БЕГ С БАРЬЕРАМИ ПО БОЛОТУ
Но готовившемуся бегуну почему-то было жаль этого стартера, не хотелось заставлять его опустить руку и молча ждать результата, отсчитывая секунды, минуты, часы, сутки, недели, месяцы, пока бегун преодолеет первый барьер. Поэтому бегун медлил на старте, а седой, с пистолетом, медлил нажимать на спуск. Им было интереснее отсчитывать время, оставаясь каждому на своей позиции, не отрываясь друг от друга и не выпуская друг друга из вида. Они ждали, это ожидание и было жизнью. Бегун прекрасно знал, что на первом же барьере его обе ноги уйдут в болото, из которого не выбраться, если он начнет движение с большой скоростью, а человек на старте бережно удерживал пистолет, понимая, что если резко выстрелит, погубит и бегуна, и себя, и лучше просто держать стартовик, не оглушая пространство выстрелом. И бегун, и стартер знали, что пузыри, выскакивающие из- под барьеров, не что иное, как сознание окружающего мира, в котором обязаны утонуть с бульканьем все их начинания, поскольку так был устроен этот необычный ристалищный манеж, на котором предстоит соревноваться только с самим собой, соперников нет и не будет. Бегун знал это, потому и медлил.
Но вдруг пистолет выстрелил! И забег начался. Человек со стартовым пистолетом присел в отчаянии, стараясь не смотреть, как бегун преодолевает первый барьер. Но знакомого привычного бульканья утопающего он не услышал. Наоборот, он услышал, как за первым преодолевается второй барьер, потом — третий, и так далее. Рискнув повернуться в сторону бегуна и открыть глаза, стартер видел лишь удаляющуюся спину, мелькавшую уже, приблизительно, на тридцатом барьере! И это было чудом. Или само болото стало высыхать и мелеть, или это бегун своей верой в победу высушил его? Человек с седой бородой вдруг, сам не понимая себя до конца, приблизился к барьерам и начал молча, с усилием перебрасывать свое тело через планку. Это ему удалось. И он пошел на второй барьер, чтобы присмотреться к третьему. Так они и бежали, каждый как мог, преодолевая барьеры.
Бегун был далеко, мелькая икрами и спиной, а давший старт сопел и тихо переползал с планки на планку, зная, что догнать бегуна невозможно, но стараться стоит. Никто из них не знал, когда закончатся барьеры, чтобы потом спокойно пойти по твердому сухому грунту с достоинством человека, перебравшегося через болото. Поэтому они непрерывно преодолевали и верили, что барьеры когда-то закончатся, когда-то. Никто не сказал когда. Но они верили и приближали это мгновение. А болото оказалось только на вид страшным и непреодолимым, пузыри тоже бутафорские, а все те, кто мог утонуть в этой смрадной луже с чмоканьем засасываемого камня, тоже, как это ни жаль, оказались ненастоящими, призрачными, для которых даже вонючая лужа представляет угрозу. На самом деле настоящего болота и не было, а только мираж, в силу с детства запомнившихся ориентиров и необычности планировки, казавшийся губительным болотом. На самом деле лишь гнилая поверхность без всякой глубины, без всяких омутов, всего только обман чувств. Но те, кто поддался на уловки этого ненастоящего ландшафта, сгинули на самом деле, распрощавшись со своей мечтой среди гниющих частичек других распавшихся мечтаний.
Ему снился сон, что он бегун, а бегуну снился сон, что он Александр Биризицкий, фотограф, мастер провинциального Джанкоя по модельной фотографии. Но когда закончился сон и надо было вставать на работу, в очередной раз он задал себе этот дьявольский вопрос: ЗАЧЕМ? Дома жена и две дочери, для которых работа отца и мужа — святое, невзирая на все занозы и трещины. Его понимают близкие, семья. Кто еще? Он надеется, что понимают друзья, которых не очень много. Надеется. Его должны, обязаны понимать модели, приходящие и уходящие из поля зрения его объектива. Объектив объективен, не лжет, не изворачивается, смотрит только прямо и предпочитает яркий дневной свет солнца. Желательно, чтобы солнца.
Иногда приходится снимать ночью. Но и ночью объектив не может лгать. У него достаточное фокусное расстояние, чтобы делать мир реальным и обжитым, уютным и человечным. Объектив Саши Биризицкого не убивает реальность, а создает ее заново, на плоскости фотографии. Напарник Александра, Валерий Водочкория, филолог, седой и бородатый, напоминающий Синявского, организатор-вдохновитель джанкойского конкурса «Фотоюность-99», смотра красивых и открытых будущему девушек, слушая Александра, кротко улыбается в бороду, отслеживая очередной барьер, который тот преодолевает по джанкойскому болоту. Сам он тихо перелезает через них с усмешкой хулигана с золотым сердцем. Или с улыбкой мудреца, на которого уже довольно простоты системы: «Надоело»!
Фотомодели обожают Александра, как крестного отца их судеб. Рассуждая о своей работе, Биризицкий говорит о душе и плоти одновременно.
— Мне они просто нравятся, как что-то живое, пластичное, с которым работаешь, которое стараешься сделать еще красивее, показать изюминку, возможно, поворот головы, или шею, кисти, плечи. У каждой фотомодели по-разному может быть красивым бюст или ноги, талия. Я вижу отчетливо преимущества одних частей тела над другими в первый же раз, потом с каждым сеансом съемок впечатление стирается. Важно не забывать первоначальное верное впечатление и сосредоточиться на нем. Это самое трудное. А девушки приходят разные. Из школ и из жизни. И с каждой я веду своеобразный фотодиалог. Если диалог получается, не превращаясь в монолог, фотомодель достигает вершин выразительности, она становится искусством, запечатленным прекрасным видом мира. Я больше всего ценю этот миг. Ради чего и живу сейчас! Я верю, что красота, пусть не спасет, зато уж точно, не погубит мир и внутри нас, и вокруг нас. А самое красивое существо на земле — это женщина.
Я говорю существо, чтобы подчеркнуть непознаваемость и глубину женщины. Любой, не только красивой. Женщина непознаваема, как истина, и, как истина, так же прекрасна. Я убедился в этом, когда стал работать с моделями. Они разные в любую минуту, меняются лица, даже формы тела. Я понял, что есть определенные натуры с непостоянством и выразительностью в такой степени, что мне, бывало, не по себе. Они менялись у меня на глазах, а я только фиксировал эти изменения и «торчал» от созерцания метаморфоз. Есть Протей, а это как Протеиды, женщины. Но это редкий, особый тип, редчайший, как ископаемое невиданного устройства, найти который — чрезвычайно редкая удача для фотографа, и мои любимицы, я думаю, из этой породы «женской фауны». Каламбур!
Я пришел к фотомоделям из обычной рутины, сначала фотокорской работы на свадьбах, в загсах, на похоронах. Всюду было то особое, что отличает нашего человека, к большому сожалению, — отсутствие вкуса и «тяги» к красоте. Всегда что-то штампованное, затасканное, слова, позы, жесты, композиции. От всего этого хотелось сбежать и забыть. Но та самая «жизнь», которую мы почему-то называем жизнью, даже еще и сейчас, хотя многое собирается меняться, — она не давала свободы выбора. Или служить рутине, или пошел вон! Третьего не дано. Да, мою работу с фотомоделями — я же работаю дома с ними — коммунисты бы назвали таким словом, что повторять не хочется. Значит, все же, что- то меняется. А я и не думал! Хотя коммунисты никуда не ушли и не уходили, они так же при власти. Вот и парадокс! Ну не получается сейчас у них идеологически и морально доставать человека, они его достанут налоговыми органами! Выведена особая порода людей — «совок» — с высоким коэффициентом зависти и ненависти к новому: теперь занимаются выведением особой породы налоговых инспекторов — это «оводы», не дающие человеку работать и зарабатывать. Порода «оводов» в человечьей шкуре. Робокопы, безжалостные и зашоренные. У любого от общения с ними появляется аллергия, особая, душевная аллергия. Страшная смертельная болезнь для некоторых впечатлительных особей...
Я люблю свою работу, я люблю свои модели, своих девушек, свой особый мир фотодиалогов, и почему я должен воевать с налоговой инспекцией?
Стараюсь не показывать вида, что мне тяжело дышать, как на беговой дорожке. А я же действительно бегал 400 метров с барьерами, был чемпионом Украины в 1983 году. Мечтал об Олимпиаде в Монреале, а «прибежал» сюда, в Джанкой, осел и огруз, и вот сейчас «бегу» только в снах. А работа с моделями, я тебе скажу, это тоже, в своем роде, барьерный бег, но длиннее, чем 400 метров, гораздо длиннее. А болото наше, родное, джанкойское я уже не променяю на место в «сборной», притяжение стихии очага сказывается, традиции, возраст. Мне сорок лет и только в последние годы, два последних, я нашел что- то для души. Ведь снимаешь часто совершенно бесплатно, только погнавшись за образом. И так бежишь, иногда сходишь с дорожки... Что думают окружающие меня люди, посторонние, на это мало реагирую; так называемые «устои» и прочая «провинциальная философия» — часто обыкновенное лицемерие и зависть. Зависть — страшная сила в нашем бессильном обществе. Она убивает каждый день, каплей яда за каплей. Хорошее противоядие — это работа. И еще раз работа. А курю сейчас потому, что не бегаю. Надо бросать. Но все никак не решаешься побороться с самим собой. А следовало бы. С окружающими бороться легче...
Вошли Сашины фотомодели: Инна, Лена, Маша. Они садятся и слушают, как он развивает темы и ласково смотрит на них, бросая профессиональные взгляды фотомастера. Он ищет в них то, что скрыто под маской у каждой. Джанкойские девушки, которым не стеснительно позировать и продолжать поиск своего «я». Они уверены, что самое лучшее впереди, что их мечты все равно сбудутся, что не за горами время, когда станет немного легче всем. У них есть главный авторитетный аргумент — молодость. Джанкой
