«Є у мене щирий батько...»

«ЯКБИ НЕ ВІН...»

В истории выкупа Тараса Шевченко из крепостничества исключительно важной была роль конференц-секретаря Академии художеств Василия Ивановича Григоровича (1786 — 1865). Об этом свидетельствовал сам поэт: посвятив Григоровичу поэму «Гайдамаки» (1841) и назвав в ней своего спасителя «душею щирою козацького роду», автор (условный кобзарь!) звал сынов-гайдамаков, рожденных его поэтическим воображением, к «щирому батьку», чтобы тот благословил их «в далеку дорогу»: «»Якби не він спіткав мене/ При лихій годині,/ Давно б досі заховали/ В снігу на чужині...»

Вот так: «Якби не він...» Хотя выручали Шевченко и другие благородные люди: сначала Иван Сошенко и Евгений Гребинка, впоследствии за дело взялись Алексей Венецианов, Карл Брюллов, Василий Жуковский. Однако Шевченко знал, что решающую роль сыграл всемогущий конференц-секретарь Григорович, который был главным «диспетчером» в истории его освобождения, представлявшейся Тарасу как волшебная «овидиева метаморфоза».

Впрочем, во вступительном монологе автора-»кобзаря» о Василии Ивановиче говорится не только как о спасителе и благотворителе, но и как о земляке, который не отрекся от своих украинских корней и способен по-отечески войти в положение сироты, волей судьбы попавшего на чужбину.

Своего украинского происхождения Василий Иванович действительно не чурался, охотно поддерживал земляков. Евгений Гребинка, приехав с Полтавщины в Петербург, в одном из писем начала 1834 года (то есть — за два года до выкупа Шевченко) тоже писал о Григоровиче с восторгом: «Двадцать лет его пребывания в Петербурге не могли изменить его малороссийского выговора. Он человек с большими сведениями и служит мне ключом ко всему изящному, что только находится в Академии».

И это еще слабо сказано: «Человек с большими сведениями...». Ведь речь шла о человеке, в руках которого были сосредоточены все рычаги управления Академией. Недаром же Карл Брюллов говорил о Григоровиче: «Наш отец и командир».

Гребинка отметил, что «малороссийская колония» в столице — большая, влиятельная, и это отвечало истине. Под руководством выходцев из Украины в начале 1830-х была и Петербургская академия художеств. Должность ректора в ней еще с 1814 года занимал уроженец Ични (Черниговщина) Иван Петрович Мартос, а конференц-секретарь Григорович, имевший незаурядное влияние на ректора, был его... зятем. Эдакий непотизм времен Николая І!

«ВЗЯТИЕ» ПЕТЕРБУРГА

Василий Григорович родом из Пирятина. В центре этого городка до сих пор стоит церковь Рождества Богородицы, в которой когда-то служил священником его отец, Иван Никитич.

В северную столицу Григорович попал в 1812 г. До этого он, как считают некоторые, успел закончить Киевскую духовную академию (курс философии); какое-то время служил в Полтавской губернской канцелярии, потом — на Малороссийском почтамте. Входил в полтавскую масонскую ложу «Любовь к истине», среди членов которой были: автор «Энеиды» Иван Котляревский, маршалок Миргородского уезда, поэт Василий Капнист, переяславский уездный маршалок, чиновник Коллегии иностранных дел Василий Лукашевич, помещик, «одноборщник» Гоголя по Нежинской гимназии Василий Тарновский, подполковник Владимир Глинка...

Интересное общество, не так ли?

Своим человеком в масонских кругах Григорович был и в Петербурге; какое-то время он даже выполнял обязанности Оратора ложи «Избранный Михаил». Издатель и литератор Николай Греч вспоминал, что в 1820 г. члены ложи «Избранный Михаил» («граф Ф. Толстой, Ф. Глинка, П.фон Фок, В. Григорович, Н. Кусов и др.») открыли в северной столице школу на 360 учеников. И вряд ли Василий Григорович довольствовался только ролью «свадебного генерала»: он был энергичным, деловым, прагматичным человеком.

Осенью 1817 г. Григорович женился на Софии Ивановне Мартос, дочери известного скульптора Ивана Петровича Мартоса. Разумеется, это не могло не добавить ему веса в петербургском светском обществе. «Софьюшка, ваша крестница, была невеста, теперь она замужем за Василием Ивановичем Григоровичем, прекрасным молодым человеком, кажется, что и вы его знаете, у меня видели, — писал Иван Петрович своему родственнику Ивану Романовичу Мартосу 10 ноября 1817 г. — Батюшка его Иван Никитич и матушка Прасковья Дмитриевна живут в Пирятине...»

«Прекрасного молодого человека» той поры можно увидеть на масляном портрете работы Александра Варнека (1818 год). В фигуре Григоровича подчеркнут маестат: высокое чело, слегка небрежно отброшенные назад волосы, красивое лицо, «обрамляемое» бакенбардами. Что-то байроновское было в этом романтичном образе...

В 1824 г. Григоровичи уже имели трех детей — Василия, Николая и Константина (первый ребенок, тоже сын, умер еще младенцем). Василий Иванович тогда работал в Академии художеств, причем, как вспоминала Мария Каменская, дочь вице-президента Академии Федора Толстого, в Академию Григорович «был переведен из третьего отделения (!) собственной канцелярии его императорского величества».

Вот так карьерный «кульбит»! Какую должность занимал будущий профессор в ведомстве графа Бенкендорфа, не знаем, однако сам этот факт в истории восхождения звезды Григоровича весьма интересен. (Впрочем, по другим — не очень надежным — источникам местом службы Василия Ивановича была Канцелярия особых поручений при Министерстве внутренних дел, где он вроде бы отвечал за литературу и искусство).

В 1823 — 1825 гг. Василий Григорович издавал в Петербурге «Журнал изящных искусств»; за ним уже закрепилась репутация ценителя искусств. «Издание журнала хотя и не принесло выгод значущих, но доставило мне некоторое внимание людей почтенных и известность, — не без гордости сообщал он Ивану Романовичу Мартосу, своему родственнику. — На них, при помощи Божией, я имею надежды, и, быть может, служба моя улучшится. Впрочем, что бы было, я покорен провидению; им я был ведом доселе, — оно управит пути мои и в будущем! Государь император повелеть соизволил продолжать издание журнала моего и в пособие пожаловал мне девять тысяч рублей».

Эти строки писались 19 декабря 1824 года, и Василий Иванович не мог не вспомнить в письме и недавнее событие, которое пережил Петербург, — то же самое наводнение, едва не отобравшее жизнь у Евгения, героя поэмы Александра Пушкина «Медный всадник». «7-го прошедшего ноября бывшее здесь наводнение причинило ужасныя бедствия; более тысячи человек потонуло, чрезвычайное множество скота погибло, домики деревянные разрушены; потери частныя и казенныя неисчислимыя. В окрестностях тоже. В Кронштадте весь флот потерпел, укрепления смыты, но там потеря в людях простирается до ста человек не более, а из морских ни один не погиб. Мы видели несчастье, но Богу угодно было спасти нас. Из нашего семейства никто не потерпел».

А ровно через год в Петербурге едва не случился военный переворот: 14 декабря на Сенатскую площадь вышли полки, командиры которых хотели изменить монархический уклад России на республиканский. Чем все закончилось — хорошо известно.

Василий Григорович был непроизвольным свидетелем этого события. Репрессии, вызванные бунтом тех, кого назовут «декабристами», его зацепить не могли, о чем Иван Петрович Мартос с удовлетворением сообщал своему племяннику Ивану Романовичу Мартосу 15 января 1826 года: «На счет Василия Ивановича (Григоровича) будьте спокойны: он очень умен, чтобы быть причастным к какому-нибудь бесчестному делу».

Заговоры, заколоты Григоровича действительно не интересовали — он шел стезей искусствоведа. В двух выпусках альманаха «Северные цветы» за 1826-й и 1827-й годы появился его большой обзор «О состоянии художеств в России», написанный в форме писем к приятелю-россиянину, который живет за рубежом. «Ты много видел, много знаешь, но не знаешь еще свей отчизны», — с пафосным упреком сообщал условному адресату автор и дальше обстоятельно рассказывал ему о состоянии дел в российском искусстве.

ПОКРОВИТЕЛЬ

Должность конференц-секретаря Академии художеств Василий Иванович занял в 1829 г. и не расставался с ней целых тридцать лет. С 1831-го преподавал слушателям теорию искусств и историю живописи. Забегая наперед, стоит вспомнить, что лекции Григоровича слушал и Шевченко. Однако вспоминал он о них без особенного восторга: «Я, несмотря на мою искреннюю любовь к прекрасному в искусстве и в природе, чувствую непреодолимую антипатию к философиям и эстетикам. И этим чувством я обязан сначала Галичу и окончательно почтеннейшему Василию Ивановичу Григоровичу, читавшему нам когда-то лекции о теории изящных искусств, девизом которых было: побольше рассуждать и поменьше критиковать. Чисто Платоновское изречение» (дневниковая запись от 5 июля 1857 г.).

Шевченко-художнику не нравилась «голая» теоретизация, слишком общие разговоры вокруг искусства.

Жил Григорович в профессорской квартире прямо в Академии. Стены зала и кабинета хозяина украшали многочисленные гравюры в золотых рамах, зато вдоль стен стояли скромные стулья; в углу — старинное фортепьяно, около окон — кадки с лимонными деревьями. За окнами открывалась панорама Невы. Василию Ивановичу нравилось сидеть рядом с Софией Ивановной в креслах, созерцать пейзаж и о чем-то беседовать, раскуривая трубку (жена его тоже научилась затягиваться дымом сигарет).

В доме Григоровича часто собирались люди искусства и литературы, известные всему Петербургу. «Его салон был наподобие очень значительного и очень влиятельного художественного центра, — писал историк искусства Владимир Стасов. — Там собирались все наши художественные знаменитости. Пушкин и Жуковский, и князь Вяземский, и Гоголь (какой только-только входил в славу)».

Однако главным призванием Василия Григоровича было, кажется, все же не искусство, а администрирование. Фактически именно он и руководил Академией. «У Василия Ивановича чиновникам ... вольготы было не дождаться; у него стой навытяжку, у него «всяк сверчок знай свой шесток», — вспоминала Мария Каменская.

Нравилась Василию Ивановичу и роль покровителя, художественного менеджера. В Институте рукописей НБУ им. В. Вернадского я читал два его письма 1848 года, адресованных Григорию Павловичу Галагану. Владелец «очаровательных Сокиринцев» задумал пригласить к себе художника Алексея Волоскова, чтобы тот воспроизвел на полотне несколько пейзажей в его имении. Роль посредника в переговорах Галагана и Волоскова замечательно исполнил Григорович: его письма — это самый настоящий контракт, в котором детально изложены условия, на которых идея Григория Павловича могла бы быть реализована! Количество картин, которые должен был написать Волосков, время приезда, затраты на дорогу, содержание художника в Сокиринцах, размер гонорара — ничего не пропустил Василий Иванович в своем вроде бы сугубо рекомендательном письме.

И все же только деловыми аспектами он не ограничился: чувствуется, что Григорович искренне хочет поддержать художника. «Обяжите бедного талантливого калеку (Волосков был инвалидом. — В.П.) вашею ласкою и приветами и защитите от неуважения — всего более тяжелого для людей, обиженных судьбою, и не имевшего случая образовать себя науками, — просит Григорович. — Рад буду, если он угодит вам, еще более рад буду, когда он у вас в прелестных Сокиринцах подвижется в искусстве».

Задуманное Григорием Галаганом все-таки сбылось: Алексей Волосков приезжал в Сокиринцы, и теперь мы можем полюбоваться несколькими его картинами, написанными там. Одну из них — «Готический мостик в Сокиринском парке» — можно увидеть в экспозиции Черниговского художественного музея. Еще она достаточно часто репродуцируется в разных изданиях.

ШЕВЧЕНКО

Тараса Шевченко представили Василию Григоровичу в 1837 г. Однако встречались они, наверное, и раньше, еще в 1835-м, когда Тарас подал свои рисунки Обществу поощрения художников. Можем не сомневаться, что материалы претендента на «стипендию» не прошли мимо Григоровича, секретаря Общества (активное участие в его работе он принимал еще с 1824 года, а обязанности секретаря выполнял в 1829 — 1854 гг.). Эти эпизоды юности Шевченко отразились в его автобиографичной повести «Художник»: «На другой день после обеда у Венецианова, сделал я (рассказчик, в котором узнается Иван Сошенко. — В.П.) визит бывшему тогда секретарю Общества В.И.Григоровичу и испросил у него позволения моему ученику (то есть Шевченко. — В.П.) посещать пансионерские учебные классы. Обязательный Василий Иванович дал мне в виде билета на вход записку к художнику Головне, живущему вместе с пансионерами в виде старшины».

Представил Тараса конференц-секретарю Академии, очевидно, Евгений Гребинка, который с Григоровичем был в дружеских отношениях. И, возможно, это именно Гребинка, печатая в альманахе «Ластівка» раздел из поэмы «Гайдамаки», подал поэту идею посвятить его Григоровичу. (Интересно, что это посвящение — «В.И.Григоровичу на память 22 апреля 1838» — в издании «Кобзаря» 1860 года почему-то отсутствует).

Сохранились два письма Тараса Шевченко, адресованных Василию Григоровичу. Одно из них было написано в последние дни 1843 г., когда Шевченко, выполняя просьбу Василия Ивановича, приезжал из Яготина в Пирятин, чтобы посетить его старенькую мать. Рассказывая о той встрече, Шевченко одновременно спрашивал у Григоровича совета (а, по  сути, просил помощи) относительно возможной своей командировки за границу.

Вот что писал Шевченко 28 декабря 1843 года, вернувшись в Яготин: «Батьку мій рідний, порай мені, як синові, що мені робить? Чи оставаться до якої пори, чи їхать до вас. Я щось не дуже ударяю на Академію, а в чужоземщині хочеться бути. Я тепер заробляю гроші (аж дивно, що вони мені йдуть в руки!), а заробивши, думаю чкурнуть, як Аполлон Ніколаєвич (Мокрицкий; художник, уроженец Пирятина. — В.П.). Думаю, що так лучше, а може й помиляюсь. Порайте, будьте ласкаві!

Якраз на Святвечір був я у Пирятині у старої матері вашої, батьку мій. Рада, дуже рада була старенька, спасибі їй. Тричі заставила мене прочитать вслух письмо, що ви писали о Ваничке (первый ребенок Григоровичей, который умер еще младенцем.  — В.П.). Єй-богу, і я заплакав, хоч я і не дуже сльозоточивий. Батечку мій! Пишіть до старої частенько, бо вона чита всяке ваше письмо, аж поки не получить другого. І це вся її радість. З плачем нарікає на меншого сина, що він до неї не їде. Перехрестила мене, поблагословила, і я пішов до брата вашого через улицю снідать, взявши у старенької цвіти оці. Навдивовижу і на радість вам посилаю, батьку мій!

Од сентября я не бачився з Григорієм Степановичем (Тарновським. — В.П.), а побачуся швидко. Я тойді просив у вас вида, і як ви його прислали, то я його ще й не бачив. А тепер ось чого прошу. Коли побачите, що мені треба вернуться до вас, то, будьте ласкаві, пришліть ще на два місяця; а коли мені не треба вертаться в Академію, хоч мені й дуже хочеться, то пришліть, батьку мій, безсрочний атестат на ім’я Григорія Степановича. Страшно дивиться мені на грядущеє, бо воно погане. А тепер мені добре, дуже добре. Порайте, що мені робить. Коли не зберу грошей, щоб поїхать за границю, то зберу так, щоб приїхать в Академію, бо єй-богу, хочеться вчиться.

Багато, багато треба б мені написать до вас, та ніколи, бо вже сідають (речь о семействе Репниных. — В.П.), а я дописую. Нехай вам Бог пошле того, чого ви самі собі просите.

Щирий син ваш Т.Шевченко».

На обороте указан временный адрес Шевченко: «В Яготин местечко, Пирятин/ского/ уезда, Варваре Николаевне княжне Репниной, писать мне».

И это далеко не единственный случай, когда Тарас Шевченко искал у своего «щирого батька» поддержки. Письмо Варвары Репниной Глафире Псел от 4 августа 1844 г. свидетельствует, что Григорович давал советы художнику относительно распространения его «Живописной Украины». «Я получила сегодня письмо от Шевченко, — сообщала княжна своей подруге. — Шевченко предпринял огромный труд: «Живописная Украина». Это будут гравюры, им изготовленные, с текстами известных писателей; все они будут подразделены  на три категории: пейзажи, достопримечательные по своей красоте или историческими воспоминаниями, затем изображения национальных нравов и, наконец, исторические сюжеты. Он хочет /чтобы мы/ воспользовались выборами, с тем, чтобы произвести подписку; такой совет дал ему Григорович. Ежегодно будет выходить 10 эстампов и цена за год будет 5 руб. серебром. Это дело займет два года...»

Имя Григоровича упоминается и в письмах Тараса Шевченко к Григорию Тарновскому от 25 января 1843 («Василий Иванович вернулся из Италии еще толще, как был, и умнее и добрее, благодарит вас и кланяется») и к Семену Гулаку-Артемовскому от 6 октября 1853 г. («Когда бываешь иногда у старого Григоровича, то поклонись ему, старому, от меня, и Софии Ивановне, если жива, тоже поклонись»).

А 12 апреля 1855 года Тарас Шевченко отправил из Новопетровского укрепления в Петербург своему благотворителю письмо со словами тоски, отчаяния, мольбы: «Христос воскресе, незабвенный мой благодетель. Вот уже девятый раз я встречаю этот светлый торжественный праздник далеко от всех милых моему сердцу, в киргизской пустыне, в одиночестве и в самом жалком, безотрадном положении. Восемь лет я выстрадал молча. Я никому ни слова не писал о себе. Думал, что терпением все одолею. Но, к несчастию, я горько ошибся, терпение так и осталось терпением, а я между тем приближаюся к 50 году моей жизни. Силы, и нравственные, и физические, мне изменили, ревматизм меня быстро разрушает. Но что в сравнении болезни тела с болезнию души, с тою страшною болезнию, что зовется безнадежностью. Это ужасное состояние! На осьмом году моих тяжелых испытаний я был представлен корпусному командиру к облегчению моей горькой участи. И что же, мне отказано за то, что я маршировать не могу, как здоровый молодой солдат. Вот одна причина, почему я остался таким же, как был, солдатом, а другая — и самая важная причина та, что я, к великому моему несчастию, /не имею/ заступника перед особою В.А.П/еровского/ (оренбургского генерал-губернатора. — В.П.), и это-то самое вынуждает меня обратиться к Вам и просить Вас и графа Ф/едора/ П/етровича/ (Толстого, вице-президента Академии художеств. — В.П.) помочь мне в крайне горьком моем положении своим человеколюбивым предстательством перед В.А.П/еровским/.

Вы, как конференц-секретарь Ака/демии/ х/удожеств/ и как лично и хорошо меня знаете, просите его за меня, если можно, лично, вон теперь должен быть в столице. Если же вон выехал, то напишите эму письмо. Оживите умершую мою надежду. Не дайте задохнуться вот отчаяния в этой безвыходной пустыне».   

Отозвался ли Василий Иванович на этот крик души своего земляка, хлопотал ли он перед Перовским относительно облегчения судьбы рядового Шевченко — неизвестно.

***

Жил Григорович долго, почти восемьдесят лет. София Ивановна, жена, умерла первой, поэтому старость Василия Ивановича была обременена одиночеством. Как сложилась судьба пятерых детей Григоровичей, сказать трудно (впрочем, когда-то мне попадалась на глаза информация, что одним из потомков Василия Григоровича является знаменитый петербуржский балетмейстер Юрий Григорович).

Ничего не поделаешь, слава земная, как известно, проходит быстро. Каких-то выдающихся искусствоведческих трудов Григорович не оставил, а административная деятельность чиновника важна не так для потомков, как для современников. Что же касается скромного одноэтажного домика на улице Октябрьской (?!) в Пирятине, где Шевченко встречался с матерью Василия Ивановича, то его, к сожалению, снесли в конце 1980-х.

И все же нам, украинцам, надлежит вспоминать имя Василия Григоровича с уважением и благодарностью. Ведь это именно он в далекие 1830 — 1840-е годы стал для нашего великого поэта «щирим батьком».