Биотрон профессора Панченко

В многостраничном стенографическом отчете, посвященном печально знаменитой «Павловской сессии» 1950 года, имя академика Леона Абгаровича Орбели звучит дважды. В первом кратком выступлении он категорически отказывается от упреков, что, мол, отошел как ученый от канонов павловской физиологии. А во втором его тексте, в числе покаяний других «еретиков», он так же, в духе самокритичности, признается, что в его трудах имеют место серьезные ошибки. Ясно, что ему просто-напросто «выкрутили» руки.

Сам Иван Петрович Павлов, почивший в 1936-м, к этому шабашу никакого отношения не имел. Объединенная сессия Академии наук и Академии медицинских наук СССР была созвана в Москве по указке сверху, вслед за торжеством лысенковщины. На аналогичном псевдонаучном акте исследователи, именовавшие себя «верными павловцами», распинали коллег, причисленных к неугодным.

Л. Орбели, ближайший сотрудник классика нового «вероучения» и сам — крупнейшая личность в науке, начальник Военно-медицинской академии, директор Института физиологии имени И.П. Павлова, был объявлен отступником и снят со всех постов. И хотя после кончины в 1953 году «корифея всех наук» оказалось, что все навороченное — ахинея, Л Орбели, павловский конфидент, пребывал вне должностей, да и возврат был изрядным...

И вот в 1957 году его пригласил в Киев один из учеников по ВМА Дмитрий Иванович Панченко. Он руководил кафедрой нервных болезней в Институте усовершенствования врачей и одновременно редактировал замечательный журнал «Врачебное дело». Гость, выступивший с докладом и воспоминаниями на заседании Украинского научного общества неврологов, посетивший вместе с Дмитрием Ивановичем ведущие столичные клиники, был просто очарован Киевом, поездка продлила ему жизнь.

Но как возникла эта связь? Д. Панченко, юноша из села Новгородка нынешней Кировоградской области, в двадцатые годы стал активным комсомольцем. Между прочим, он стал прототипом основного героя романа «Старая крепость» В. Беляева, действие которого происходит в Каменце-Подольском. В середине тридцатых годов Дмитрий стал слушателем легендарной Военно-медицинской академии в Ленинграде. По неврологии он специализировался у двух видных специалистов в этой сфере Михаила Аствацатурова и его преемника Бориса Дойникова, но в физиологии вдохновителем и примером стал Орбели. Характерная черта этого подвижника науки — рискованные опыты на самом себе. Орбели в 1933 году проверил на себе эффекты разреженного атмосферного давления, даже на несколько часов утратив сознание. Затем провел более суток в закрытом отсеке подводной лодки, наблюдая за нарастанием нехватки кислорода.

Именно Панченко неоднократно лично участвовал в проверках, насколько можно выдержать изменения атмосферного давления в воздушном столбе. Впрочем, он целеустремленно продвигался в неврологии и нейрофизиологии, к сорок первому году в свои 35 лет стал доктором медицинских наук.

Война, нарастающая нацистская блокада города на Неве, бомбежки немецкими асами оборонных объектов и просто улиц. Однажды, осенью сорок первого, газета «Известия» публикует очерк своего специального военкора Вениамина Каверина (автора «Двух капитанов»), где упоминается и тот факт, что военврач III ранга Д. Панченко вынес около двадцати раненых из палат одной из клиник ВМА, где возник пожар после попадания снаряда. Эту памятную газетную вырезку я однажды увидел в доме Дмитрия Ивановича.

Вскоре Д. Панченко становится невропатологом-консультантом на Ленинградском фронте, оказывая помощь в нескольких госпиталях. Его следующее назначение — главный невропатолог Северо-Кавказского фронта, и в завершающие месяцы войны — главный невропатолог 4-го Украинского фронта в ранге полковника медицинской службы.

В течение нескольких лет после Победы профессор Панченко, оставаясь руководителем клиники нервных болезней, где выпустил две монографии, является ректором Львовского медицинского института. Будучи «восточником», как принято было тогда выражаться, оставил о себе благоприятные впечатления благодаря лояльности, гражданской смелости, поддержке преподавателей, предпочитающих чтение лекций на родном украинском языке.

В 1951 году Дмитрий Иванович был избран заведующим кафедрой неврологии Киевского государственного института усовершенствования врачей. кафедра размещалась в областной больнице, на втором этаже вместительного корпуса. Им был создан ряд новых направлений и лабораторий — новаторство было его стилем. Но, несомненно, весомым и оригинальным шагом было конструирование и создание биотрона.

По сути, это  оригинальное устройство лечения в условиях стабильного микроклимата, в частности, устойчивого оптимального атмосферного давления и других метеорологических индексов, можно было назвать и климатотроном. Он был оборудован на первом этаже упомянутого корпуса.

Мне довелось провести в палате биотрона, напоминавшей, к слову, не нечто больничное, а приветливую комнату с мебелью, несколько часов. Обращала на себя внимание массивность герметичной входной двери, для которой, по предложению инициатора новинки, использовали детали снятой с эксплуатации подводной лодки. Понятно, речь шла о сложном инженерном сооружении, с соответствующим персоналом. Профессор был увлечен начинанием, выпустив посвященные ему труды. Показатели для госпитализации на две-три недели, с постоянным пребыванием здесь пациентов, включали лечение гипертонической болезни с неблагоприятной картиной. Значительно улучшалась функция нервных стволов, особенно в конечностях, чему Д. Панченко посвятил отдельную монографию. Потенциально здесь предполагалось лечить и определенные формы энцефалопатий, прежде всего, после черепно-мозговых травм. Через некоторое время о биотроне узнали в различных неврологических центрах страны и появились попытки его дублирования при консультировании украинскими специалистами в сфере инновации. Биотрон был открыт и действовал несколько лет, к примеру, во Владивостоке. Писем и заявок было немало. Новые времена с экономической стагнацией затормозили развитие подобных, весьма дорогостоящих систем. Да и у Дмитрия Ивановича и других обязанностей было немало. Так постепенно угасал не имеющий аналогов, но нуждающийся в финансовой поддержке социальный эксперимент.

Сложилось так, что особенно интересно и приятно мне было беседовать с патриархом столичной неврологии у него дома. Окно из комнаты в памятном доме на углу улиц Ленина и Лысенко смотрело на бывшую Фундуклеевскую, улицу моего детства. Но Дмитрий Иванович погружался, в мыслях о былом, в события в Ленинграде и на фронтах. Одним из военных, с которым ему довелось сотрудничать, служа на Кавказе, был Леонид Брежнев, начальник политотдела армии, в том же звании полковника, ровесник доктора, отвечавшего за самое необходимое — за помощь раненым, а когда надо было — и за саму жизнь. Но ведь встречи — и желанные, и неожиданные, — атмосфера бытия.