«Черный берет» мы завоевывали кровью»

Война втянула всех в свою орбиту. В жизнь бойцов она вошла по-разному: для одних ворвалась в привычное течение, сломав личный комфортный мир, для других стала тяжелой работой и миссией, которую нужно сделать как можно лучше, кто-то открыл себя настоящего благодаря ей. Однако все признают, что теперь жизнь ценится совсем по-другому, а держаться в самые тяжелые минуты помогает осознание, что «мы обороняем свою землю».

Украина может гордиться своими морпехами, которые «остаются верными всегда». «День» недавно имел разговор с капелланом морпехов отцом Андреем Зелинским о духовном измерении человеческого опыта войны (читайте материал «Существуют ли на войне атеисты?..», №145-146 от 18 августа 2017 г.), а теперь пообщался с Ларисой МАЛОЙ — военной батальона. «Имею честь служить здесь», — неоднократно говорила она. Интересно, что до войны пани Лариса была журналистом. В частности, снимала и вела программу «Полигон», прослеживая формирование армии независимой Украины. С началом российской интервенции, ездила на передовую как волонтер, но тоже не забывала брать с собой камеру. Так выходили программы о судьбах бойцов и человеческих историях. А теперь она сама стала военной.

«В БАТАЛЬОНЕ ЧУВСТВУЕШЬ СЕБЯ ВНУТРЕННЕ СВОБОДНЫМ»

— Как приняли решение пойти на фронт и как долго воюете?

— Воюю год, а до этого, с 2014 года, была волонтером в разных подразделениях и батальонах. Осенью два года назад подруга-волонтер попросила «подхватить», взять под опеку батальон морской пехоты, который вышел из Крыма. Так я начала волонтерить для батальона, в котором сейчас служу. Для меня он стал самым родным. Через полгода в нем поменялся комбат, и я попросила отношение в батальон. Хотя у меня был предельный возраст — ведь после 50-ти лет женщин преимущественно не берут на службу — командир добился, чтобы для меня сделали исключение. Не хочется высокопарности, но я счастлива, что попала сюда, к этим людям. Все разные, но мы как одна семья. Мои взрослые дети не удивились этому решению. «Мы уже давно ожидали, что ты это скажешь», — улыбнулись они. Ведь все больше мысленно я была со своим батальоном. Для них главное, что мне нравится, и я люблю этих людей.

— Женщине трудно на фронте? Ведь существует стереотип, что война — не женское дело. Сталкивались ли вы с предвзятым отношением к себе?

— Никогда не чувствовала негатив или предостережения. Напротив, когда женщина попадает в мужское подразделение, то оно пытается отвечать этому уровню, становятся более вежливыми, воздержанными. Ребята становятся мужчинами с большой буквы. А высшая похвала для женщины на фронте — когда ее называют побратимом. Так происходят и у нас.

— В довоенной жизни вы были журналистом. «День» часто касается темы проблем и позиций в медиасреде. Как вы оцените работу журналистов на фронте, достаточно ли качественного освещения  войны?

— Мне никогда не стыдно за журналистов, но иногда отношусь критически к их работе. Бывает чисто военная злоба на них, когда в поисках сенсаций, кадров, которые бы разлетелись по сети, залезают в запрещенные для них места. Все получают аккредитацию, проходят инструктажи в профильных ведомствах, но потом будто намеренно «забывают» правила. Часто светят позиции — рядовые граждане не узнают, а те, кто отслеживают и воюют против нас — поймут, говорят о расположении конкретного подразделения. Потом это действует против нас. Не поддерживаю псевдоэкспертов, которые на основе субъективных и однобоких сюжетов и информации делают глобальную аналитику. К сожалению, многие на войне хотят сделать себе имя, пропиариться, но не думают, чем это может обернуться для нас. Хочется больше профессионализма в работе журналистов, которые освещают войну.

Фото Алины КОМАРОВОЙ

— Недавно социальными сетями среди военных и волонтеров распространился флешмоб #1_з_93% в ответ на скандальный доклад главного военного психиатра, что 93 процента участников АТО являются потенциальной угрозой для общества и нуждаются в лечении. Чиновник за некорректные высказывания был отстранен от должности Полтораком, но дискуссия обнажила вопрос реабилитации бойцов. Является ли, по вашему мнению, актуальной проблема преодоления посттравматического синдрома?

— Проблема реабилитации наверняка существует, потому что вся система еще не отработана согласованно, как в других странах. В Соединенных Штатах или Грузии есть функционирующие институции, подготовленные специалисты, которые, кстати, готовы оказывать помощь в учебе нашим реабилитологам. Есть несколько человек в батальоне, которые после травм обращались к реабилитации. Или кому становится страшно в окопах, под обстрелами, не могут воевать. Тогда эти бойцы ездят в санатории, общаются с психологами. Ошибочно считают посттравматическим синдромом нашу эмоциональную привязанность к фронту. Когда приезжаем в гражданскую жизнь — нам неуютно, хочется к своим, где чувствуешь себя настоящим, нужным, вас ожидает важное дело обороны родной земли. Это определенное состояние души, ума, поведения. Здесь больше ограничений, но больше внутренней свободы. С первых дней войны и знакомств я почувствовала, что люди, несмотря на страшные неудобства, готовы терпеть ради возложенной на них ответственности. Внутри этого небольшого коллектива чувствуешь себя абсолютно свободным, отпадает шелуха мелочности. В этом причина нашей любви к военному миру. Такая любовь — уже определенное отклонение от нормы, но у каждого человека есть определенная «страсть», в этом проявляется индивидуальность. Мы — не «психически ненормальные» и, тем более, не «скрытые враги». Поэтому на это заявление так остро отреагировали.

«ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ — ЭТО ГЛАВНОЕ НА ВОЙНЕ»

— Что обсуждают, какие темы волнуют военных?

— Как и везде, бойцы думают о завтрашнем дне. Ныне во всех городах растет тенденция кооперации ветеранов АТО в объединение, потому что хочется психологической поддержки и общения. Также с побратимами легко добиваться своих дел или начинать дело.

Настрой — жить дальше, оборонять страну. Конечно, до нас доходят последние новости. Возмущению не было пределов, когда услышали о желании России участвовать в миссии миротворческого контингента — это просто цинизм и бессмыслица. Преимущественно у нас в батальоне молодые люди, средний возраст — где-то 25 лет. Причем самой широкой географии Украины — от запада до востока, от севера до юга, Крыма и Донбасса. Есть ребята из оккупированных территорий, которые с нетерпением ожидали 18-ти лет, чтобы пойти служить в украинскую армию. Кое-кто убегал из дома и добирался правдами-неправдами. И они по-настоящему счастливы, что попали именно в морскую пехоту. Ценим принадлежность к этой категории войск, для нас важен и сам символ — черный берет, о котором сейчас тоже идут горячие дискуссии.

Так, в социальных сетях запустили флешмоб #мій_берет_чорний. Началось с того, что волонтер и координатор рабочей группы при Министерстве обороны по разработке нового обмундирования ВСУ и знаков различения Виталий Гайдукевич заявил, что нужно отказываться от советских символов и отменить черный берет в морской пехоте. Якобы хорошо сказано, и все логично. Но в том, что происходит на войне, нет логики. Нет в том, что когда ребята погибают, то держат черный берет у сердца. У нас были трагические случаи, когда один военный погиб за этот берет на полосе препятствий. Его мы завоевывали кровью. Бойцы выступили решительно против таких нововведений. Когда писалась история независимой украинской армии в начале 1990-х, черные береты шились вручную из старой формы, чтобы была своя форма. Для нас это символ и важный признак принадлежности к категории, которую ты сам сознательно выбрал и пытаешься отвечать этому. Так же в высокомобильных десантных войсках Украины ценятся голубые береты. Важно быть офицером из тех, кто «честь имеет».

Не нужно «надевать носки на обувь». Делать хирургическое вмешательство там, где операция может проходить только под микроскопом. Вмешиваться в то, что стало большой ценностью. Тогда можно натолкнуться на большое неприятие и негатив. Человеческое — это главное на войне.