колоссальные, высокой профессиональной и государственнической выучки. И тот, кто овладеет теми кадрами, тот может бороться против Сталина за украинское государство. Но те кадры находятся в КП(б) Украины и в комсомоле, то есть — под КП(б) У и под комсомолом, что ими распоряжаются. Наша ставка на эти кадры собственно и наводила ужас на наших политических противников, давая пищу самой ожесточенной пропаганде против нас. Но мы стоим дальше на своем, повторяя дальнейший ход мысли, которую нашим противникам не хватает пороха дослушать до конца. Да, эти кадры под КП(б)У и под комсомолом. На государственно-политической работе. И это — все основные кадры нации, потому что все, что было политически активно и способно к политической жизни, должно было определиться, возможность же определиться в официальной сфере была и существует только одна — под эгидой КП(б)У и комсомола. А теперь — другое дело, насколько эти кадры душой и сердцем принадлежат той КП(б)У и тому комсомолу.

Опыт подтверждает здесь что-то совсем противоположное... Очевидно, не о контакте с убежденными коммунистами и комсомольцами идет речь. Нет, речь идет о контакте с теми, кто разошелся с коммунизмом... И вот, останавливаясь на этом, говорили и говорим: проблема успешности борьбы за украинское дело — это проблема включения всех этих кадров в политический актив нации, в большую революционную освободительную акцию».

То можно назвать преувеличением, можно — большим идеализмом. Но, с другой стороны, вспомним, что даже Иван Дзюба писал о том, как он в свое время был комсомольским активистом; Вячеслав Чорновил в первой половине 1960-х годов также был комсомольским активистом и публицистом. Лично я тоже был в комсомоле, да и присутствующие здесь тоже... Багряный, безусловно, был прав, полемизируя со своими коллегами-эмигрантами, которые принадлежали к радикально-националистическому лагерю и делали ставку на то, что мы, дескать, придем и наведем порядок. Среда УГОС (Украинский Главный Освободительный Совет. — Ред.) придерживался той же позиции. И политические силы, которые объединились в Государственный центр УНР в экзиле под влиянием УРДП Багряного, которая также к нему принадлежала, в конце концов, пришли к мнению, что все будут решать украинские кадры в самой Украине.

Иван Багряный был человеком уникальной биографии. Он начинал как популярный поэт в 20-х годах и сразу натолкнулся на цензуру. Сначала его поэмы запрещали, а затем и о нем заговорили как о кулацком поэте. В 1932 году, еще до Большого террора, на долю писателя выпали арест, лагеря, побег. В 1938 году, когда Багряный вернулся в УССР — второй арест. Так называемая «бериевская оттепель» в 1940 г. спасла писателю жизнь и он вышел из тюрьмы. Интересным моментом биографии Багряного является сотрудничество с украинским подпольем — службой пропаганды ОУН-УПА — во время Второй мировой войны. Поэт принадлежал к числу тех, кто готовил документы УГОС. Однако, оказавшись в эмиграции, Багряный резко разошелся с заграничными лидерами радикальных националистов, то есть ОУН(б), ведь они не были задействованы в подпольной партизанской борьбе и не знали украинской действительности. Кроме памфлета «Почему я не хочу возвращаться в СССР», которое имело огромное значение в 40-х гг., Багряный пишет поэтическую сатиру «Антон-беда — герой труда», где речь идет о советской действительности и о том, почему ее стоит перебороть. Ему принадлежит много публицистических произведений, которые переизданы в наши дни в Киеве. Потом в свет выходит «Сад Гетсиманский» — роман, где задолго до Александра Солженицына, Багряный описал советскую репрессивно-карательную машину, описал ГУЛАГ. Кстати, левая интеллигенция на Западе отнеслась к этому труду скептически, как к клевете, ведь СССР, по их мнению, был воплощением всех добродетелей.

В завершение — оценка творчества Багряного, которую дал другой известный интеллектуал украинской диаспоры — Игорь Качуровский: «Багряный как автор — очень неровный и разнообразный. Неровный — это значит, что у него рядом со строками, которые можно назвать гениальными, появляется вдруг такая совсем слабая и малостоимостная писанина в художественном отношении, а гениальные вдруг появляются у него в прозе характеры человеческие, выписанные так, что немногие из украинских писателей, разве что Винниченко, могли когда-то изображать с такой силой. Он — автор экспрессивный, у него характеры же человеческие — живые. Относительно Багряного как политика — то здесь также есть что сказать. Многие наши политики искали блага материальные, сотрудничали с чужестранными разведками, правительствами и т.д. Багряный был неподкупен. Багряного нельзя было купить, никакие силы не могли его притянуть туда, куда он не хотел идти сам. Это одно. Второе — он был дальнозоркий политик. Кроме того, партия его была демократической, она не требовала того догматизма — о Винниченко то говорить, о, скажем, Донцове — другое. Члены были свободны в своих взглядах, это была демократическая партия».

БЖЕСКИЙ БЫЛ КОНТРАВЕРСИОННОЙ ЛИЧНОСТЬЮ

Л. И.: — Мы должны постоянно показывать эти фигуры, анализируя, как вернуть их украинскому народу. И возникает вопрос: достаточно ли пламенно украинские интеллектуалы боролись за то, чтобы не допустить деградации общества? Мы можем говорить о люмпенизации, которая тянется еще со времен смычки Сталина с люмпеном, но сколько энергий и души мы вложили уже сегодня, чтобы убедить тех, кто готов к этому?

Владимир БОЙКО: — В свое время, когда я читал работы Касьянова, посвященные украинским диссидентам, насчитал около тысячи имен людей, которые все всегда подписывали, и около трех сотен (это на самом деле не так много на всю Украину), которые прошли все круги ада. Сегодня я бы хотел затронуть вопрос о судьбе и наследие одного из таких людей — Романа Бжеского, кстати, родственника Николая Гоголя по материнской линии. В Энциклопедии украиноведения Романа Бжеского, например, нет. Когда Ярослав Дашкевич, один из первых исследователей наследия публициста, спросил Аркадия Жуковского, почему Бжеского в энциклопедии нет, тот подумал и сказал: он должен был там быть, несомненно, но его не очень любили, он критиковал всех. Критиковал он и Шевелева, который позже записал такое: «Он доказывал, что я выродок ада, причем ада советского». Бжеский был контраверсионной фигурой, но очень интересной. В 1917 г. Бжеский, выпускник гимназии, погружается в водоворот революционных событий, становится одним из организаторов Второго добровольческого украинского полка имени гетмана Петра Дорошенко в Чернигове. Роман Бжеский был самостийником — и это одна из причин того, почему его «затирали». В том же 1917 г. публицист был инструктором Центральной Рады, помощником районной милиции в Чернигове, работал в департаменте Генерального секретариата внутренних дел. Он всегда выступал на съездах и, в то время как большинство делегатов выступали за автономную федерацию, Бжеский отмечал необходимость самостоятельности. В 1918 году он организует антибольшевистский повстанческий отряд на Черниговщине. Впоследствии работает в Министерстве иностранных дел. После гетманского переворота становится посланцем гетманского правительства. Оказавшись за границей, выпускает целую серию блестящих публицистических работ, подает альтернативную точку зрения на события украинской революции. Его публицистика заставляет под другим углом посмотреть на украинские освободительные движения.

Можно сказать, что мы были и до сих пор находимся в плену взглядов на исторические события, которые закладывались в советское время. Только на рубеже 80-90-х гг. начали снимать запреты — сначала с трудов тех, кто был ближе к компартии, потом с Винниченко, Грушевского и в последнюю очередь — с таких людей, как Бжеский, сторонников самостийництва, правого консервативного течения.

Бжеский является частью интеллектуальной эмиграции. Он прожил в Кременце свыше 20 лет. Там построил свой дом, под крышей которого собрал блестящую библиотеку. Не имея высшего образования, он был интеллектуалом. Впоследствии организовывал кружок, учил молодежь. Среди его учеников, в частности, Улас Самчук, который вспоминал о своих взаимоотношениях с Бжеским: «Очередной аттракцией поражающей был для меня мой старый, еще со времен Кременца и гимназии, как часть моей ностальгии, приятель, учитель и коллега, а позже кум — Роман Бжеский, который в то время жил здесь со своей верной женой Надеждой ... обложенный книгами, картинами, с весьма неограниченной заинтересованностью и компетенциями. Исключительно заслуживающая памяти и вместе с тем исключительно затерянная в лавине псевдонимов фигура — контроверсионная, иногда загадочная, иногда гротесковая, неутомимо преданная делу, инквизиционная натура, которая всю свою жизнь безоговорочно была отдана в жертву украинскому делу, которая вела очень по-своему и очень контра пунктуально воспринимала и понимала». В 1934 году Бжеского арестовывают поляки, он становится одним из первых узников концлагеря Береза-Картузская. Через полгода он оттуда выходит, но в 1935 году его опять арестовывают. Бжескому удается бежать в Краков, откуда в 1941 г. он возвращается на родину. Улас Самчук приглашает друга в газету «Волынь» на должность заместителя редактора. Интересно, что Бжеский не принадлежал ни к одной политической партии. Он был сторонником идей Донцова, но в то же время выступал за демократию. Он готовил литературу для походных групп ОУН, но к объединению не принадлежал. Он писал стихотворения под псевдонимом Дажбожич, некоторые из которых становились песнями УПА, но и к повстанческой армии он не принадлежал.

В 1943р. публицист переезжает в Прагу, дальше вместе с семьей отправляется в Детройт (США), где они прожили 32 года. За этот период Бжеский смог издать 30 книжек.

Бжеский — черниговец, но свою жизнь он прожил на западе Украины, в Германии, потом в США. Впрочем, ему удалось на удивление хорошо понять советскую Украину.

И. Д.: — Кстати, в Энциклопедии современной Украины большая, весьма апологетическая статья о Бжеском. Когда я редактировал ее, то кое в чем не соглашался с автором, хотя в содержание не вмешивался. В чем заключалось мое несогласие? Бжеский, кроме всего прочего, весьма неисторичный, необъективный в оценках украинской литературы 20-х годов. У него есть книжка «Чолові представники українського виродження». И кто же эти «представители вырождения»? Кулиш, Хвылевой, Винниченко, то есть те, на ком и держалась наша литература 20-х годов, держалось культурное возрождение.

Возвращаясь к теме коллизии между галичанами и эмигрантами из советской Украины, надо уточнить, что такая коллизия не была тотальной. Яркий пример: Бжеский с Черниговщины, который был большим националистом, нежели Донцов, галичанин Николай Шлемкевич, который вместе с Донцовым издал три книги. Несколько слов о Шлемкевиче. Он учился в Вене. В 1916 году, во время так называемого Брусиловского прорыва (который весьма широко праздновали на Украине, хотя на самом деле он означал полный развал всех структур жизни в Галичине, и в итоге тысячи людей были вывезены в Сибирь) Шлемкевича вывезли в Сибирь. После Июльской революции 1917 года он возвращается в Киев и становится участником революции. Этот национальный подъем оставил глубокий след в его памяти, он написал статью «Весна», название которой воплощало то, что тогда творилось. Шлемкевич говорил, что именно тогда, в 1917-18 гг., рождался украинский человек, настоящая Украина, которая потом была утрачена. Выступал против террора и говорил, что национализм должен основываться именно на идеологической цели. Дальше — эмиграция, активная публицистическая, культурная деятельность. Сначала в Варшаве, а уже с 1946 года оказывается в США, где издает несколько очень важных и актуальных для нашего настоящего книг. Это, в частности, «Галичанство», где дает сравнительную характеристику галичан и украинцев Надднепрянщины, говорит о том, как они друг друга дополняют. Другая очень важная книжка — «Загублена українська людина», где Шлемкевич анализирует, как происходила деформация украинца, начиная со времен Киевской Руси и заканчивая 20-ми годами ХХ века. Еще одна его важная работа — «Роки життя і творчості», где он говорит о явлениях украинской культуры, о Шевченко, Франко. Ведущая идея его более поздних философских трудов (а по специальности он был философом, в 1926 году в Вене защитил докторскую диссертацию, которая называлась «Основы философии») — в основе всего должен быть человек, человеческая индивидуальность, личность. И никакие политические, культурные догмы ничего не стоят, если они искажают человека. И, наконец, еще одна важная работа Шлемкевича, написанная сразу после Второй мировой войны, «Українська синтеза, чи українська громадянська війна» — его ответ на патриотические баталии в среде украинской эмиграции.

ШЛЕМКЕВИЧ: В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОГО УКРАИНСКОГО ЧЕЛОВЕКА

Игорь СЮНДЮКОВ: — Маланюк характеризует малороссийство как национальное увечье, как капитуляцию перед боем. Об этом он писал свыше полувека назад, в 1959 году. Сегодня мы видим, что это малороссийство уже имеет политическую почву и одним образованием его уже не преодолеть — слишком далеко все зашло. Как думаете, что бы Маланюк написал сегодня?

О. П.: — Как известно, в истории не существуют «если бы», но все же, если бы Маланюк писал о том, что творится сегодня, он бы написал очень страшные слова. Вы точно сказали, что малороссийство — это априорная капитуляция перед боем. Термин «малороссийство» опять присутствует в текстуре общественной, культурной жизни, и, к тому же, этот термин постоянно перекручивается.

У Владимира Панченко была очень интересная статья на сайте «Український тиждень», которая касалась психоаналитического аспекта творчества Маланюка. Именно психоаналитический аспект интересен и он является показателем модерности Маланюка. У него Украина — женщина, наложница, любовница, изнасиловано женское тело на перекрестках всех дорог, черная Мария, которая в конечном итоге превращается в мать — в момент страшного Голодомора, катарсиса.

В. П.: — Относительно того, что бы написал Маланюк сегодня... Он считал, что есть украинский человек и есть малороссийство. Поэтому он был бы удивлен, что сегодня во главе Украинского государства оказались люди с абсолютно малороссийской ментальностью.

С. Г.: — Категорически нет! У этих людей нет малороссийской ментальности, потому что малороссийство — это часть украинства, а эти люди даже не касаются украинства. Разве что по месту рождения... А по воспитанию, культуре — они совсем другие. Более того. Эти люди уже представляют угрозу для малороссов. Вспомните, как Маланюк пишет об этих малороссийских сантиментах: «пісня, дівчата, кохають, галушки». Какие галушки? Какие украинские песни? Сегодня ничего этого нет. Сегодня ситуация принципиально новая: даже малороссом быть опасно. Впрочем, возможно, это парадоксальным образом будет иметь какое-то позитивное следствие.

О. П.: — Я совершенно согласна с паном Сергеем. Малороссийство у Маланюка тесно связано с его концепцией украинского православия и интерпретацией православия русского как системы, которая уничтожает христианство как такое. И в этом плане эффект действительно может быть парадоксально позитивным. Ведь сегодня как никогда до сих пор проявляется цивилизационная разорванность украинского кода (даже с малороссийством) и кода русского. Возможно, это тот раскол, о котором говорил Хантингтон, — между демократическим миром и авторитарным, в котором русское православие столкнется с исламским фундаментализмом и полностью выведет себя за пределы христианства. Сегодня мы являемся свидетелями того, как Россия уничтожает православие как часть христианского мира, а именно христианство является идентификационным кодом Европы.

Л. И.: — Достаточно ли мы делаем для того, чтобы объединить украинцев вокруг идеи интеллектуального роста? Народнические проекты уже не раз терпели поражение. В частности и из-за слабой интеллектуальной наполненности. Поэтому для того, чтобы стать украинцем и европейцем, необходимо приложить усилия. Существует огромное непаханое, несеяное украинское поле. И одним самообразованием здесь не обойтись. К участникам круглого стола у меня простое обращение: дайте всем интеллектуалам наряды, пусть едут по селам и городам, в университеты и делятся своими знаниями.

P.S. Полная версия круглого стола