Какую Россию я люблю?

Люблю Россию европейскую. Россию, умеющую сомневаться. Россию, умеющую смотреть на себя критическим взглядом. Россию, имеющую совесть — не какую-то мифическую, особенную, лишь ей присущую, а совесть общечеловеческую. Люблю Россию, умеющую уважать другие народы. Россию, которая, вслед за Буниным, убеждена, что «истина — выше России», а не наоборот.

Помню Россию конца 70—80-х годов, когда я там училась, — потому что по велению той же России перед дочерью опальных родителей были закрыты двери украинских вузов. Помню круги российской оппозиции — писательские, художественные круги. К оппозиции — более или менее явно — принадлежали и мои лучшие преподаватели Московского университета. Мы часто общались даже не словами — глазами. Эти люди умели уважать Украину — не как «младшую сестру», а как побратима в несчастье — в тисках тоталитарной системы. Очень просто: это была интеллигенция, это были потомки — чудом спасшиеся — интеллигенции, уничтоженной в 30-е и другие года — уничтоженной потому, что это были люди культуры в государстве, основанном на плебейской ненависти к людям умственного труда. Недавно, через расстояние в десятки лет ко мне откликнулась моя профессор истории итальянского языка — с просьбой разрешить напечатать в своем учебнике истории провансальского языка мои русские переводы провансальских трубадуров. Тогда это для меня была игра, студенческий эксперимент средневековой версификации. Но меня тронула не столько актуализация этого эксперимента, сколько внимание, с которым эта теперь уже моя коллега расспрашивает меня о моих переводах на украинский язык, о работе в Украине и Италии. Я для нее — не «хохлы», и она для меня — не «кацапы», мы по отношению друг у другу — люди культуры, и наше согласие легко и естественно. Или другая моя профессор — историк итальянской литературы. Она всегда была для меня немного таинственной — в ней было какое-то каменное молчание. По прошествии многих лет я встретила ее на конференции в Иерусалиме. И поняла: всю свою жизнь она вынуждена была скрывать свою еврейскую идентичность. Вышла ее книга о Москве, в которой были страшные слова: она писала, что не вернется посмотреть на Москву, чтобы не стать соляным столбом, как жена Лота...

А в противовес этому чистому и красивому чувству согласия — другое, немного, так сказать, амбивалентное. Молодые русские литераторы тех времен — они уже начинали понимать опасное бремя проблем, нараставших в отношениях между Россией и Украиной. «Нас так крепко обняли, что мы возненавидели друг друга», — сказал мне один из них. Была такая милая атмосфера: меланхоличные песни русских бардов, чтение стихов часами, эйфория преодоленного отчуждения... Но в какой-то момент я им сказала: разница между «нами» и «вами» все-таки грандиозная. Дядя одного из вас воевал в Карпатах. И спросил старика: «Дед, хорошо, что мы пришли?» А старик ответил: «Синку, та ви ж гірші од німців». А брат другого русского либерала служил тогда на морском флоте. И в тот момент — времена «Солидарности»! — корабль, на котором он нес доблестную воинскую службу, держал под прицелом Щецин, в котором живут мои польские родственники... И здесь между народами разверзается пропасть, которую красивыми словами и благими намерениями не закидаешь. Нужна научно обоснованная и этически ответственная реконструкция истории драм, конфликтов, потерь в отношениях украинского и русского народов.

Но насколько это возможно сегодня в Росси, где снова история пишется в Кремле? Так что снова не будет диалога, а значит согласия и прощения.

Осенью 2007 г. оппозиционная «Новая Газета» напечатала новую работу выдающегося русского историка Юрия Афанасьева «Трагедия победившего большинства. Размышления об отечественной истории и ее интерпретациях». Ученый говорит о «прошлом — живом и изуродованном», о мифологизации и героизации российской истории со стороны власти — как способе легитимизации этой власти. Легитимизации не выборами, не благосостоянием и социальным миром общества, а риторическими формулами абстрактного величия, мистифицированной акритической историей. Очень грустно читать эти его мысли — столь естественные в европейском контексте, насыщенном критическим мышлением, и столь неприемлемые в России, где Сталин, оказывается, был «эффективным менеджером», а десятков миллионов загубленных им людей словно и не существовало. Он действительно был очень «эффективным менеджером» — «менеджером» гигантской фабрики смерти. Афанасьев пишет: «[...] общество, лишенное исторической памяти, — это общество, не способное вписаться в определенную традицию и, следовательно, не способное воспринимать себя адекватно. Другими словами — это еще не общество, а пока только население, лишенное идентичности»1. То есть, в сущности, имперская, великодержавная Россия с ее помпезной кремлевской сценографией или ксенофобская, расистская Россия с ее «Русскими маршами» — это на самом деле Россия без идентичности, а следовательно, и без проекта будущего. Именно это и есть Россия, отказавшаяся от своей европейской природы, но не обретшая и природу азиатскую. И что изменилось за два века, если еще Петр Чаадаев в своих «Философических письмах» и «Апологии сумасшедшего», задумавшись над судьбой «этой бедной России, заблудившейся на земле», видел свою Родину как «прореху на человечестве», как вечного «бездарного ученика истории»?!

Чаадаев и Рылеев, в последствии Герцен, потом Сахаров, потом Афанасьев, а с ним и разные лица, разные голоса — Политковская, Новодворская, Латынина, Ковалев, Илларионов, Пионтковский, Евгений Киселев... А россияне, сотрудничавшие с «Культурой» Ежи Гедройца в Париже? Или Наталья Горбаневская и ее друзья — «большая маленькая восьмерка», которые 25 августа 1968 г. вышли на Красную площадь на демонстрацию протеста против ввода советских войск в Чехословакию? Они есть, они были, они будут...

И что же? Чаадаев стал первым узником тогдашней психушки, так как в российских координатах не может считаться нормальным человек, не согласный со своей властью и не до конца уверенный в априорном величии России. Узницей психушки была Горбаневская, а сегодня — петербургский активист оппозиционного интернета Вадим Чарушев. Просто молодой парень, создавший популярную интернет-группу «Галина Старовойтова, ваши идеи живы», сказал, в частности, что не согласен с официальной трактовкой Голодомора и... был посажен за это в 6-ю психиатрическую больницу2. Словом, не одна «чеховская палата №6», а целая психбольница №6... «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия»...

За многими известными именами есть очень много людей, мало, а то и вовсе неизвестных, молча и стоически защищающих европейскую Россию. Это разбросанные по всей России члены «Мемориала» (http://www.memo.ru/), борющиеся против нарушений прав человека, делающие святую работу по построению памяти — деталь за деталью собирающие свидетельства о миллионах репрессированных россиян, литовцев, украинцев, грузин, евреев, поляков и других народов (но потом к ним, как это произошло в декабре 2008 г. в петербургском отделении «Мемориала», врываются люди в масках и секвестрируют жесткие диски компьютеров с архивами). Или информационно-аналитический центр «Сова» (http://www.sova-center.ru/), занимающийся последовательным и системным исследованием национализма и ксенофобских движений в России. И десятки других не просто «информационно-аналитических центров», а невралгических центров русской честности. Перекликаются между собою этими огоньками противостояния, как монахи свечами в средневековых монастырях, которые склонялись над книгами во времена чумы и войн. Окруженные железным «Кольцом патриотических ресурсов» (http://www.rossija.info/) — бесчисленными организациями и их сайтами националистической России, проповедующей ненависть ко всем и всему, что не является русским. А аутентично русским признаются лишь имперские, ксенофобские и расистские визии, где рябит в глазах от двуглавых орлов и уже столь нередкостных в сегодняшней России свастик.

Мне очень грустно думать об одинокости этих людей перед лицом движущихся хищных голов бессмертной гидры авторитаризма. Запад помог польской «Солидарности»: от правительств, президентов, Папы Римского до наименьших парохий — Европа предоставляла Польше свою поддержку во всех возможных формах. Ведь воспринимала Польшу однозначно «своей». А сейчас эту российскую оппозицию покинули все. У себя на Родине оппозиционеров либо убивают, либо заставляют их уезжать на Запад. О Политковской печатаются пасквили, в которых она предстает проходимкой «Поллитровской», получающей на Западе премию имени «Гамнюса». Пускай французский философ Андре Глюксманн пишет, что Анна морально спасает русскую идею. Но это он пишет в предисловии к книге Политковской «Чечения. Бесчестие России», вышедшей в печать во Франции и Италии, но не в России3. В России известно все о дневной, а особенно о ночной деятельности каждой пластиковой куклы шоу-бизнеса. А на вопрос западных журналистов, показывающих прохожим фото Политковской, россияне пожимают плечами: «А кто это такая?» Имена оппозиционеров фигурируют в зловещих списках «врагов русского народа» — как в черносотенные времена. Этих россиян покинули братья-славяне, гурьбой ринувшиеся в Европу и желающие как можно скорее избавиться от чувства принадлежности к «русскому миру». Вот разве только, как всегда, Польша их не забыла. Мы их тоже покинули, так как у нас другие проблемы. А Запад их покинул, потому что где-то в глубине души Запад уверен, что Россия не принадлежит к его культурному пространству. А значит, лучшее бесперебойно получать российский газ, чем инвестировать время и энергию в российскую демократию, развивающуюся (если развивающуюся!) с такими вот катастрофическими «перебоями».

Да, эту иррационально честную Россию я люблю. Она мне близка открытостью своего европейского мышления, своим бесстрашием, своей горьковатой иронией, своей отчаянностью интеллектуалов, обреченных на поражение в царстве, по Мережковскому, «Грядущего Хама». Но это «царство» пришло в 1917-м — в огромной мере как результат антагонизма с Европой российской имперской системы, результат уничтожения культуры — и культур — во имя государства. Этот сорвавшийся с цепи «Грядущий Хам» сжег усадьбу Пушкина в Михайловском и усадьбу Блока в Шахматовом. А другой поэт — Маяковский — еще и посмеялся над умирающим Блоком: «Кругом тонула Россия Блока...» И написал уничтожающий портрет самого великого русского лирика: «И сразу — лицо скупее менял, / мрачнее, чем смерть на свадьбе: / «Пишут... из деревни... сожгли... у меня... библиотеку в усадьбе». Бедный Блок, ведь он сам их накликал, этих варваров, если писал: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, / С раскосыми и жадными очами!» И пророчески предвидел, как поведут себя «скифы» по отношению к Европе: «Мы широко по дебрям и лессам / Перед Европою пригожей / Расступимся! Мы обернемся к вам / Своею азиатской рожей!»...

Поэма Маяковского называлась «Хорошо!». Слишком мало русских писателей написали поэм и романов с названием «Плохо!». Так что неудивительно, что призыв Маяковского «Сегодня надо / кастетом / кроиться миру в черепе!» закончился призывом «мочить в сортирах» целые народы. «Сказано — сделано».

Итак, Россия, которую я люблю, это Россия — альтернативная этой стихии варварской деструкции культуры. С такой Россией никаких проблем у Украины не было бы (или, по крайней мере, они были бы максимально амортизированы). Украина бы спокойно готовилась к евроинтеграции, а Россия реконструировала бы свое государство после двух его крахов в одном только веке и была бы аллеатом западного сообщества в противостоянии опасностям современного мира. Однако в истории, как известно, категории «если бы» не существует.

Есть еще одна сторона дела. Временами «политически корректные» украинские интеллектуалы довольно облегченно говорят, что они не любят российскую политику, но любят «Россию Пушкина», или, скажем, «политически корректные» украинские (да и не только украинские!) историки, имеющие тенденцию говорить, что Сталин — он, конечно, монстр. А вот русский народ в его преступлениях не виноват...

Все намного сложнее. Драма сегодняшних отношений Украины (и Польши, и Грузии, и стран Прибалтики — да и всей Европы) с Россией родилась не сегодня. Европа также была жестоким колонизатором, но у нее всегда были интеллектуалы, осуждавшие за колониализм свои правительства, — великие личности от Рафаэля до Монтескье, до Джейн Остин, до Йетса и Сартра. В России — иначе. Пушкин был гениальным поэтом, но это не мешало ему прославлять кровавого генерала Ермолова, залившего кровью «братский» Кавказ. История идет по кругу. Если в ХІХ в. Пушкин написал: «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!», то сегодня он должен был бы отметить это знаменательное «братство» народов не менее поэтической сентенцией: «Смирись, Кавказ: идет Медведев!» В поэме «Кавказский пленник» поэт воспел царского генерала, который шел «как черная зараза, / Губил, ничтожил племена...» И это, оказывается, был не позор, а «славный час»: «И воспою тот славный час, / Когда, почуя бой кровавый, / На негодующий Кавказ / Подъялся наш орел двуглавый...» В таком восторге был Поэт пред доблестями Генерала, что даже просил чести стать его секретарем... И так же Лермонтов, хорошо зная Кавказ «по долгу службы», жесткими словами передал отношение к россиянам в чеченских селах: «Там в колыбели песни матерей / Пугают русским именем детей». Но поэту казалось все же нормальным, что «как хищный зверь, в смиренную обитель / врывается штыками победитель» (поэма «Измаил-бей»).

А спрашивается: «победитель» кого и над кем, если проходят века, но не стихают конфликты? Рабовладельческая Америка и колониалистская Европа сегодня смогли создать большой Проект интеграции — но лишь потому, что в недрах этой цивилизации неуклонно укреплялась и зрела концепция иного, то есть концепция уважения к другим народам и их культурам и концепция их мирного сосуществования. Произошла эта эволюция большой ценой, и результаты не всегда идеальны. Но эти результаты есть. Так что в большой мере не оттуда ли эта сегодняшняя временами даже параноидальная агрессивность России по отношению к Западу? Вряд ли официальная Россия думает, что на нее нападет НАТО, но вместе с тем она не может не понимать, что проект интеграции в российском варианте провален теперь уже окончательно. Итак, можно перестать притворяться — и готовить какую-то очередную «маленькую победную» войну? Пригодится для «населения», которому «победа русского оружия» дороже будущего собственных детей. И «население» таким образом точно будет знать, что у него нет достойной медицины, достойной школы, достойных условий жизни не по вине собственных руководителей, а по вине мифических «предателей», которыми кишит целый мир. Ведь что-то «верных друзей» осталось так мало, что и пальцев одной руки много, чтобы их сосчитать.

Современные же генералы, потомки ермоловых и паскевичей (Паскевич разгромил восставшую Варшаву в 1830-м), очевидно, не читали даже такого классика русской литературы, как Лев Толстой. Так как если бы они прочли «Хаджи-Мурата», то знали бы следующее: «Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения». Это очень страшное свидетельство русского писателя (не мешавшее ему, кстати, исповедовать вполне мессианские идеи относительно России): нежелание воспринимать другие народы как равных себе людей привело к тому, что и эти народы начали видеть в россиянах не людей, а «существ».

С помощью русских штыков проходило и «принуждение» Польши к «вечной дружбе». Василий Жуковский, сыгравший такую важную роль в судьбе Тараса Шевченко, в стихотворении с невинным названием и игриво-песенным ритмом «Старая песня на новый лад» так описал оккупацию восставшей Варшавы 1830 года: «Что нам ваши палисады? / Здесь не нужно лестниц нам. / Мы штыки вонзим в ограды / И взберемся по штыкам». И, конечно, не могло обойтись без торжественных ямбов Тютчева: «Так мы над горестной Варшавой / Удар свершили роковой, / Да купим сей ценой кровавой / России целость и покой» («На взятие Варшавы»). Но ничего, примирительно добавляет поэт: «Верь слову Русского народа: / Твой пепл мы свято сбережем»... Словом, Польше ничего не оставалось сказать, кроме «спасибо» за такую «братскую заботу»: не просто сожгли, но пепел сохранят. В Библии, правда, подобных братьев звали Авель и Каин. Так и по сей день: формула «да купим сей ценой кровавой / России целость и покой» могла бы быть лозунгом и последних (последних ли?!) чеченских и грузинских кампаний.

Конечно, и тогда не все так думали. Был критически настроен к такой патриотической риторике Александр Тургенев, был тот же Рылеев с его «Думами» и «Войнаровским», был Петр Вяземский, сказавший по поводу поэмы Пушкина «Кавказский пленник», что поэт никогда не может становиться сообщником палача. Даже один из основоположников славянофильства Алексей Хомяков в оде «На польский мятеж» неодобрительно откликнулся на «перешедший в поколенья / Вражды бессмысленной позор». Но все же не забыл прибавить, что «взор поэта вдохновенный / Уж видит новый век чудес... [...] Он видит: гордо над вселенной, / До свода синего небес, / Орлы славянские взлетают / Широким дерзостным крылом, / Но мощную главу склоняют / Пред старшим северным орлом»... Так или иначе, «северный орел» однозначно «старший», потому ему все разрешено.

Это Шевченко знал, что Кавказ-Колхида — это Прометей, растерзанный двуглавым орлом. И Мицкевич в «Дзядах» писал, что Петербург построен на крови и слезах украинцев и других народов. Поскольку для империи народы были «племенами», «туземцами», изредка еще какими-то никчемными «иноверцами». А поэты «окраин» империи видели на ее необозримых горизонтах восставшие народы, будущие нации. И именно потому, что эти имперские «окраины» исторически были европейскими реальностями. А Россию все же и вчера, и сегодня «умом», как известно, «не понять», и «аршином общим не измерить». Чаадаев уточняет: «Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам»4...

Достаточно пару таких цитат, чтобы понять, что не нужно себе строить никаких иллюзий: каждый народ действительно имеет тех правителей, которых заслуживает (и украинцы — не исключение!). И потому трудно разделить ту или иную национальную реальность на «виноватую» власть и «невиноватый» народ. Народ виноват в том, что продуцирует (и терпит) власть, являющуюся его политическим портретом. Поэтому в случае Украины путь в Европу осложнен все еще недостаточной зрелостью европейской идентичности Украины. Но это путь. А в случае России антагонизм с Западом объясняется тем, что критическая масса культуры европейской России до сих пор весьма незначительна, чтобы радикально изменить ход событий.

Словом, как написано на сайте Торгово-Промышленной Палаты Италии в Украине в рубрике «Европейская часть России»: «На этой странице содержание отсутствует»5.

И все равно именно сейчас, когда вот уже в течение многих последних лет происходит целенаправленное разрушение европейского кода русской культуры, необходимо проявить выдержку и все-таки продолжать любить эту европейскую Россию. Но любить не голословно, а конкретно, то есть проявлять к ней внимание и солидарность. России сейчас тяжелее, чем Украине. В Украине, разделенной между европейским кодом и российско-советским, первый код будет консолидироваться и расширять радиус своего действия, а второй медленно, но неуклонно будет отмирать в силу своей безнадежной архаичности и ненасыщенности никакими интеллектуальными концептами. А Россия расколота на расплывчатую сумму несовместимых между собою идентичностей, существующих, к тому же, в разном культурном времени. «Дети Чингисхана» в газово-византийской перспективе «Третьего Рима», расисты, охотящиеся на «чурок» в получившей свои современные измерения империи, столетиями завоевывая нерусские народы, — это все-таки спектакль не для слабонервных. Рано или поздно он неминуемо заканчивается трагическим «мюзиклом» под названием «Норд-Ост». Только и остается, что пожелать, чтобы современный европейский код стал консолидирующим основанием будущей России. Лишь в таком случае стал бы реальностью проект интеграции — не как принудительного покорения, не как ассимиляции, а как добровольного сожительства свободных народов.

Хотя пока что — будьте реалистами — надежд на это мало. Россия и сегодня, как и триста лет назад, имеет иллюзию, что внешними факторами можно решить внутренние проблемы. В своей «политической булимии», по словам Нормана Дейвиса, Россия наглоталась территорий, а справиться с ними не может. Вот уже и в Южной Осетии прекратили выдавать российские паспорта — как в свое время в Приднестровье. Это теперь «самостоятельное государство» — не зря его признали Никарагуа, Хамаз, Хезболла, и еще готовятся к признанию сомалийские пираты. Людей использовали и бросили в политическую, экономическую, юридическую пропасть. А дальше — Крым? Всего лишь за первые месяцы 2009 г. в России вышли в печать книги, описывающие развертывание военных действий в Украине: «Война 2010: Украинский фронт», «Русско-украинские войны», «Независимая Украина: крах проекта»... «Это есть наш последний и решительный бой», — предупреждает аннотация к книге Георгия Савицкого «Поле боя — Украина. Сломанный трезубец». Хорошо, предположим, что Россия оккупирует Украину (хотя ее страшная баллистическая ракета «Булава» падает семь раз из восьми, говорят сами русские военные). Но поможет ли это России прекратить спад экономики, который уже сравнивают с 1941 годом? Или погасить долг перед западными банками — полтриллиона долларов6? Поможет иметь лекарства в больницах (три четверти лекарств в России импортные)? Поможет остановить катастрофическую демографическую кривую, предвидящую к 2080 г. уменьшение российского населения до 38 миллионов? Однако чем хуже ситуация, тем больше виноватых — и все почему-то за пределами России.

Вот, собственно, трагедия России: раньше над «русской идеей» работали по крайней мере интеллектуальные силы страны, пусть даже имперского направления. Разные стратеги империи, Безбородько (хоть и из Глухова, но без мягкого, конечно, знака...) или Уваровы (с его «самодержавие, православие, народность») и дома во дворцах и у императора на службе говорили на французском и какую-нибудь книжку прочли. А здесь временами даже трещат деревья, когда с них слезают некоторые новые «защитники» России — их достаточно и в украинских регионах. В лучшем случае эта «русская идея» пущена на откуп людям, элементарно не владеющим инструментами понимания проблем современной цивилизации.

И эта ситуация зеркально отражается и на нашей территории. Откровенно говоря, сложно любить Россию, радующуюся своим карикатурным репрезентациям именно в Украине. Это пенсионеры, которые в Крыму швыряют яйца в Мазепу, объявляя ему анафему. Это «сыны народа», громко кричащие в каждой своей каденции о «русском как государственном», одновременно тихо обирающие немилое государство до нитки, строя виллы на ненавистном Западе. Это провокаторы с анальфабетическими писульками о федерализме и вечном «расколе» Украины, которого так до «братских» слез хочется в Кремле (а заканчиваются «братские» деньги — заканчиваются и писульки). Это экстремисты, то там, то тут обливающие краской памятники Голодомора или на Говерле топчущие сапогами герб Украины. Это видимые «академики» в невидимых погонах, пишущие толстые книги против НАТО, неблагосклонного Запада и «оранжистов-предателей», густо замешивая пустоту идей на бессильной желчи. Уже неэффективные «менеджеры» русской идеи! Которые, кстати, не понимают, что этот грубый насильнический способ «принуждения» к любви к России дает прямо обратный эффект. Потому в наиболее, казалось бы, пророссийских регионах Украины постоянно возрастает количество людей, возмущенных такими действиями России. Если люди выходят из наркоты, из алкогольных испарений, путешествуют, читают книги, они начинают задаваться вопросом: а где же ваша «братская дружба»? Почему ваши руководители государства ведут себя так пренебрежительно по отношению к соседним государствам? А почему вы должны нам диктовать, идти нам в Европу или не идти? А что вы нам можете предложить взамен, кроме газового шантажа и последствий советской нищеты?

Словом, разные формы антиукраинской политики — все это отравляющие миазмы посттоталитарных катакомб, не делающие чести ни России как «повару» этих миазмов, ни Украине, предоставляющей пространство для распространения этих миазмов. Ну где, в каком еще зверинце возможны такие оскорбления языка, культуры, национальности, которые звучат со стороны России в адрес Украины, Польши, Грузии? В каком зверинце можно услышать в ответ на анализ проблем — истерические обвинения в «нелюбви» к России? Критический анализ — это не «нелюбовь». Критический анализ — это неотъемлемое право каждого цивилизованного человека и обязанность открытого общества. Неслучайно украинская печать часто не попадает на Донетчину, Харьковщину или в Крым: любая цензура, любой запрет — это признак элементарного страха. Такие реакции — признак не силы России (и ее пятой и десятой колонны в Украине), а ее слабости, ее политической, интеллектуальной, этической неспособности дать наполненный смыслом ответ на кризисные аспекты своих отношений с соседними государствами.

Совершенно другое дело — определенная часть русскоязычных украинцев или собственно россияне в Украине, чувствующие себя гражданами этого государства, частью украинского цивилизационного поля. И здесь впереди еще долгие годы построения культуры общения. Разумеется, плюрализм и толерантность — наука значительно более сложная, нежели ордынские набеги на соседей. Но этих людей узнаешь. Они, как говорит один прекрасный киевский журналист, — «одной группы крови» с нами. Так как демаркационная линия одна и та же — способность или неспособность к европейскому мышлению как к этосу сожительства по законам взаимного уважения.

И еще — грустно. Эти политические доминанты на самом деле отбирают время и пространство у просто человеческих эстетичных переживаний. Ведь можно было бы просто любить голос Шаляпина, поющий Массне, стихи Ахматовой и Мандельштама, Стравинского с Дягилевым, русскую актерскую школу и Мастера с его Маргаритой... В конце концов, сам русский язык (естественно, без блатных его инверсий!). Но российский пропагандистский бульдозер так яростно вгрызается в почву украинской культуры, что за его ревом этих голосов не услышишь. Слышен лишь адекватный музыкальный аккомпанемент этому бульдозеру — вульгарная попса и бандитский шансон.

Ведь на самом деле российская тоталитарная система уничтожала не только национальные культуры. Она уничтожала Культуру как таковую — во всех ее аутентичных формах и измерениях. И в том числе — культуру русскую. Результатом и есть эта этическая и интеллектуальная катастрофа России. И дай то Бог ей из этой катастрофы выйти. Для добра своего и соседей.

Что может противопоставить этому интеллектуал, если вчера ему предлагался «кабинет» на Соловках, а сегодня — разве только столик в уголке политической конюшни Чингисхана? Однако история подтверждает — прежде всего история Европы! — что рано или поздно все-таки идеи европейских революций — идея свободы, идея равенства, идея братства (реального, а не выдуманного!) — побеждают. Побеждает книга. Побеждает чувство солидарности. Чувство достоинства.

Об одиночестве интеллектуалов — и их солидарности — в мире тоталитаризма пел Булат Окуджава: «Поднявший меч на наш союз / Достоин будет худшей кары, / И я за жизнь его тогда / Не дам и ломаной гитары. / Как вожделенно жаждет век / Нащупать брешь у нас в цепочке... / Возьмемся за руки, друзья, / Чтоб не пропасть поодиночке»...

Бывая в Польше, очень люблю момент, когда заканчивается конференция, поляки собираются и начинают петь. Поют песни украинские и английские, польские и итальянские, еврейские, белорусские, чешские... И поют песни русские. Того же Окуджаву, того же Высоцкого. Потому что поляки, названные Тютчевым «фальшивой цивилизацией», которая непременно должна была погибнуть, восстали из того пепла, который, опять же по Тютчеву, обещала великодушно сохранить «братская» Россия. И посыпали двуглавому орлу соли на хвост. Были Европой — и вернулись в Европу. Думаю, все народы, вырвавшиеся из когтей этого двуглавого орла, будут любить Россию не «русских маршей», а Россию, чья молодежь когда-то в будущем с такой же инстинктивной приязнью сумеет петь песни украинские и польские, еврейские и грузинские — и это будет не фольклорный аккомпанемент водочных застолий, а естественная потребность души европейского народа, умеющего любить и уважать другие народы.

Сегодня в это трудно поверить. Вывод Чаадаева был безапелляционен: «В России все носит печать рабства — нравы, стремления, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде»7.

Но другая цитата — слова Натальи Горбаневской — может дать нам веру в то, что не все так безнадежно: «[...] было время, когда говорилось, что в России установился тысячелетний большевистский рейх. Но мы знаем, что тысячелетний германский рейх рухнул в течении 12 лет. Большевистский, к сожалению, продержался дольше, и больше людей отравил. И надо жить и выживать из себя эту отраву. Но я просто верю в то, что в человеке заложено стремление к свободе, а не к рабству»8.

Конец цитаты, как говорится. Но, к сожалению, не конец проблемы.

1 http://www.yuri-afanasiev.ru/tragedy.html.

2 http://www.rferl.org/Content/Russian_CyberOppositionist_Forced_Into_Psychiatric_Clinic/1511080.html.

3 Cf. A. Politkovskaja. Tchetchenie, le deshonneur russe (pref. A. Glucksmann). — Paris: Buchet/Chastel, 2003 (итал. пер.: Cecenia. Il disonore russo. — Roma: Fandango Libri, 2003).

4 П. Я. Чаадаев. Статьи и письма. — Москва, 1989, с. 47.

5 http://www.ccipu.org/russian/news-russia-occidentale/index.php.

6 http://www.inosmi.ru/translation/247911.html.

7 Чаадаев. Цит. — С. 203.

8 http://www.novayagazeta.ru/st/online/259740/.