Диссидент не местного масштаба

«...Или вот Александр Филиппович Степовой. До посадки он был солдатом МВД, посажен по 58-й...

Не будет другого повода рассказать историю его посадки. Мобилизован был хлопчик в армию, а послали служить в войска МВД. Сперва — на борьбу с бандеровцами. Получив сведения, когда те придут из леса в церковь на обедню, окружали церковь и брали их на выходе (по фотографиям). То — охраняли (в гражданском) народных депутатов в Литве, когда те ездили на избирательные собрания...

У них и у самих был бунт, когда плохо стали кормить, — и послали их в наказание на турецкую границу. Но Степовой уже к этому времени «сел». Он — рисовал много, даже на обложках тетрадей по политучебе. Нарисовал как-то свинью, и под руку ему кто-то сказал: «А Сталина можешь? — Могу». Тут же и Сталина нарисовал. И сдал тетрадь для проверки. Уже довольно было для посадки, но на стрельбах он в присутствии генерала выбил 7 из 7 на 400 метров и получил отпуск домой. Вернувшись в часть, рассказывал: деревьев нет, все фруктовые спалили из-за «зверского» налога. Трибунал Горьковского военного округа. Еще и там кричал: «Ах вы, подлецы! Если я враг народа — чего же вы перед народом не судите, прячетесь?» Потом — Буреполом и Красная Глинка (тяжелый режимный лагерь с тоннельными работами, одна пятьдесят восьмая)».

Это написано именно о нем, Алексее Филипповиче Степовом из надбужского села Джулинки на Подолье. Всемирно известный писатель, нобелевский лауреат, в своей главной книге нашел место и для простого сельского художника-самоучки, написав о простом человеке, которому суждено было пройти тернистый путь сквозь такие испытания, которые кого-то другого сломили бы, пригнули к земле, заставили бы смириться с обстоятельствами. Но он выстоял, не покорился своей лихой судьбе и сумел сквозь ветра десятилетий гордо пронести высокое звание человека.

Правда, Александр Исаевич немножко ошибся — назвал его Александром, кроме того, рисовал солдат сначала Сталина, а уже потом свинью, но в остальном был точным, рассказав обо всем, что услышал от нашего земляка во время памятной встречи в Джулинке в далекое уже лето 1966-го...

Почему Солженицын приезжал в это село?

Алексей Степовой, прочитав в шестидесятые годы повесть «Один день Ивана Денисовича», написал писателю письмо. Поскольку в этом произведении он увидел и свое недавнее лагерное прошлое. Как ни странно, писатель ответил. Алексей Филиппович пригласил его в гости, и когда выпал случай, Солженицын приехал в Джулинку.

...Алексей не мирился с несправедливостью с раннего детства, когда впервые испытал горе, еще не до конца осознавая, что творится вокруг. И подсознательно ощущал, что не так должно быть в мире. Когда началась коллективизация, родители маленького Алексея Филипп Иванович и Екатерина Алексеевна вступили в колхоз, добровольно сдав туда все, что нажили непосильным трудом. Надеялись на лучшую жизнь, которую им обещали новые хозяева страны, верили, что благодаря этому смогут поставить на ноги троих детей.

Но не так сложилось, как думалось.

Целое лето трудился Филипп в колхозе, когда же осень пришла — весь хлеб вывезли по контрактации, а колхозникам не досталось ничего...

Тогда и отправился отец на заработки аж на Днепрогэс.

Весной вернулся домой — не имея ни денег, ни здоровья. И уже не светилась в его глазах надежда...

Когда сельские активисты, выполняя злую волю кремлевского тирана, ходили по селу с заточенными железными прутами и выметали у людей все до последнего зерна, не обошли они и усадьбу Степовых...

— Не дам зерна! У меня дети маленькие, так им что — голодной смертью умирать? — решительно сказал хозяин «красной метле».

Да где там было устоять против слаженной человеконенавистнической машины, которая набрала бешеные обороты, перемалывала все, что мешало решительному прогрессу социализма в СССР. Отца арестовали, и он несколько месяцев просидел в тюрьме. Там еще больше подорвал здоровье и пришел домой совсем обессиленный...

Уже не слышны были в селе веселые голоса, а чаще звучали причитания по невинно умершим голодной смертью старым и малым. Уже и в доме Степовых — ни крошечки хлеба. А хозяин постепенно угасал, не мог ходить и все больше лежал.

Прочно запечатлелись в памяти Алексея те страшные времена, хотя был он тогда маленьким мальчиком. Лучше, чем он сам, об этом не расскажет никто. Процитирую его воспоминание, напечатанное в народной книге-мемориале «Голод-33» (Киев, «Советский писатель», 1991, стр.61 — 62).

«...Уже когда совсем развеснелось, мама со старшим моим братом Федей пошли в поле на работу, там варили бевку (бевка — это в кипящую воду бросают немножко муки и разбалтывают, выходит словно жиденький кисель). А люди были голодные и этой бевке были рады. Мама с поля приносила в горшочке немножко бевки для отца. Мне тогда было 6 лет, с младшей сестричкой ходили в детские ясли, где нас кормили, хотя и не сыто, но жить можно. Хлеба давали такой маленький кусочек, что я, шестилетний мальчик, к тому же еще и изможденный голодом, брал тот хлеб в кулачок, и он у меня прятался в кулачке. Это я запомнил хорошо, так как вечернюю пайку хлеба я сам не ел, а в кулачке нес домой, потому что дома отец лежал больной и голодный. Мама вечером приносила с поля бевки, а я крошку хлеба, которую не доел в яслях, так мы отца подкармливали.

Папа сначала не догадывался, что те крошки хлеба приносил я, отрывая от себя, с голодной жадностью ел бевку и хлеб. А когда увидел, что это я, шестилетний мальчик, родной сын, который светится насквозь, такой худой от голода, отрывает от себя последнюю крошку хлеба, больше не мог его есть.

Это было лето 1933 года. Рожь уже отцвели, и колос стал наливаться. Мама принесла в дом несколько колосков ржи с огорода, чтобы отца порадовать, что скоро будет свой хлеб. Но отец уже не мог радоваться, он уже совсем обессилел и скоро умер.

Нас мама разбудила словами: «Вставайте, дети, наш отец умер». Мы поднялись и увидели отца, который лежал опухший и недвижимый. Мы с сестричкой пошли в ясли, а вечером отца в доме не было, его похоронили на кладбище без почести и гроба».

Именно тогда закрались зерна сомнения и недоверия к власти во впечатлительную детскую душу. Разве может быть справедливой власть, которая забирает отца у детей, а детей, которые еще не успели разглядеть мир и осознать свое «я» в нем, не может и не хочет защитить от голодной смерти? А кто защитит человека, обычного простого человека, кроме него самого и его родных?

Его голодное, полураздетое детство было таким, как и у миллионов советских детей. С малых лет был вынужден работать ездовым в колхозе. И все же не озлобился против Советской власти. Вырос порядочным, честным мальчиком, воспитанным на идеалах своего времени, несколько романтичным. Вступил в комсомол. Много читал. Но больше всего любил рисовать. Мечтал выучиться на художника, писать картины, которые бы украсили крупнейшие музеи и галереи страны.

Так бы, возможно, и случилось, если бы не прямой, резкий и неуступчивый характер.

Пришлось ему принять участие в войне уже на завершающем ее этапе. А после войны служил в войсках НКВД. И не мог мириться с тем, что солдаты на политзанятиях вынуждены изучать биографию Берии. Как-то Алексей вслух высказал то, о чем думали и другие, но сказать об этом не решались:

— Неужели, кроме Берии, у нас не было выдающихся военачальников? Почему нас задурманивают его биографией?

А дальше — история с двумя рисунками на обложке тетради по политзанятиям. На обложке он нарисовал портрет Сталина. Однополчане выражали свое восхищение, а один, словно подбивая на провокацию, спросил: «А свинью можешь изобразить?» — «Почему бы и нет?» — добродушно ответил Алексей и тут же быстро прямо под Сталиным набросал контуры животного, правда, оно у него вышло неудачным...

Тетрадь ему так и не вернули. Но она попала в качестве вещественного доказательства в его уголовное дело, и ныне хранится в Винницком архиве.

Дальше было происшествие, когда Алексей заснул на посту. Заснул потому, что офицеры не организовали как следует службу, воины не успевали отдохнуть, покидали посты. Неудивительно, что эти случаи командование хотело скрыть, поскольку это не столько просчеты солдат, сколько недоработки офицеров.

Что сделал бы другой на месте Алексея?

Наверное, промолчал бы, согласился с тем, что ему предлагали офицеры. Но он не молчал, требовал... подвергнуть наказанию себя за то, что допустил нарушение. Более того, когда в часть приехал генерал, Алексей выступил на комсомольском собрании с резкой критикой таких порядков, точнее, беспорядков в армии.

Этого ему не могли простить.

Потом был безжалостный приговор военного трибунала: десять лет лагерей и пять — лишения прав.

Ему же на то время исполнилось только двадцать три...

Почти пять лет в страшных условиях лагерей.

Но и тут не сломался, не покорился. Все годы неволи боролся всеми возможными способами за свое освобождение. Написал десятки жалоб, протестов, надеясь, что там, наверху, поймут: лишили свободы человека невинного. Но все напрасно.

Только смерть Сталина освободила миллионы невинных от пут страха.

Помогли Алексею выстоять в нечеловеческих условиях сильная воля, мужество, уверенность в своей правоте. А еще — умение видеть красоту даже там, где другие ее не замечали. Чувствительная натура художника не очерствела, не стала равнодушной к красоте жизни. И на протяжении всего периода пребывания в лагерях каждую свободную минуту посвящал рисованию. Писал портреты, пейзажи, натюрморты. Почти четыреста рисунков создал за эти годы. Некоторые он сумел вынести из зоны, когда был освобожден из неволи. А несколько лет назад передал их в областной художественный музей.

Еще много значила физкультура. Во все времена года купался в реке. Эта привычка сохранилась у него и по сей день. Поэтому так бодро чувствует себя и в свои восемьдесят три.

На протяжении всего лагерного периода он писал дневник, которому поверял свои мечты, чувства, стремления. Сорок тетрадей разного формата и толщины вместили в себя столько мыслей и наблюдений, что хватило бы не на один «Архипелаг ГУЛАГ». Конечно, все это писалось с оглядкой на нежелательных читателей, но иногда парень забывал об осторожности и писал откровенно обо всем, что угнетало его, обо всей дикости лагерного быта, об издевательстве над людьми, о крови и смерти. В этом его лагерные записи очень похожи на «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицын, хотя написаны эти произведения в разные годы и в разных условиях. Наш земляк писал их непосредственно в лагере. И Солженицын, после того, как посмотрел их (Алексей Филиппович снял перевязанный сверток с чердака), сказал:

— Так вы же борец, вы непокоренный!

Больше всего поражает в его дневнике не описание лагерных будней. Когда в лагере его соседи по нарам отдыхали, Степовой брал авторучку или карандаш, рисовал словом окружающую действительность и... природу:

«Вокруг снег, небольшой мороз, легенький ветерок, дым от костров, которые горят со вчера... Он расстилается над вершинами деревьев серой, немного синеватой завесой. А кругом — тишина, и вся природа еще не проснулась, спит, словно зачарованная. Но вот на востоке, из-за вершин леса, которые обрисовываются острыми зубцами, появилось солнце... Разве можно передать словами эту привлекательность, эту зачарованную сонную красоту, это яркое красное солнце, краски неба? Или этот дым, который расстилается над вершинами заснувших деревьев, словно чудная шелковая тонкая ткань, через которую можно видеть все? Нет — это картины, которые способна создавать только природа. Ни одна кисть не может воссоздать подобное».

Но он пытался воссоздать.

И это спасало его от омертвения души.

Только благодаря счастливому стечению обстоятельств лагерные тетради удалось вынести из зоны. Некоторые фрагменты этих записей публиковались в газетах, но следовало бы напечатать полностью отдельной книгой, так как это — уникальное свидетельство эпохи. Кстати, автор этих строк в свое время сделал литературную запись дневников, и они готовы для печати, проблема лишь в отсутствии средств на издание.

Когда после заключения прибыл домой, то радость встречи с родными затмила тогдашняя действительность. Крестьянам за работу платили копейки, и лагерная неволя по сравнению с колхозным рабством показалась чуть ли не раем — ведь там и питание было лучше, и одеждой обеспечивали, еще и деньги какие-то платили. У колхозников же ничего этого не было, к тому же, они были вынуждены сдавать государству мясо, яйца, шкурки...

Хотел было Алексей поступить в художественный институт, но помешала анкета — репрессированному путь к высшему образованию был закрыт. Закончил курсы механизаторов, работал в колхозе. Со временем назначили завклубом, а потом — художником-оформителем. Рисовал разные лозунги типа «Народ и партия едины», «Наша цель — коммунизм» и т.д.

Не боясь никого и ничего, он открыто выступал против всего рутинного, закостенелого, говорил правду в глаза любому начальнику. За это и невзлюбила его власть — и сельская, и районная. Почему этот Степовой переживает по поводу братской могилы, с которой поступили не по-человечески? Почему выступает против приписок в отчетности? А почему в эпоху воинствующего атеизма берется за восстановление церкви?

Партийные бонзы всех уровней, как только могли, поносили его на разных собраниях, конференциях, активах. Но земляки видели, кто есть кто, и потому шли искать справедливости не в райком, а к нему, к колхозному художнику-оформителю... Знали хорошо, что их земляк сделает все от него зависящее, чтобы обратиться в соответствующие инстанции для помощи людям.

Рассказывают, что та памятная его встреча с Солженициным в середине шестидесятых была зафиксирована на фото. Говорят, что секретарь райкома даже показывал три снимка проверенным людям, но сохранились ли те фото, никто доподлинно не знает.

...Уже через несколько десятилетий после того разговора с Солженициным и после того, как писатель вернулся на Родину, написал Степовой ему письмо, в котором высказал свое несогласие с шовинистическими взглядами Александра Исаевича. Ответа не дождался...

Таких людей, как Алексей Степовой, мы должны уважать и ценить. Ведь не так уж и много их рядом с нами. Надо поддерживать их, прислушиваться к ним. Ведь это наша живая история.