Актуальный Самчук: Харьков

Приближается годовщина со дня рождения Уласа Самчука. Годовщина — не юбилейная. Конечно, никто ее громко не будет отмечать. Ведь Самчук, по большому счету, остается «не признанным» в независимой Украине. Когда восемь лет назад было столетие со дня рождения писателя, Верховная Рада (якобы Украины) не приняла постановления о праздновании этого юбилея. Хотя охотно принимает разные постановления о круглых и не очень круглых годовщинах «советских героев» и событий, связанных со «славным героическим прошлым» «Страны Советов». Не есть ли это свидетельством того, что мы и дальше живем в «Украине нашей советской», где жесты в интересах украинства — некий фиговый листок, чтобы прикрывать неукраинское нутро этой «советской Украины»? Такой Украине Самчук, этот действительно украинский и в то же время европейский писатель, а еще — глубокий философ украинства, не нужен. Даже вреден...

Перечитывая Самчука, не перестаешь удивляться, насколько точными были его прогнозы. Он видел на десятилетия вперед. Многие вещи, о которых писал Самчук, остаются актуальными до сих пор и дают возможность осмыслить непростое наше бытие.

Сейчас часто в зоне внимания украинских масс-медиа оказывается Харьков и события, которые происходят в нем. Комментировать их, думаю, не нужно. И так много комментируется. К сожалению, нынешние харьковские события не назовешь позитивом для Украины. Хотя, наконец, (опять же — к сожалению) Харьков неоднократно играл в истории украинства негативную роль. Именно здесь была провозглашена марионеточная «советская Украина», отсюда осуществлялось руководство дьявольским Голодомором 1932—1933    гг., в застенках Харькова уничтожались лучшие представители украинского «Расстрелянного Возрождения», а кое-кто из них сам себе пускал пулю в лоб (опять же в Харькове!); здесь-таки во времена независимости, когда в Украине была создана независимая Православная Церковь, с подачи Москвы совсем неканоническим способом был созван собор якобы «канонической» церкви, которая в действительности была филиалом Московского патриархата. Были еще пресловутые Харьковские соглашения с Россией. А Харьков, как всегда, молчал. И продолжает молчать. Такой он.

Почему? Об этом хорошо написал Самчук в своих мемуарах «На білому коні. На коні вороному». Летом в 1942 г. писатель побывал в Центральной и Восточной Украине. Он давно хотел посетить эти края. Ведь в его воображении — это «ядро Украины», земля Сковороды, Шевченко, Котляревского... Край казацкий. Правда, казацкого и украинского осталось здесь мало — особенно в городах.

Немало внимания писатель уделяет описанию своей поездки в Харьков. Также рассуждает о феномене этой бывшей столицы «советской Украины»:

«...в 1919-м году, по приказу Ленина, посажено антиправительство в Украинской Народной Республике, под маркой УССР, и тем самым он изнасилован столицей. Пусть даже советской, социалистической, а все-таки Украинской. Провокация очевидна».

Самчук считал, что Харьков формировался как неукраинский город. И эта неукраинскость давала и дает знать себя до дня сегодняшнего. «Ибо, что такое был Харьков в полном смысле слова, — раздумывал писатель. — Столица Украины Слобожанской, как кое-кому нравится так говорить. Возможно и так, но в действительности Харьков был биржой Юга Рассии, где каждый большой сребролюбец со всего мира мог найти для себя идеальное место выпаса. Его строили такие «рускії» люди, как Гельферих, Мельгозе, Пильстрем, Трепке, фон Дитмар, Бельке и много других шмидтов, которые командовали Донбассом и Кривым Рогом, а вместе с тем и жизнью Харькова, но потому, что он также принадлежал к империи Российской, поэтому официальным языком его был язык Пушкина, а не Квитки-Основьяненко. С сильным акцентом неделимости типа Деникина с примесью пролетарского типа Ленина-Троцкого».

Однако перенесение сюда столицы Украины (пусть даже советской!) изменило этот город. Улас Самчук пишет об этом с заметной иронией: «И сразу сюда всучили deusexmachina несколько марионеток, во главе с дегенерированным сыном одного украинского писателя, названо это правительством, и страдания невинного, хорошего «южнорусскогогорода» начались. Потому что помимо Юрася Коцюбинского в том правительстве появились некоторые обращенные грешники типа Скрипныка, Шумского, Волобуева, которым заблагорассудилось из «настояного южно-русского города» Харькова сделать украинский город и не только Слобожанщины, а целой Украины. И они начали настойчиво, со всех сторон украинизировать. К ним немедленно приобщился украинский Парнас во главе с Мыколою Хвылевым, и эти два Мыколы — Скрипнык и Хвылевый, плюс еще один Мыкола Кулиш, а до того Лесь Курбас с театрами взялись прежде всего за язык Харькова. Довольно, мол, дакать и какать, а нужно вероятно заговорить на языке столицы. К этой мысли приобщились певческие хоры, капеллы бандуристов, автокефальные церкви, мобилизованные кружки самодеятельности и даже мобилизованные фаланги боевой комсомолии».

Ирония Уласа Самчука в отношении украинской столичности Харькова кажется не столько комической, сколько трагической:

«Но Харьков не хотел так быстро украинизироваться, ведь Харьков даже не думал украинизироваться. Об этом очень драматично, вплоть до известного гоголевского «смеха сквозь слезы», свидетельствует герой комедии Мыколы Кулиша, специально для этого написанной, «Мина Мазайло», который в союзе со своей «Тетей Мотей» из Курска не только не думает сдавать своих «общерусских» позиций, а даже пытается избавиться от своей древней фамилии Мазайло и изменить ее на Мазенин, чтобы было, как Есенин...

Три дня подряд переполненный Харьковский городской театр смеялся над Миной Мазайлом и его тети, представленный на позорище публики режиссером Лесем Курбасом. Но на четвертый день комедия вдруг снята с постановки. Внимание, внимание! Возможно Мыкола Кулиш, когда писал эту комедию, упустил из вида грозный факт, что за этой тетей Мотей прячется варварская карикатура леди Макбет, а за Мазайлом эманация хохлацкого Гамлета. А сама комедия, это, в сущности, трагедия как Украины, так и целого комплекса Московии, потому что в этом таится ахиллесова пята этого удивительного феномена. А поэтому внимание! Курская тетя Мотя не понимает юмора. Она отомстит средствами, достойными ее дьявольского подобия».

Возможно, Мыкола Кулиш, когда писал эту комедию, упустил из вида грозный факт, что за этой тетей Мотей прячется варварская карикатура леди Макбет, а за Мазайлом — эманация хохлацкого Гамлета. А сама комедия — это, в сущности, трагедия как Украины, так и целого комплекса Московии, потому что в этом таится ахиллесова пята этого удивительного феномена. А поэтому — внимание! Курская тетя Мотя не понимает юмора. Она отомстит средствами, достойными ее дьявольского подобия

Улас Самчук не может не обратить внимания на те ужасные репрессии, которые творились в Харькове. И которые были направлены против украинской интеллигенции, против украинской (пусть и советской!) элиты, которая начала формироваться и вставать на ноги, противопоставляя себя Москве.

«Не прошло и года, — отмечает писатель — как в том же театре, в котором с таким успехом промелькнула там роковая finitelacommedia «Мина Мазайло», отыгралось садистское действо новейшей истории Украины, так называемого суда над участниками организации Союза Освобождения Украины, в котором подсудимыми были сорок пять представителей элитарной интеллигенции народа украинского, которое закончилось казнью тринадцати ее членов, а остальные из них были заключены или засланы на разные долговременные сроки.

А до этого были прорежены на три четверти украинские деятели литературы, театра, науки, а власть УССР разгромлена до основания. Хвылевый застрелился. Скрипнык застрелился, как также застрелился Панас Любченко, тот самый, который играл жалкую роль обвинителя в инсценизации трагедии СОУ. Понятно, что в том холокосте исчез также бесследно и автор «Мина Мазайло» — Мыкола Кулиш, как и ее режиссер Лесь Курбас. Вместе с целым его «Березолем».

Тетя Мотя имела все основания торжествовать, не беспокоясь ни о каких выводах будущей истории.

А остатки разгромленной власти УССР, которая так «испортила нам город», в 1934-м году изгнаны из Харькова вообще, а он сам, после грабительских лет универсальной голодовки, отдан обратно на самую безоглядную русификацию, откуда изгнаны все признаки украинства, за исключением рокового «Харків» на вокзале и осиротелой, бронзовой фигуры Шевченко с его Екатериной на площади имени... Дзержинского... С тем убеждением, что она уже так забронзовела и так не чувствуется, что большого вреда от нее быть не может».

Писатель застал именно такой русифицированный Харьков. Он отмечает: «Во время моего прибытия в Харьков Украину нужно было здесь искать со свечой». Город также был разрушен войной. Но, несмотря на войну, проявлял деловую активность. Не было ли это отзвуком наследия бывшего капиталистического Харькова, созданного всевозможными «шмидтами»?

Таким деловым, подвижным и появился Харьков перед глазами Уласа Самчука:

«Предвечерние часы, улицы подвижные, на тротуарах полно народа, на мостовых полно машин. Впечатление большой, деловой среды, наскоро открытые комиссионные магазины торгуют бойко и, кажется, отличное от Киева, где темп движения представляется болем медленным. На третьем году войны вы неожиданно в Харькове видите колбасные с настоящими колбасами, которые висят по стенам, словно ожерелья, и вы можете их за определенную вязанку советских (здесь все еще гуляют советские карбованцы) купить без каких-либо карточек. И видите даже сало. Ха-ха! Украинское сало! И даже изредка масло. И полно полнехонько духов и мыла «Теже», «Украинская Ночь». И лимонад, лимонад, лимонад... И даже пиво.

Но и цены. Это же нужны мешки карбованцев, чтобы за обед платить сотню этой валюты, и, несмотря на это, уже издалека видны полным полнехонькие рестораны веселых харьковчан и харьковчанок, занятых поеданием ужина».

Улас Самчук дает объяснение этому феномену, ссылаясь на популярную в то время теорию цивилизации Освальда Шпенглера: «Это общество, это результат начатого и еще не законченного цезаристского, империалистического формирования, а это значило конец политики ума и политики капитала. Потому что «как только приходит эпоха империальности, тогда уже нет больше политических потребностей. Народ живет потенциально и справляется с существующей ситуацией силами, которые еще имеет», — говорит об этом Освальд Шпенглер. Начинает преобладать сила крови, сила тела — желудок, секс, наслаждение. Мораль переходит в аморальность, принципы и основы в спекуляцию».

Писатель-мыслитель рассматривает Харьков как некий «империалистический флюгер», который готов поворачиваться в ту сторону, где есть сила:

«Здесь люди говорят на империальном языке с цезаристскими тенденциями, но они не очень будут пытаться быть русскими. Они могут так же легко стать немцами, англичанами, американцами. Село вне Харькова еще, возможно, хотело бы вернуться в Украину, но Харьков уже потерял эти амбиции и стал «всеравно», «Убипатрия, убибене». Некоторое время его подогревала прихоть «освобождения пролетарията», но теперь это прошло и стало только надоедливым суеверием, которое стоило бы сменить на добрую кофейню, на папиросу, на «хлеб и зрелище».

Не является ли это характеристикой современного Харькова? И много ли изменилось со времен Уласа Самчука?

«Харьков, Харьков! Где твое лицо? Иду его искать на его улицах... Тевелева, Сумской, Дзержинского, Пушкинской, Чернишевского, — передает свои впечатления писатель. — Да. В Харькове нечего искать Украину, и даже Слобожанскую. Это не город «Сердешної Оксани», «Конотопської відьми» или «Сватання на Гончарівці». От Квитки-Основьяненко здесь не осталось ничего. Харьков вырос на бирже и миллионах, и в нем утопились и Основа, и Гончаривка, их язык, их думанье. В Харькове работало немало украинских людей науки, театра, литературы, но они терялись в океане русификации незаметно».

И все же, отмечает Самчук, «Харьков не является ни Тулой, ни Рязанью, ни Орлом, но он также ни Полтава, ни Киев. Это что-то, как Одесса над Черным морем — своеобразный гибрид банков, биржи и коммерции».

Однако, несмотря на такой взгляд на бывшую столицу «советской Украины», Улас Самчук не теряет оптимизм. Ведь он — реалист, который увидел мир и имел возможность сравнить много вещей. «А вообще, — отмечает писатель, — мое впечатление от Харькова очень приятное, несмотря на то, что он так сильно русифицируется. Это город действия, труда, инициативы. Главное хозяйственной. Это столица людей, которые хотят и могут создавать реальные стоимости. И расположен этот город на северо-восточной границе, как форпост сильных духом и богатых интеллектом творческих людей. Когда я думаю об индивидуальности украинского человека Харькова, в моем воображении сразу возникает первый украинский прозаик в литературе (после бесконечной поэзии) — Григорий Квитка-Основьяненко, первый не слепой украинский ученый и художник-бандурист и писатель Гнат Ходкевич, пламенный идеалист и острый интеллект Мыкола Хвылевый, прекрасный организатор и ученый Михайло Ветухив и мой личный друг поэт-писатель, непреклонной воли борец Иван Багряный... Не забывая, что именно таких реально творческих, вдохновенно-созидающих демиургов давала и дает та земля, расположенная на краю нации, назначенной быть забралом на опаснейших ее границах востока. Крепкая, плотная, рыцарская порода людей, собранных со всех украинских земель, которые имели отвагу идти в пустые пространства, по которым бушевали когда-то только буйные орды степных кочевников».

Вероятно, на такой оптимистичной ноте и стоит завершить размышления о Харькове.