«УСТАЛОСТЬ МЕТАЛЛОВ»

— На «круглом столе» в «Дне» перед выборами вы сказали, что власть у нас живет, фигурально выражаясь, по феодальным законам, в то время как оппозиция — по первобытным. Свидетельствует ли инициатива Президента по реформированию политической системы о намерении власти перейти на более высокий уровень? Каковы, на ваш взгляд, перспективы такой реформы?

— Власть фактически декларирует переход политической системы страны от постсоветской, во многом сохраняющей все советские принципы регуляции политической и экономической жизни страны, и фактически ту властную иерархию, от которой мы принципиально пытались отказаться в процессе перестройки и построения независимого государства, к системе предевропейской. Мировой опыт показывает, что организованные по принципу сильной централизации государства, в основе которых лежит президентская власть, — это, как правило, государства, где демократические принципы политической жизни в полной мере не реализуются. Исключение в этом смысле составляют Соединенные Штаты Америки, но это особый разговор. Примером могут быть государства Латинской Америки. Украина в этом смысле, живя по такой модели, не продемонстрировала за десятилетие способность приблизиться к США и уйти от латиноамериканской модели. Почему и звучали обвинения в том, что Украина превращается в банановую республику.

Власть демонстрирует желание изменить политическую систему. Что же происходит? А ситуация складывается парадоксальная. Оппозиция, которая выступала под этими лозунгами и получила неплохую поддержку на последних парламентских выборах, казалось бы, должна была использовать этот момент, не взирая на то, какими мотивами руководствуется власть. С моей точки зрения, основной мотив, лежащий в этом решении власти — это ощущение неспособности к самовоспроизводству в этой устаревшей постсоветской системе. И мне кажется, что Украина в этом смысле (хоть и говорят, что она сильно отстает от России) немного впереди России, потому что там воспроизвели эту систему — систему наследования власти. В Украине власть приходит к выводу о том, что такое самовоспроизводство становится невозможным, а это значит, что политическая система Украины несколько продвинулась вперед в демократическом смысле. То есть власть начинает считаться с настроениями в обществе. А преобладающие настроения — усталость людей от стратегии выживания и желание перейти к системе, в которой они наконец-то смогли бы жить, от переходного состояния — в состояние устойчивого развития. Мне кажется, это устремление власть почувствовала. Казалось бы, оппозиция должна была моментально использовать эту ситуацию и начать реализацию своих же собственных лозунгов. Но теперь уже эти лозунги ей не интересны, — они были интересны тогда, когда с ними можно было выйти на протестные акции. Это я и имел в виду, когда говорил, что власть у нас организована по феодальному принципу, а оппозиция — во многом еще по первобытно-мифологическому. Ведь в чем суть мифологического сознания? В его нелогичности, непоследовательности, способности к совершенно алогичным скачкам. Именно таким нелогичным скачком можно назвать поведение оппозиции, которая считает, что, если ее лозунги властью уже приняты, значит, они больше не актуальны. В этом — сиюминутность мышления, стремление не к реализации стратегических целей, а к решению сиюминутных задач. Это свидетельствует о недостаточно сформированном и логически здравом современном политическом сознании. И это можно сказать о любой оппозиционной политической силе. К примеру, коммунисты, главной целью которых было лишить Президента полномочий, — теперь это их волнует в меньшей мере. То есть формально они поддержали эту инициативу, но без того рвения, которое они проявили к призывам своих партнеров выйти на улицы. Но вообще коммунисты всегда склонны к тому, чтобы использовать любую сложную политическую ситуацию для расшатывания государственной системы. В этом у них большой опыт, — они уже проделали это в 1917 году, и рефлекс расшатывания срабатывает до сих пор.

Пример наиболее мощной оппозиционной силы — «Нашей Украины» — тоже свидетельствует о том, что тот лозунг, с которым они шли на выборы, оказался для них же не таким актуальным. Хотя, казалось бы, именно сейчас и существует единственная возможность реализовать эти цели, — пока партия власти не пользуется у народа безусловным авторитетом. К слову, эта партия была, есть и будет — пока есть власть, будет существовать и аморфная партия власти. Но теперь оказывается, что «Украина еще не дозрела до этой европейской системы». Я, например, лично тоже не очень верю в то, что Украина до нее дозрела. Но я, в отличие от них, не выдвигал подобных лозунгов. Поэтому могу выступать со своими сомнениями. А те, кто с этими лозунгами шел на выборы, не имеют такого права. Я уже не говорю о других оппозиционных силах. У них конкретные цели — любыми средствами убрать от власти Президента Кучму.

Что касается перспективы реализации президентских инициатив, то я ее оцениваю довольно скептически. Отчасти потому, что для власти это вынужденный шаг. А вынужденное делается со значительно меньшим энтузиазмом, чем то, что вдохновляет.

— Чем, по вашему мнению, станут для Украины осенние акции протеста, которые готовит оппозиция? Не будут ли они очередными, используя вашу же терминологию, «ритуальными танцами»?

— Это не совсем ритуальные танцы. Дело в том, что существует определенное массовое настроение — усталость людей от переходного состояния. Наши люди отличаются от тех, которые блуждали с Моисеем по пустыне, тем, что они (то есть наши) гораздо более образованные и живут в совершенно другом мире. Слишком долгий переход к земле обетованной их уже не устраивает. Поэтому какие-либо акции протеста, которые могли бы продемонстрировать действующей власти усталость и нежелание жить в таких условиях, могут рассчитывать на моральную поддержку. Но... Моральная поддержка есть, но нет никакой поддержки идей агрессивного процесса смены власти. Это очень важный момент, который, как мне кажется, нужно учитывать отдельным политическим силам. Люди хотели бы продемонстрировать власти путем каких-либо акций то, что они устали от ожидания каких-либо серьезных перемен. Но более всего они опасаются, и наши исследования это показывают, того, что эти перемены могут привести не к изменению ситуации к лучшему, а к расшатыванию существующей. Этого никто не хочет. И я думаю, что если эти акции удастся удержать в рамках цивилизованного выражения социального недовольства, то они могут рассматриваться людьми как очередная демонстрация власти своего не самого лучшего психологического и морального состояния. Что всегда способствует активизации деятельности властных структур по преодолению такого состояния. Если же процесс зайдет слишком далеко и приобретет агрессивные формы, то в обществе возникнут очень серьезные опасения и неудовлетворенность деятельностью оппозиционных сил. Я глубоко убежден, что сейчас идет проверка, насколько Украина вообще готова к тому, чтобы переходить к предевропейской системе, о которой я говорил. Потому что если эти акции превратятся в агрессивное столкновению и заведут политическую ситуацию в полный тупик, это как раз и будет демонстрация того, что ни о каком европейском пути говорить еще нельзя. Это будет очередной латиноамериканский вариант перманентной революции. Люди не хотят перманентной революции в той мере, в какой они не хотят и агрессивного переворота и путча.

— При сопоставлении тех процессов и той динамики, которая существует за пределами Украины, и нашей политической кухни, создается впечатление, что у нас и у них разные уровни политики. У нас обсуждают, как поделить посты, комитеты, каковы у кого шансы на 2004 год, относительно стратегических перспектив страны среди политической элиты дискуссия происходит очень вялая, если не сказать, что ее вообще нет. Каково ваше мнение по этому поводу?

— Я думаю, что это основная беда нашей политической элиты. Она заключается в отсутствии понимания того, что политическая стратегия — не заложница политической тактики. И последние события это показали. Когда лозунг об изменении политической системы, с которым выходила оппозиция, вдруг оказывается неактуальным для нее, это демонстрация того, что политическая тактика оказывается значительно важнее, чем политическая стратегия. Кстати, это беда не только политической оппозиции, но и власти. Я много писал об этом ощущении властью себя как сиюминутной или не отвечающей за перспективу. Когда говорят, что у нас власть недееспособна, я всегда отвечаю, что она очень дееспособна, но ее дееспособность ограничивается тем моментом, который обычно называют «здесь и сейчас». Она способна решать проблемы в момент их возникновения. Тогда как многие проблемы не возникали бы, если бы в политические и экономические стратегии были заложены способы их решения. Почему власть часто оказывается не способной решать многие проблемы? Потому что при отсутствии политической стратегии их возникает слишком много. И просто не удается одновременно решить их все. Отсюда и ощущения метания, недееспособности.

То, что у нас нет такого политического сознания — закономерно. Стратегическое политическое сознание не могло сформироваться у советского человека. Там стратегия совершенно четко определялась одной доминантной всеподавляющей политической силой, и вся политическая элита страны формировалась по принципу оперативного решения назревающих проблем. Она воспроизвелась в постсоветской системе. Но горько, что и оппозиция у нас пропитана таким же способом восприятия политической действительности. Не сознавая того, что только последовательная стратегическая позиция может создать и возможность для конструктивного прихода к власти.

Западная система в этом смысле отличается в лучшую сторону, поскольку их политические силы имеют опыт формирования политических стратегий хотя бы на период прихода к власти. Слишком много уже было циклов смены власти, и эта система отработалась. Кроме этого, их система значительно меньше коррумпирована. В коррумпированной системе очень трудно реализовывать стратегию, ведь каждый раз приходится учитывать интересы кланов, интересы своих и несвоих групп. Это все очень трудно заложить в политическую стратегию. Ведь реализация политической стратегии возможна только тогда, когда существует стабильный закон, которым люди могут руководствоваться, и которого придерживаются. А поскольку законы все время меняются, а исполнение их всегда под вопросом, то о какой стратегии можно говорить? Ведь стратегия, положим, даже на пять—десять лет предполагает, что неизменными остаются так называемые правила политической и экономической игры. Тогда стратегия не будет непредсказуемо меняться каждый год и в зависимости от интересов тех или иных политических и экономических групп, причем, теневых интересов. Мы знаем, что и наши правительства создавали планы на десять лет и больше, но они в итоге оказывались абсолютно утопическими. Именно в силу того, что необходимыми условиями планирования являются стратегическое мышление и отказ общества от коррумпированной системы, при которой вообще трудно что-либо планировать.

— О каком состоянии общества свидетельствует уровень нашей прессы?

— Я думаю, что у нас средства массовой информации очень хорошо отражают общее состояние страны. У нас прессу критикуют — во многом справедливо — за то, что она все еще неспособна стать реальной силой, способной контролировать действия власти, не соответствующие демократическим идеалам, являться выразителем и организатором общественного мнения, в чем, собственно, состоит ее задача. Я бы не стал слишком сильно обвинять журналистов, — в постсоветском обществе они оказались в сложной ситуации. Тоталитарная политическая цензура, которая была при советской власти, не исчезла, а трансформировалась в плюралистическую цензуру. То есть у нас, к сожалению, очень сильны традиции цензурирования, причем используются разнообразные методы. И этот плюрализм, может, не так подавляет СМИ, как тотальная цензура, но он создает в обществе ощущение того, что очень трудно массово реализовать стремление к свободе журналистского самовыражения. Конечно, есть отдельные случаи, но они не являются типичными для постсоветских государств. И у нас не случайно исчезли из журналистики целые жанры. Скажем, жанр журналистского расследования погиб именно в условиях плюралистической цензуры. Причем и владельцы СМИ сами ее осуществляют — в силу своих конъюнктурных интересов. Но это не значит, что в журналистике не накапливается огромный потенциал. В чем опасность такого отношения к СМИ? В кризисные моменты для власти эта сдавленная пружина может распрямиться. Пресса, кстати, сыграла колоссальную роль в уничтожении советского государства. Когда возникает кризис, долго подавляемая потребность журналиста в самореализации выражается с перехлестом, в неадекватной форме. И это дает огромный импульс к дестабилизации власти. Я считаю, что этот фактор у нас не учтен. Хотя были декларации власти об общественном телевидении, которое будет выражать мнение общества. Но где это общественное телевидение? Даже разговоров уже о нем нет.

Да, существуют еще и издания непримиримой оппозиции. Но, к сожалению, уровень их, интеллектуальный и моральный, не может удовлетворять более-менее духовно развитого читателя. Эти средства превращаются в непрофессиональные. Более или менее профессиональными являются как раз те СМИ, которые так или иначе находятся под контролем. Но в кризисных ситуациях эта богатейшая профессиональная неудовлетворенность может выйти боком тем силам, которые сейчас управляют обществом.