ДЕВЯТЬ УКРАИНОДНЕЙ

Политика в Украине в начале тысячелетия, как до Октябрьской революции, вся идет верным курсом — надо найти нехорошего царя, а поэтому заменить его лучшим, как декорацию к общему всегосударственному спектаклю.

Чтобы потом все начать сначала.

А начала ни в каком государстве нет, потому что оно — начало — наверное, расплывается в замыслах предыдущих поколений, изгибах истории.

Есть только конец.

И часто он заметен невооруженным глазом. У нас. Абсолютно по китайской философии: «Когда все в государстве говорят о политике — дела плохи».

В Украине так оно и есть. Болтают о ней и бомж, и недалекий от него по достатку педагог, и даже градоначальник.

Но, с испугом смотря даже на последнего, терять надежду не стоит.

Украинец усвоил главное основоположение из отечественной Конституции, которое монументально проступает между чеканными строками: «Найти одинокого дурака!..» Ну а потом, понятно, сесть на него верхом и ехать-ехать, пока лошадь тянет.

Ведь всегда же у нас теплился казацкий дух и тяга к лошади.

Хотя о прошлом говорить и не стоит, потому что мы, как помнится, привыкли ломать дрова, а потом склеивать, а дальше опять ломать и т. д., то есть всегда все начинать сначала, как будто мы без рода и без племени.

Итак, давайте сначала!

И наступил день первый. У меня было 15 копеек. Я купил в кафе кусок хлеба, пообещав донести еще пятак, и нагло взял горсть семечек у продавщицы.

На день второй знакомый перерезал бритвой на руке вены, потому что жена переметнулась к тому, кто накормил ее блюдом из трех яиц. За последние годы она такого не пробовала и впала в спонтанную нирвану, что позволило чужаку повести за собой ее без всякого сопротивления.

День третий ознаменовался тем, что все шли на дачи и рвали у своего ближнего все, чего душа захочет, — редиску, лук и ранний чеснок. Плоды своего ближнего в Украине любят все.

На день четвертый все, кто где, поминали рюмкой того же ближнего, который с проклятиями бегал вокруг своего убранного огорода и не верил уже больше никому.

День пятый. Переизбирали министра. Никто в государстве не знал фамилии старого, не интересовался новым, но в некоторых кругах смене искренне радовались: новое утверждение — прекрасный повод, чтобы напиться.

Поэтому за новое светило на национальном небосклоне все выпивали до дня шестого, когда на страдальческую землю полились дожди и заставили строить ковчег. Но основная масса туда, в уютное и сытое лоно, зайти не смогла — только всякой твари по паре. В том числе — олигархи и дятлы, чтобы и они также на Украине не переводились и далее долбили дубовую трибуну Верховной Рады.

На день седьмой, для передышки, был фуршет. Все, причастные к стихийным бедствиям, ели, пили и пели под гитару до дня восьмого.

А на девятый день я проснулся, и нашел в кармане 15 копеек. Мне этот заколдованный круг надоел, и я решил просто поговорить со своим сыном. Если же взрослые не в силах что-то объяснить в вечно сумеречной украинской жизни — то хоть он может в ней что-то понять, не имея комплексов и тормозов, не успев стать на традиционно украинский путь — бессовестных и постоянных измен ближнему.

Мы давно любим эти беседы с Назаром обо всем вокруг. А с большинством депутатов, к сожалению, родители никогда не говорили. Политики из-за этого несколько недалекие, но стремятся поумнеть по-эксгибиционистски — на трибуне, перед всем монолитным перепуганным народом.

...В 1996 году, вспоминаю, мы шли в детсад. Назарчик — на «баране». То есть — на моих плечах.

И наперебой задавали друг другу загадки. Назар спросил:

— А что будет: «Черную землю покрыло сто белых чертей»?

— ?

— Это пространство, — говорит. — Белое. Хотя бывает и черное.

А потом:

— А что это — «черные, густые»?

Оказалось — усы.

В конце концов Назар дошел до полного лаконизма:

— Серый?

Это был пиджак.

— А почему не куртка, как у меня?

— Потому что пиджак.

Итак, вспоминая прошлое, задумавшись над этой причинной загадкой, что никто из взрослых ничего в украинской жизни объяснить мне не в силах, потому что она, как сон, необъяснима, — решил я, прогуляв все возможные встречи, брехинги, пресс-конференции, взять интервью у своего младшего сына.

— Сколько ты лет прожил на свете?

— Девять.

— А что такое «мир», по-твоему?

— Трудный вопрос. По-твоему я бы сказал, а по-своему — трудно. Мир — это мир. Частица его — Украина. Здесь постоянно что-то меняется. Например, я заметил, что просто ужасными становятся улицы. Особенно в новых районах. Слава Богу, что в большом мире очень много людей, и не все так плохо живут и думают, как здесь, у нас, в Ужгороде.

— Кажется ли мир тебе прекрасным?

— Нужно подумать. Если посмотреть на Украину — то нет. Ни на какую другую страну я не смотрел — поэтому должен молчать. А по телевизору видел Америку, Париж, Италию, Англию. Там легче жить, чем в Украине. Хотя хочется, чтобы лучше было здесь.

— Не много ли у нас злого? Люди не любят растений, разных животных, они дерутся, пьют, курят, плюют друг на друга...

— Многовато! Это каждому дураку понятно. Очень плохо, что немало плохих, никто не смотрит за порядком, наоборот — беспорядок расширяет свое поле. Люди друг друга ненавидят, хотя могли бы ненавидеть мусорники. Обещают... Не выполняют... Хотя солнце восходит всегда вовремя, но не служит им никаким примером.

— А цветы?

— Цветы сами по себе, грязь их не касается.

— Как ты думаешь, тебе удастся изменить такой мир? И как бы ты это делал — добром или войной?

— Думаю, что удастся, но я войной бы это не делал. Лучше добром. Зла и так много. Только от него — войны. Они покрывают небо черными облаками.

— А если разогнать эти облака самолетами?

— Нет... Самолеты еще больше загрязняют небо. Чтобы сделать чистым небо, ничего не нужно. Только не следует пачкать его.

— И земля грязноватая. Здесь много политики. Ты — ребенок. Думал ли когда-нибудь: что такое политика?

— Я об этом не думал, но она не приносит мне счастья. А если нет счастья — то для меня странная такая политика. От этого и земля грязная.

— Если бы ты был самым главным в Украине — то что бы сделал?

— Обновил все улицы, города, улучшил работу всех служб. Особенно «скорой помощи», которая приезжает к бедным больным через час. Повысил бы пенсии, зарплаты. И дал бы всем детям денежную помощь, чтобы держали дома животных.

— Кто бы мог навести в Украине порядок?

— Разве что какой-то сказочный зверь. Хотя они больше не наводят порядок, а кого-то защищают. Звери вообще слишком нежны для Украины.

— А Президент мог бы навести порядок?

— Лучшим президентом был бы Бог, но его в Украине никто не хочет выбирать.

Темные, до черноты, силы, победили светлое, до белизны, дело. Но, победив, они смешались в один коктейль и стали однообразной серостью, густой настолько, насколько допускали уровни насыщенности чернотой в темных силах и белизны — в светлых. Поэтому борьба темного и светлого, светлого и темного работает исключительно — и без исключений — на торжество серости.

Так в Украине.

Сплошная борьба. Бандеровцы ненавидят восточников-красноармейцев, восточники — сечевиков и СС «Галичину». Гляди, скоро начнут требовать друг от друга денежные компенсации за военные потери. Печальнее всего, что и те, и другие отстаивают единую целостную Украину.

Разве не серость?

Но, может, наступит-таки в Украине десятый праведный день, наполненный любовью, добром, откровенным нежеланием продавать за тридцать или даже одну гривню ближнего своего. Вернется детская незапятнанная откровенность, умение замечать в обычном необычное.

Опять вспомнился 1996 год. Но уже возвращение из детсада. Назарчик тогда сказал:

— В Америку я бы точно дошел пешком, а домой не могу. Возьми на ручки.

...Даст Бог, наступит такой день, когда дети захотят пешком ходить по Украине. По чистым улицам. Без мусорников. И все градоначальники будут улыбаться детям. А дети — им.

Во многом такое желание иллюзорно.

Хотя мы, украинцы, с врожденной искренностью своей, надеемся на лучшее, на высший уровень душ, которые должны спасти золотую Украину. Золотой запас ее гетман Полуботко «сбросил» в лабиринты хитрых английских банков, которые не «раскалываются» перед потомками знаменитых запорожцев до сих пор. Обновленный же нержавеющий запас независимый премьер Фокин бросил, как гусар дуэлянтскую перчатку, Москве, чтобы Белокаменная наконец наелась и оставила уже эту Украину такой, как должно быть — независимой от денег, правды и добра.

Встретил на набережной большого местного поэта. Твердо и уверенно он заявил, что я хочу уничтожить Украину, потому что когда-то писал по-московски, и теперь смею себе такое позволять иногда.

«Хм», — подумал я про себя, посмотрел снизу на большого поэта и вспомнил, что потомок дворянского рода Голициных — Петр Алексеевич — ездил в Голландию и сказал после того, что там, после Украины, наибольшим его потрясением было:

— Национальный язык — голландский, — сиял глазами, — но многие люди говорят всю жизнь на английском и немецком, однако никто не посмеет назвать их англосаксами, как у нас — москалями. Это — голландцы! Это — люди!.. Людей нужно любить обязательно. Они все — свои!

А мы вот оккупанты на родной земле. Из Полтавы пришел во Львов — оккупант, из Винницы в Хмельницкий — оккупант, из Одессы в Жмеринку — так же. Поэтому и нет у нас голландской внешней и внутренней идеальности, потому что «зверь» в большинстве украинства висит над понятием «человек»...

Знакомые зондировали пути на выезд в США, Канаду или «хоть куда-то отсюда». Конечно, в Киеве, где бравые ребята держат вожжи украинской подводы, на которой друг друга подвозят.

— Очереди, очереди, очереди, — делились впечатлениями, — и вокруг всех посольств, эмиграционных контор — больше всего машин с галицкими номерами.

Так и я когда-то разозлился, что все вывозят все магазинное добро в Польшу, специально поехал для успокоения в Львов, и с ужасом увидел, что там вообще ничего нет. Пустота!

Пустота — это, может, наказание?

Чтобы, опустошив магазины, мы поняли — беда наступила и больше так не делали.

Но понимание у нас какое-то странное.

На Закарпатье, например, люди здорово друг друга «подставляют», идут по трупам к личному достатку. Поэтому у одного дом на четыре этажа, у другого на два, у более совестливого — лачуга, а у святого — землянка в лесу. Бог смотрел-смотрел и послал сюда наводнение. Одно, второе...

Понял ли кто-то в потоке украинодней это Божье наказание?

Нет.

Финансировали тех, кто имел дома, а кто не имел вообще — без них и остался.

Если мы в авральном случае можем как-то собраться с силами и отстроить разрушенные дома в одной области — то давайте уже наращивать мышцы и ставить жилье всем, у кого его отобрало наводнение несправедливости, засилье сволочи во всех сферах жизни.

Ни коммунизм в отдельно взятом селе, ни счастье в одном доме без гармонии всего пространства невозможны.

Спросите зарубежных экспертов.

Спросите у сельского деда, который видел и Крым, и Рим, но остался худым.

Я не желаю никому зла. Но не хочу, чтобы дети пустыни — с пустыней в душе и глазах — ради своей выгоды обманывали нас и уезжали в роли борцов за правду в Канаду, Америку, Израиль и на острова Зеленого Мыса.

— Спасите наши души! — часто кричим ангелам небесным, потому что здесь, бывает, спасать нас некому. Каждый — один.