Дом, в который стучатся сердца

Я часто думаю о своем будущем доме. Особенно тогда, когда какие-то люди куда-то поселяются навсегда. Наверное, мне завидно. Потому что сам желания строить что-либо в загнивающей Родине не имею. Как и собирать сумасшедшую сумму в долларах, чтобы купить склеп в хрущевке, которую через двадцать лет снесут с лица Земли.

Зачем жить в обреченном жилище?

Разве это твой дом?.. Нет! Это замена настоящего дома домообразной иллюзией.

В свое время Джек Лондон утром писал, а потом старательно вытесывал свой дом. Который, в конце праведных трудов, сгорел.

Джек Лондон был очень огорчен. Ему было не совсем понятно: когда же он строил настоящий дом? Когда материально и зримо его вытесывал, или когда еще «строил» жилище в своем воображении? И потеря какого из них причиняет ему больше боли?

...Три малосемейки в центре нового Ужгорода когда-то были украшены лозунгом: «Народ и партия едины». Так, будто по иронии судьбы, называются и сегодня. В подвалах там — слизь и сырость. От нее годами — нестерпимая вонь. Дети бегут от нее на улицу.

А куда дальше?

Неподалеку — современный спорткомплекс «Юность». Денег на секции «малосемейные» родители не имеют. Поэтому тренируются там в основном гандболистки высшей лиги, гордые элитарные теннисисты, «качаются» багатые рекетиры. Между социалистическими вонючими девятиэтажками и спорткомплексом, сыто поблескивающим окнами, осталась для детей «ничейная» полянка.

И вдруг там расположился словацкий «Луна-парк». Малыши уныло рассматривали драконов, лебедей, машинки других аттракционов, на которые бедным родителям, как всегда, не хватает денег. В глазах детворы не было восторга — боль...

Не столько от того, что не покатаются, — на это они и не надеются, — а потому, что полянку отобрали. А там была такая чистая зеленая трава...

«Луна-парк» уехал неожиданно быстро... Я видел, как радовались дети. Не надо уже им здесь ни зверинцев, ни каруселей... Лишь бы трава невытоптанной оставалась.

Впоследствии полянка вырастет в памяти до размеров главного дома их детства.

Я поселился в другую малосемейку — на краю Ужгорода. Там вообще-то ничего — широкая лестница, просторный общий коридор. Только люди смотрят на тебя с недоверием: «Новый кто-то... Чего от него ждать?»

Вроде бы и пустяк такая подозрительность, а биополярно как-то мешает.

«Сказать нескольким аборигенам «добрый вечер» и пригласить на рюмочку?» — думаю

Неудобно как-то.

Смотрю, а общий коридор — грязный-прегрязный, окурки валяются, на подоконниках — заплесневелые сухари. Взял я веник, побрызгав водой весь коридор, подмел, убрал все, вынес мусор, помыл. В процессе этого действия отворялись разные двери. Общественность была просто шокирована:

«Новичок убрал... И даже возле чужих дверей!»

Такого никто никогда не делал. Во всяком случае — полгода.

Что-то в атмосфере этой малосемейки изменилось. На следующий вечер я увидел, что подметен весь подъезд — площадки и лестница.

Стало чисто и хорошо.

Очень важно кому-то первым убрать грязь, не разделяя ее на «свою» и «чужую».

А вообще-то, мы проживаем все свое отпущенное время в удивлении от утраты детства. С удивлением и умираем. Часто так и не найдя дома, в который стучат сердца, а не милиционеры. А сегодняшний твой дом, каковым ты его в душе считаешь, часто к тебе холоден, как Зимний дворец к Смольному институту в революционном Петрограде.

Однажды свысока, то есть из Киева, позвонил знакомый газетчик Сергей. И, как все порядочные люди, в первую очередь спросил о главном — умном, добром и вечном. О педагогике!

Как всякий прохвост (а другим здесь быть невозможно) независимой Украины, я ему пообещал сделать материал не совсем стопроцентно, но вышел на идею и поехал изучать проблему в глубинку. Параллельно заготовляя продукты, как по-цезарски привыкли делать все национальные человекобомжи в нашей, вечно крайней, стране.

Глубиночная сказала мне, кивая в сторону замдиректора школы, который на минутку вышел:

— Петька опять едет на месяц строить коровник на Хмельнитчину. Я тебе сама понарасскажу. Даже больше, чем нужно.

Я начал ей задавать разные вопросы, делать намеки о церкви, о душе, Боге, о грехе, в конце концов... Но они разбивались о стену непонимания: какой там грех, если в школе ничего не платят, а заместитель директора Петька все время где-то и очень уж далеко — строит коровники и гимназии?..

А что делать?!. Не только ей — нам всем?!.

Но о доме.

...Когда-то приехал я работать в закарпатскую молодежную газету. Редактор взял меня с условием, что квартиру найду себе сам.

— Разве это проблема?! — риторически воскликнул я.

За декабрь-январь, на болезненном изломе лет, моя беготня по найденным — на стенах, у «своих» людей — адресам успехом не увенчалась. Только в одном месте — в цыганском микрорайоне Родванка нашлась более-менее сговорчивая хозяйка, согласная сдать комнату с обшарпанным коричневым роялем, продавленым диваном и большим, как плац для строевой подготовки, столом. Она сразу продиктовала договор, который я послушно переписал в двух экземплярах:

«Я, Василий Васильевич Зубач, по договоренности с госпожой такой-то, снимаю квартиру сроком на 6 (шесть) месяцев и обязываюсь с хозяйкой жить в дружбе, мире и согласии, не говорить в комнате в полный голос, не приводить гостей, особенно женщин, ежедневно заготавливать где-то на стороне дрова, рубить их и топить печку, не играть на рояле, носить из колонки на соседней улице воду, при первой же необходимости освободить квартиру, после требования хозяина, через 15 (пятнадцать) дней.

Квартплату буду вносить периодически, ежемесячно первого числа, в сумме тридцати рублей или на десять- двадцать рублей больше, если возникнут непредвиденные обстоятельства».

Под этим документом мы поставили свои подписи и на следующий день я обещал зайти. Переночевал в редакционном кабинете, на рассвете перечитал договор и решил до лучших времен, когда студенты университета освободят нанятые квартиры, жить как прежде. Здесь. В редакции. С курткой в головах.

Разве мог я тогда подумать, что и в третье тысячелетие приду практически бездомным, потому что меня ненавидят как оккупанта, потому что на меня выльется злоба за Сталина и Берию. И когда Украина строила после наводнений закарпатцам дома, я не мог просить помощи для себя: «Тому, кого человеческая ненависть лишила дома, дома не строят! Богатым — деньги, богатым — дома, а бедным, да еще и оккупантам, сухой холерический закарпатский кукиш!»

Оккупант... А с «большой земли» — ни единой обычно патриотической поддержки. Как-то жил в сырой дыре, где паркет дыбился, как волны Черного моря, а воздух бил в легкие, как в тропическом лесу. Однажды не было чем за квартиру заплатить, а хозяйка из Киева заскулила в телефон скрипучим голосом: «Вася, если так пойдет, мне просто придется закрыть квартиру. Пусть лучше пропадет, чем я буду волноваться, что мне не платят вовремя».

От того, что нам, в первую очередь, нужно жилье, квартиры, а не люди с их любовью и нашей любовью к ним, — Украина пребывает в огне, вызванном гниением. Гангренозном!..

А впрочем, дом можно рассматривать более широко, на уровне многообразия родин. В том смысле: Отчизна — дом или Отчизна — мачеха?

Сергей каждый год приезжает из Нью-Йорка. И с каждым разом становится все более неестественным. Совсем как «не наш человек». Иначе и не охарактеризуешь.

Я терпеливый, как и весь монолитный украинский народ. Но на пятый «Серегин заезд» разозлился. После того, как в трудные времена обратился к нему:

— Дай хотя бы гривню!

Смотрю, а он и дает одну.

Я взорвался:

— Сергей, ты же бывший наш мужик! Стыдно становиться янки до такой степени!..

— А что такое? — растерялся он и покраснел.

— Что-что!.. Если у нас говорят: «Дай хоть гривну», — в ответ дают десять. Значит, у человека полный кризис с деньгами, на хлеб не хватает. Если говорят: «Дай денег», — вытаскивают не меньше пятидесяти: человек переживает временные трудности, и можно не бояться — скоро отдаст...

— Да, — аж закачался он от наплыва мыслей. — Американцам в такое и не «врубиться». До них не дойдут ужгородские смысловые условности. Хорошо, что мы пока свои.

Мы почтили наше условное сообщество минутой молчания.

— Слышишь, — встрепенулся вдруг он, — а вот у вас — законы, циркуляры, постановления принимают... И в них тоже надо читать одно, а понимать другое?

— Именно так.

...А вообще в Украине дом, может, есть хоть где-нибудь? Может, иллюзия его в каком- то другом городе? Как-то стало мне в Ужгороде невыносимо тоскливо: делаю добро здешним людям, а все равно — оккупант. Поехал, был случай, во Львов. Там, в творческой галерее «Волчок» проходил юбилейный вечер одной газеты. При активном участии кафе «Вавилон».

Был небольшой фуршет. Все нормально. Только кое- кто из практичных газетчиков обратил внимание: слишком быстро убиралась «вавилонскими» официантами со столов закуска и водка «Гетьман». Об этом и спросили они потом у мордатой братии.

— Вот весь заказанный «Гетьман», — вынес кто-то пакет с бутылками. — Уже пустой.

Не имея официальных способностей Джуны Давиташвили, я вытянул первую попавшуюся бутылку. Она оказалась, конечно же, полной.

— А нашим официантам не надо выпить? — вышел из официантской толпы бородатый Прокруст. — И кто здесь, во Львове (!), этот?! — указал на меня глубоко национальным указательным пальцем.

— Я и здесь — человек, — вырвалось у меня. — А не вор, как вы.

— Тогда нечего лезть в наши дела, если ты — человек!..

Через месяц меня нагло обманули не в ставшем чужим Львове, а в «родном» ужгородском кафе «Над Ужем». Теперь те две тетки смотрят продажными глазами и... смеются-смеются.

— Зачем вы так дешево продали свои глаза? — порой спрашиваю их...

Боже, неужели и отсюда, из этого маленького городка, куда-то надо убегать? Но куда уже дальше?!

Порой мне снится один и тот же сон: стоит Украина, как десятиклассница Валька, в национальном наряде, и я, малый, люблю ее до смерти. А потом вспоминаю свои сегодняшние проблемы и молю: «Валя, посели меня в Украине. Я так же хочу!..» А Украина-Валя вдруг заплакала и говорит: «Самой негде жить, Вася! Вот получила визу в Грецию. Еду туда проституткой!..»

...Я опять не сплю. Подвернулся транспорт. Я поехал в грязное селеньице. Там встретился мужик, который интригующе говорил чистыми словами. Он сразу меня приметил и предложил жениться на его родственнице, потому что у нее восемь домов, а одной в них слишком просторно. А я чисто по-оккупантски подумал: «Зачем мне восемь домов в грязном селении?» А по дороге в Ужгород думал: «Если вступить в брак в чистом селении с чистой женщиной без домов — то неужели не найдется для нас дом? Один — не восемь?»

Вопрос повис в мысленном вакууме...

Мой малый вдруг захотел цирковую крысу, чтобы лазила у него по плечам. Так он и сказал, чтоб я с этого места не сошел.

В магазине «Природа для народа» такая крыса продавалась за десятку. Но сынок мгновенно нашел телефон, где давали единицу этой живности за троячку. Денег у бесперспективного отца, как всегда, не было. Но мальчика подвозил домой на иномарке «Волга» мой знакомый по прозвищу Кучма (без иронии — просто очень похожи) и подарил ему пять гривен.

— Папа, — услышал я на следующий день радостное сообщение. — Крыска — вот она! Если бы еще ей — это она! — мальчика, через месяц их было бы с десяток. Сделаем на крысах хороший бизнес, квартиру купим... А пока нашей девочке нужна клетка- домик за 34 гривни.

— Ничего себе! — всхлипнул я.

А потом шел по Ужгороду, смотрел на новые особняки и с улыбкой думал: «И зачем этим трехгривневым крысам такие дорогие домики? И почему я раньше крыс не продавал?»