Четыре времени жизни Валентины Чистяковой

Первым временем ее жизни была весна. Ровесница века, она родилась в апреле. В восемнадцать лет бывшая московская гимназистка, с золотой медалью окончившая гимназию, а затем вместе с родителями переехавшая в Киев, стала женой Леся Курбаса, тогда уже признанного авторитета, смело прокладывавшего новые пути в украинском театре. С ним в жизнь юной Валентины вошло все, что рождалось впервые: «Молодой театр», «Кийдрамте», «Березиль». Выбрав его, она навсегда выбирала призвание, язык (до первого выхода на сцену совсем не знала украинского ), родину.

Подобно бурно расцветающей весенней растительности, в общении с Курбасом расцветал человеческий и актерский талант его Музы. Это были ее университеты в безбрежном море людских знаний. Он научил ее больше всего на свете любить и ценить книги — больше материальных благ и переменчивой славы. Он бережно вел неопытную дебютантку извилистыми лабиринтами актерской профессии, выращивая будущую трагическую актрису на острохарактерных ролях, эксцентрических образах, не позволявших эксплуатировать внешние данные героини. Так она овладевала искусством «перетворення» (ключевой термин Л. Курбаса, означавший преображение жизненной реальности, ее претворение в емкий художественный символ).

Юную красавицу-жену Курбас, который был старше на тринадцать лет, ласково звал «обезьянкой». В этом смешном прозвище отразились и живость ее нрава, и неудержимый темперамент, и неиссякающая фантазия, благодаря которой трансформировалось и приукрашивалось все, что служило материалом ее устных рассказов — будь то сюжет прочитанной книги, уличная сценка, портрет знакомого человека. Особой обезьяньей гибкостью обладало ее тело, натренированное в балетной студии знаменитого балетмейстера и педагога М. Мордкина, переехавшего в Киев одновременно с отцом Валентины, известным русским оперным певцом Н. Чистяковым. Выразительной жестикуляцией отличались «говорящие» руки пианистки, всерьез готовившейся к поступлению в консерваторию. В детстве она падала в обморок и могла прорыдать всю ночь под впечатлением захватившей все ее существо музыки А. Скрябина. Однако ни балериной, ни пианисткой она так и не стала, выбрав такого неординарного спутника, как Лесь Курбас.

В строках Б. Бьернсона, которые подсказали название созданного Курбасом уникального коллектива «Березиль», сливаются воедино образы весеннего обновления и ключевое слово «выбор». В этом театре все молоды, все влюблены в своего художественного руководителя и не принимают во внимание неустроенности быта. Отношения царят товарищеские, исключающие всякую мысль о премьерстве. Не ставит себя выше других и жена Курбаса. Мои родители, тогда молодые актеры Роман Черкашин и Юлия Фомина, всегда вспоминали, как тепло и по-дружески их встретила в первый же день их приезда в Харьков («Березиль» тогда лишь недавно перебазировался из Киева в Харьков, бывший в то время столицей Украины) сама Чистякова (это имя им было уже хорошо известно) — актриса, которую рецензенты называли среди ведущих фигур курбасовского театра. Вскоре Черкашину повезло стать партнером Чистяковой в таких спектаклях, как «Завещание пана Ралка», «Диктатура», «Неизвестные солдаты», «Хозяин». Чистякова играла в них роли, требовавшие живости и подвижности, владения острохарактерным штрихом, сочетания женского обаяния с известной долей шаржированности общего рисунка образа. Дружба моих родителей с Валентиной Николаевной оставалась неизменной до конца ее дней. С отцом ей впоследствии пришлось работать и как с режиссером, в частности в «Евгении Гранде» О. Бальзака — спектакле, в котором она создала один из самых коронных своих сценических образов, сыграв роль главной героини.

Но я невольно забежала вперед, вспомнив о событиях другого жизненного сюжета. А перед этим на долю Валентины Чистяковой выпало тягчайшее испытание. Ей предстояло называться сначала женой врага народа, а затем его вдовой, оставаясь при этом актрисой того же театра, который был им создан и из которого его изгнали как формалиста-совратителя, буржуазного националиста, позднее навесив клеймо вредителя, тайком проводившего подрывную деятельность и антисоветскую пропаганду. С ней осталась мать Курбаса, сильная и мужественная маленькая женщина Ванда Адольфовна Курбас-Янович, которая любила свою невестку — единственного близкого человека.

Потеряв в тридцать три года мужа и учителя, Валентина Чистякова вступала в летнюю пору своей жизни и одновременно кульминационный момент своей артистической карьеры. Занявший место Курбаса Марьян Крушельницкий — воспитанник березильской актерской школы, внутренне всегда остававшийся верным ее методам и в своей актерской, и в режиссерской работе, несмотря на навязываемые сверху стилевые трансформации, — увидел в Чистяковой масштабную актрису трагедийного плана. Именно ему она обязана тем, что в предвоенные годы создала в спектаклях разных режиссеров один за другим такие незабываемые образы, как Катерина в «Грозе» А. Островского, Лучицкая в «Талане» М. Старицкого, Евгения в спектакле по произведению О. Бальзака. Русская, украинская, западноевропейская классика . Все три спектакля были художественно равноценны в своем совершенстве (спектакли долго сохранялись в репертуаре харьковского театра как его «золотой фонд»). Чистякова встретила обильную плодами осень как всеми признанная ведущая украинская актриса, окруженная поклонением публики, везде встречаемая почетом и уважением. В то время вокруг нее и ее дома как бы существовала некая особая аура. Неуловимо ощущалась дистанция, которая отделяла вдову Курбаса от остального коллектива. И жила она не в общем актерском доме, а в более элитном районе. Быт ее богемными чертами не отличался. В гостях у нее обычно собирался небольшой круг интеллектуальной элиты. В чудом сохранившейся во время войны библиотеке Курбаса стояли на полках книги, которые давно были отправлены в «спецхраны». Здесь неизменно бывал в дни харьковских гастролей известный чтец Дмитрий Журавлев. Через него состоялось знакомство Чистяковой со Святославом Рихтером. В наших семейных рассказах сохранился такой удивительный эпизод. Рихтер гастролировал в Харькове. Один из вечеров случайно оказался свободен, и он провел его в театре, посмотрев Чистякову в «Талан». После спектакля он зашел за кулисы и, увидев Валентину Николаевну — Лучицкую, стал перед ней на колени в знак своего глубочайшего восхищения ее великим талантом.

Как и Чистякову в жизни, Лучицкую на сцене окружала особая аура. Это была дистанция, рождаемая масштабом ее сосредоточенного на своей внутренней теме, поднятого над мелкой будничной суетой пестрой театральной среды таланта, что вызывает раздражение низких душ и преданную любовь дружеского актерского круга. Спектакль был удивителен тем, что в нем не было маленьких ролей. Здесь играла чуть ли не вся труппа, но целое представляло собой единый слаженный ансамбль, который я могу сравнить лишь со звучанием симфонического оркестра.

Чистякова, которую я помню, играла молодых героинь (среди них обаятельную Джемму в послевоенном «Оводе», где блистают только что влившийся в труппу шевченковцев галичанин Я. Геляс) в зрелую пору своей рано наступившей осени. Жизнь не пощадила ее и на этом последнем, внешне столь триумфальном этапе пути. В безжалостно грубом виде в ее собственной судьбе повторилась драма ее сценической героини. И пришлась она на тот человеческий и актерский возраст, когда уже исчезла надежда на скорое забвение нанесенных обид и оскорблений. Душевная рана совпала с ранним уходом со сцены, едва наступил пенсионный возраст.

Долгой и суровой была зима ее тревоги. Красавица-актриса превратилась в старушку, которую плохо слушались ноги. Она еще бодрилась, скрывала преследовавшие ее материальные трудности, пока могла, преподавала на театральном отделении Института искусств — но в скромной роли помощника основного руководителя курса.

А харьковчане и гости города, входя в прекрасный парк им. Т. Г. Шевченко, зеленый оазис в самом центре, любовались одним из лучших памятников Кобзарю, окруженным скульптурными фигурами с изображением героев его поэзии. Любовались и особенно выразительной фигурой украинской мадонны — шевченковской Катерины, прижимающей к страждущему материнскому сердцу маленький живой комочек, сына Ивана. Останавливались, проходили мимо — и мало кто помнил и знал, что позировала скульптору актриса Валентина Чистякова, оставшись навсегда стоять в самом центре города своей актерской славы.

Прах актрисы покоится на харьковском кладбище в одной могиле с Вандой Адольфовной Курбас-Янович. Рядом с именами двух этих женщин символически выбито имя ^ сына и мужа Леся Степановича Курбаса, чья безвестная могила затеряна на безбрежных просторах сталинского ГУЛАГа.