ПРОЦЕНТ РИСКА

На сегодняшний день политреформа остановилась на перепутье, которое точнее было бы назвать тактическим тупиком. Имея на руках уже одобренный законопроект конституционных изменений, в котором прописаны схемы отношений между парламентом, правительством и президентом, депутаты остаются в полной неопределенности относительно того, по какой системе будет избираться парламент. Собственно, то, что реформу начали с полномочий институтов, а не с моделей выборов, может быть одной из причин витающего вот уже второй месяц над Украиной призрака парламентского кризиса.

Следует напомнить, что модели выборов — это не только правила голосования, а и фундамент, на котором строятся, а главное — реализуют свои функции политические институты и коалиции. Поэтому вопрос об электоральном барьере или, говоря политическим слэнгом, электоральной гильотине на уровне 1% — весьма непростой. Коротко приведем все «за» и «против». Сторонники низкого барьера аргументируют его тем, что планка в 1% позволит учесть интересы мажоритарных депутатов, неготовых изменить свой «холостой» статус на партийный, уменьшится влияние админресурса, увеличится количество центристских партий.

Оппоненты также имеют свои аргументы: низкий барьер приведет к мультипартийности и клонированию больших и средних партий, а значит — партийному хаосу в парламенте; коалиционная и блоковая стратегия на выборах будет неприоритетной, поскольку партии стремятся самостоятельно участвовать в выборах; шанс попасть в парламент получат так называемые виртуальные и технологические партии, и, наконец, возникнут проблемы с созданием большинства и коалиционного правительства. Как видно, список аргументов широк и каждый из них может быть как подтвержден, так и опровергнут. Попробуем оценить реальные риски низкого уровня электорального порога.

Очевидный и наиболее вероятный риск — мультипартийность. Представим себе гипотетическую ситуацию на выборах с низким барьером. Выход новых партийных игроков усилит неопределенность партийной конкуренции. Как должны вести себя так называемые устоявшиеся партии, имеющие свой электорат, по отношению к новым, и наоборот, — какую тактику изберут новые партии? В этой связи можно отметить два вероятных следствия. В невыгодном положении оказываются именно устоявшиеся партии — они не могут точно знать, как себя вести, поскольку политика новых игроков для них неизвестна. Весьма вероятно то, что идеологические партии в подобной ситуации неопределенности будут нести меньшие потери, чем «прагматические центристы». Если обратиться к украинским реалиям, то ситуация может выглядеть следующим образом. В условно выделяемых в отечественном партийном поле левом, правом и центристском секторах есть доминирующие партии. В левом — это КПУ, СПУ, в правом — «Наша Украина», в центристском — СДПУ(О) и Партия регионов. Скорее всего, левые и правые сумеют сохранить ядро своего электората. Отсюда вывод: основной наплыв новых игроков придется на центр.

Смогут ли Партия регионов (а это уже не блок «За Еду») и СДПУ(О) удержать и приумножить свои слои избирателей в условиях наплыва новых «претендентов»? Важной проблемой для центристов станет поиск собственного отличия в массе подобных партий. Выделить и позиционировать собственный брэнд будет весьма трудно, так как программная база центристов по своей природе надидеологична. Кроме этого, идея о том, что лучше иметь больше центристских партий, была актуальна на прошлых выборах, когда административное влияние было способно мобилизовать большинство в Раде. Какой будет эффективность подобной мобилизации в результате выборов по новой пропорциональной схеме, после реформы и с новым президентом?

Как поведут себя новые партии или, точнее, какие партийные стратегии будут реализовывать мажоритарщики? Однопроцентный барьер выгоден, прежде всего, для тех мажоритарщиков, которые имеют административный капитал и представляют крупные регионы. Только имея такие ресурсы, можно с помощью партии «собрать» необходимые для одного процента 300 000 голосов избирателей. Не все мажоритарщики владеют такими ресурсами, что позволяет говорить о первом и втором «сорте» одномандатников. Это деление подтверждается и тем, что более скромные одномандатники выступают за сохранение смешанной избирательной системы в ее существующем формате «50/50». Или даже за возвращение к старой мажоритарке. Здесь необходимо вспомнить аргумент сторонников низкого порога об уменьшении влияния административного ресурса. Если выгоду от низкого барьера получают мажоритарщики только «высшей касты», то влияние админресурса лишь увеличивается. Скорее всего, так и будет в случае принятия однопроцентного барьера.

Традиционно считается, что функция электоральной гильотины заключается в недопущении малых партий в парламент. Если же такие партии получат парламентские мандаты, то главная задача для них — не столько законотворчество, сколько выживание на парламентской площадке.

Поэтому создание коалиций будет поставлено в зависимость от мелких партий. Именно они смогут влиять на коалиционную политику, выступая держателем всевозможных «золотых акций». Другими словами, необходимо помнить, что низкий электоральный порог очень рискован в условиях парламентского механизма формирования правительства. А именно к такому механизму будет совершен переход по результатам политреформы. Говоря о малых партиях, можно предположить и критический вариант возможной ситуации — сколько представителей от партий с 1% пройдет в парламент, если при пороге в 4% таких депутатов оказывается около десяти? Как поведут себя в парламенте «фракции» с одним или несколькими депутатами?

Интересен еще один момент. Какой выбор будет делать избиратель? При снижении избирательного порога число партийных участников увеличивается, и возрастает поле выбора у электората. Однако распорядиться этим выбором будет весьма трудно. Если голосование за идеологические партии может быть прогнозируемым, то дать оценку распределению голосов среди центристских партий будет уже затруднительно. Можно предположить, что часть избирателей проголосует за узнаваемые партии, часть голосов окажется у партий «регионального масштаба», а остальные отойдут в категорию «против всех». И здесь возникает вопрос о растраченных голосах и о соразмерности той потери, которая имеет место при 4%. По итогам выборов 1998 и 2002 годов однопроцентный барьер преодолели около полутора десятков партий, то есть примерно половина от всех участников выборов. При существующей системе бонус при распределении голосов получают малые партии, поскольку у них наибольшие остатки (ст. 76 действующего «Закона о выборах»). Если основная прибыль партий будет в размере 1—4%, то диспропорциональность результатов выборов еще больше увеличится.

Какие возможные варианты снижения рисков неэффективности пропорциональной системы можно предложить?

Нахождение компромисса может происходить по следующим направлениям. Менее радикальное снижение электорального барьера до 2% — относительно оптимальный вариант, на который могут согласиться, прежде всего, левые. Если допустить, что чистая пропорционалка невозможна, то можно было бы оставить смешанную систему, но в пропорции 75/25: 75% депутатов избираются по общегосударственному многомандатному округу, а 25% — в мажоритарных региональных округах. При этом стоит попробовать установить связь между мажоритарным депутатом и партией и ввести в закон следующую норму. В случае, когда от политической партии в парламент проходят 3—5 депутатов по мажоритарным округам, она могла бы иметь право на участие в распределении мест в общенациональном округе наравне с партиями, преодолевшими избирательный порог. В существующем законе, впрочем, как и в проекте Рудьковского-Ключковского, заложен только один критерий, ограничивающий участие партий в выборах — партии на момент выборов должен «исполниться» год. Более эффективным было бы усиление отбора партий именно до начала выборов. К примеру, упомянутое ограничение в один год увеличить до четырех — срок между двумя выборами в парламент. Это уменьшит список партий и мотивирует их работу над своим идейным и организационным содержанием.