Елена Лебедь из БФ «СВОИ»: «Два года никто не считал, сколько он спал...»

О легендарном центре «Фроловская», чей адрес мистическим образом совпал с номером службы спасения 9/11, известно каждому переселенцу, которого война забросила на Киевщину. Несмотря на огромное количество людей, которые приходили за помощью, на тот стресс, который возник в начале боевых действий, волонтеры смогли выстроить эффективную структуру. Потому что уже в 2014-м интуитивно поняли: чтобы оказывать помощь качественно, нужен инструмент. Таким инструментом стал фонд «СВОИ», который в настоящий момент имеет с десяток общественно значимых проектов: помогает онкобольным и семьям с особенными детьми, заботится об инвалидах, поддерживает больницы, продвигает реформы, пропагандирует гражданскую активность. Елена Лебедь принадлежит к основателям этого фонда. Она занимается детскими программами и является координатором Общественной сети «СВОИ».

Коренная киевлянка, филолог по образованию — преподаватель иврита, Елена не просто знакомит детей из прифронтовых территорий с красивыми уголками нашей Родины, она учит их любить Украину и верить в свои возможности.

В интервью Елена Лебедь рассказала, чем руководствовались люди, в 2014 году взявшие на себя функции, от которых отстранилось государство, чем занимаются и мотивируются «СВОИ» в настоящий момент.

— Центр «Фроловская» был одним из наиболее эффективных среди тех, которые помогали переселенцам, — почему он прекратил существование?

— «Фроловская» возникла спонтанно. Все мы пришли туда из разных сфер. Например, я работала в школе. Арсений Финберг успешно занимался туристическим бизнесом. Леся Литвинова была режиссером. Оксана Сухорукова работала в огромной строительной компании. И все мы стремились как-то помочь людям, оказавшимся в этой ужасной ситуации, связанной с началом войны. Помню тот день в сентябре 2014, когда мы начали выдавать продуктовые наборы. Я приехала на ул. Фроловскую где-то в 7 утра, увидела количество людей, и мне стало страшно. Потому что это была приблизительно тысяча нуждающихся. Я так волновалась, что мне было даже страшно открывать ворота. Но у нас было четкое распределение обязанностей и представление о том, как нужно оказывать помощь. А именно: так, чтобы человек не чувствовал себя униженным — мы всегда руководствовались этим принципом. Это был вызов для нас        — и мы его приняли. Приблизительно два года никто не считал, сколько он спал и как давно отдыхал. А когда ситуация немножко стабилизировалась, люди начали становиться на ноги и помогать другим. Например, у нас работала мальтийская кухня, и к нам приходил парень, который около года обеспечивал эту кухню продуктами. Сначала он у нас получил помощь, а после того как возобновил бизнес, начал кормить других. Есть мужчина, который у нас волонтерит уже 4 года. Он помнит день, когда впервые пришел, преодолев стыд. Пришел ради дочки и жены, по причине крайней необходимости. А теперь считает волонтерство альтернативой армии, ведь служить не может по состоянию здоровья. Но со временем волонтеров на Фроловской стало больше, чем нуждающихся. Начали появляться такие себе «туристы», которые на вопрос: в чем вы нуждаетесь, отвечали: а что у вас есть?

— То есть проект исчерпал себя?

— Да. Мы перешли на новый уровень.

— А фонд «Свои» возник до или после?

— Фонд «СВОИ» был с самого начала, хотя люди слышали лишь о Фроловской Тогда же, в 2014-м, мы учредили благотворительный фонд, чтобы не только получать помощь от обычных людей, но и принимать грузы с гуманитарной помощью от диаспоры из-за границы. А главное — чтобы честно и прозрачно отчитываться обо всем, что тратим. Нам повезло, мы еще тогда поняли, как важно иметь честную и прозрачную отчетность. Именно это вызывает уважение и позволяет привлекать больше ресурсов.

— Какое-то количество семей осталось под вашим патронатом после закрытия центра на ул. Фроловской?

— Есть около 60 семей переселенцев, которые не могут выжить сами, — людей с тяжелой инвалидностью, которых мы уже никогда не бросим. Например, семья со взрослым сыном, который имеет ментальную инвалидность и всю жизнь будет нуждаться в опеке, а его родители уже пожилые. Таким семьям очень страшно — что будет с ребенком после их смерти. А к тому же большое количество денег отбирает аренда жилья.

— Не секрет, что отношение к переселенцам не всегда доброжелательное. Люди, которые к вам обращались, — кем они были? Наверное, кто-то подумает, что попрошайки и халявщики?

— Это люди, попавшие в беду. Запомнилась преподавательница японского языка, которая пришла на Фроловскую с дочерью — студенткой музыкального училища. Они были в шоке, не представляли, как прокормиться. Помню женщину с украшениями, красивую, очень хорошо одетую, но она разрыдалась на моем плече. Сказала: «У меня ничего нет, кроме того, что есть на мне». И еще она сказала фразу, с которой я никогда не соглашусь, потому что не считаю, что обычные люди в чем-то виноваты, но ее слова были такими: «Простите нас за то, что мы наделали».

— Существует много гуманных идей. Почему лично вы заботитесь о детях из «серой зоны»?

— Я учительница — и это диагноз. Мне очень нравится работать с детьми, больше, чем со взрослыми. Дети — это то, что я люблю, что считаю важным. Сначала у нас летом был на «Фроловской» дневной лагерь. Мы хотели дать взрослым возможность устроится, пока дети в лагере, и показать детям возможности города. Для этого у нас была мощная профориентационная составляющая, например, дети смогли увидеть, как работает банк. И когда у нас закончилась первая неделя и должны были прийти в летний лагерь уже другие 30 детей, я увидела, что у ворот ожидают дети с прошлой недели: «Только не прогоняйте». И до сих пор костяк этой группы детей остается с нами в качестве волонтеров. Есть одна девочка из маленького городка на Луганщине — Катя, о которой я обычно говорю: «Стала нашим ребенком». От нее я услышала такую вещь: «По-видимому, то, что с нами случилось, это так было нужно. Я жила в доме, где был магазин, и считала, что хочу стать продавцом. Потому что больше ничего не видела, не могла себе представить, что существуют другие профессии».

— Какими детскими программами в настоящий момент занимаетесь?

— Мы проводили много времени с детьми переселенцев и мне было странно, что в свои 15—17 лет подростки за пределы своего города не выезжали. Мне хотелось им показать страну, но возникала большая морально-этическая проблема, которая заключалась в следующем: есть люди, которым необходимо много денег на лекарства, можем ли мы тратить на путешествия? Но однажды позвонила женщина, которая спросила о том, чем мы занимаемся и о чем еще мечтаем. Мы с ней пообщались, и она дала нам деньги на первую поездку 50 детей: «Мы с мужем посоветовались и хотим дать деньги, потому что я сама из Луганска и если бы однажды не попала в Канев на Тарасову гору, я бы и не поняла, за что должна любить Украину. Поэтому считаю, что нужно не только лечить». Таким образом я получила подтверждение того, что это действительно важно. Так в 2015 году возник проект «Это моя страна», а впоследствии в путешествия начали отправляться дети из «серой» зоны. У меня нет задачи кружить и развлекать — как делает кое-кто из благотворителей: привозят в океанариум или аквапарк, и у детей создается впечатление, что жить в столице классно, потому что можно ходить в аквапарк. Допустим, можно. Но что дальше?.. По моему мнению, такой подход ничего не дает для души. А я хочу, чтобы дети, увидев уникальные уголки своей Родины, становились сознательными и получали выбор. По этому проекту около тысячи детей увидело страну, а еще 250 моих, как я говорю, детей охвачены проектом «Неугомонные».

— Что это за «Неугомонные»?

— Один из любимых моих проектов. У мужа есть товарищ, футбольный арбитр из Мукачево, который, узнав о том, что мы возим детей в путешествия, рассказал, что у них есть очень хороший священник, который имеет еще футбольную школу и хочет, чтобы к нему приехали дети из Донбасса. И вот теперь у нас уже 5 футбольных команд из Марьинки, Красногорьевки, Лисичанска, которых возим на Открытый кубок Закарпатья. Наши ребята из Марьинской ДЮСШ заняли 1 место. А дети из Лисичанска — второе. Но цель у нас не спортивная. Наши дети дружат с детьми из другого конца страны, видят, что к ним там хорошее отношение — совсем не то, о котором, возможно, они слышали по телевизору.

— В одном интервью прочитала такие ваши слова: «Я не очень уверенный в своих силах человек». Трудно представить это с учетом того, чем занимается Елена Лебедь сегодня. Что-то изменилось внутри вас?

— Конечно. Советских детей воспитывали в том духе, что от них ничего не зависит. Каждый является винтиком и, если он сломается, винтик можно заменить на точно такой же — ничего не изменится. Мои родители тоже говорили, что я такая, как все. Я понимаю, что мои родители желали мне добра, но сама я так своего ребенка не воспитывала. Если каждый будет считать, что от него ничего не зависит, так оно и будет в действительности. Во время Майдана я почувствовала, что что-то могу. И вообще каждый из нас личность, которая способна на многие добрые дела. Именно так я и работаю с детьми. Во-первых, на равных. Во-вторых, уважая уникальность каждого маленького человека.

— По теории, которая вылилась в практику гибридной войны, российская культура помогла РФ в ее политике завоевания. Как-то мне пришлось общаться с бывшим сотрудником КГБ, который занимался т.н. культурными обменами. Он рассказал о значении языковой, исторической, семантической матриц. Вы изучали русский язык и литературу. Что думаете как филолог о российском влиянии?

— Я родилась в СССР и почувствовала на себе постепенную работу советской пропаганды, которая вселяла носителям украинского языка комплекс неполноценности. Но об опасности российского влияния не задумывалась до Майдана. Помню один момент. Я работала тогда на левом берегу Киева. Ехала на работу, когда на Грушевского пылали шины, и перечитывала Льва Толстого «Война и мир». Переезжая Московский мост, посмотрела на столб дыма, и... Опустив глаза в книгу, увидела в диалогах героев идеи величия русского народа. Закрыла, и два года не могла читать.

Вовсе не секрет, что еще во времена Российской империи переписывалась история так, чтобы нивелировать украинство и за счет других восхвалить Россию. Это мне еще повезло, что я не поддалась на уговоры своей семьи, которая считала, что я должна после школы ехать учиться в Санкт-Петербург...

— Вы сознательно перешли на украинский язык. Что думаете о языковой политике государства?

— Украина слишком поздно начала определяться. А определение займет время, и это нужно понимать. Придется постепенно создавать языковую среду. Ни одного слова по-русски на вывесках, в меню кафе, на ценниках в магазинах. Ни единого!.. Вся документация должна быть только на украинском. Ведь работа — это единственное, что может стимулировать переходить на украинский язык. Если не знаешь украинского, работу не получишь — так должно быть. Но все это возможно только после того, как заработает закон.

При этом я не сторонник агрессивной украинизации, считаю лучше все делать как говорят «тихой сапой», потому что вопрос языка деликатный. Но мне понравилась фраза: «Люби Америку, или убирайся из Америки». Вероятно, с этим я соглашусь. Если ты по какой-либо причине живешь в Украине, тебе здесь уютно, будь добр, уважай нашу страну.

— Согласны ли с тем, что не будет языка, не будет Украины?

— Как филолог, как лингвист, я считаю, что язык — это очень мощное орудие, которые влияет на мозг, формирует менталитет и характер нации. Язык является вопросом принципиальным. Вы можете общаться в быту как вам удобно, но... Например, я происхожу из еврейской семьи, мои бабушка и дедушка говорили на идиш. И что же — поскольку мои предки проживали в Киеве, разве я должна требовать, чтобы украинские вывески были переведены на идиш? Но почему-то так приблизительно иногда ведут себя русские люди. Кстати, мой дедушка очень хорошо владел не только идиш, но и украинским языком. А бабушка изучала в университете имени Шевченко украинскую филологию, невзирая на то, что у нее дома говорили на идиш.

— Как-то вы сознались, что после разочарования в Помаранчевом Майдане, обещали: больше никаких майданов. И вот случается 2014 год, вы снова на Майдане. Потом война, много потерь... Но до сих пор вы не разочарованы, защищаете реформы... Какие изменения в стране дают вам уверенность в том, что мы движемся в правильном направлении?

— Я не особо разбиралась в политике в 2004-м, и в настоящий момент не могу сказать, что хорошо разбираюсь. Ориентируюсь на свои внутренние ощущения и среду. Лично я в 2014-м поняла, что если есть среди нас люди, которые готовы положить жизнь ради Украины, значит обратного пути нет. Появилось ощущение неотвратимости, понимаете?.. Наверно, для себя я решила, что не могу предать погибших.

Думаю, мы присутствовали при рождении новой страны... Роды — это не очень красиво — боль, крики и кровь. Но в результате получается красивый ребенок. И я думаю, что нашей стране никоим образом не 27, а всего лишь четыре года... Именно с 2014-го люди начали идентифицировать себя со своей страной. Я знаю человека, который в Грузии общался на английском языке, потому что украинский там не понимают, а говорить по-русски этот человек не мог из уважения к Украине, которая отделяется от советского прошлого с болью.

— И все-таки многие выезжают, много разочарованных. У вас не было минут слабости, не хотелось уехать к родителям в Израиль или еще куда-либо?

— Когда была маленькой, я ужасно боялась, что мои родители примут решение уехать. Тогда много евреев выезжало в Америку. И друзья моих родителей, и родственники... И я даже плакала по ночам, когда представляла себе, как это будет со мной. Родилась в Украине, и хочу жить здесь. Это моя Родина, моя земля. Кстати, у евреев здесь есть свое наследство, своя история, которую мне нравится изучать. Израиль очень красивая страна, но туризм с эмиграцией не путаю. И знаю многих людей, которые возвращаются в Украину именно теперь. Даже знаю тех, которые выехали давно и не «прижились», мечтают вернуться, но уже не имеют возможности.

Мне нравится наблюдать, как меняется наша среда. Как появляются качественные украинские производители, которым люди отдают предпочтение. Мне нравится то, как Украина приобретает европейские черты. Думаю, что все удастся и с медицинской, и со школьной реформой. Мне нравится, что в школе становится меньше советщины. Я вижу, кто сопротивляется школьной реформе, и понимаю почему.

— Откуда берете вдохновение?

— Больше всего вдохновляет молодежь, современные дети. Вот этих детей, кстати, тоже не могу предать малодушием. Они свободны в своих взглядах и высказываниях, целеустремленные, умеют защищать себя и не только себя. Недавно поразил один случай. Я ездила по делам — нужно было разобраться со счетчиками. Жара, очередь, куча бабушек и дедушек, которые пришли поговорить, потому что дома скучно. Одна из них где-то с час морочила голову оператору. Не понимала, переспрашивала. Поэтому на нее начали кричать из очереди. И что же? Вступились за бабушку совсем молодые девушки. Они начали успокаивать скандалистов словами, что бабушка имеет право разобраться и получить информацию. Они готовы были терпеливо ждать, потому что понимают и уважают права человека, и имеют смелость защищать слабых. А еще я вижу, как молодежь все больше использует украинский язык в быту — и это сознательно.

— А каково ваше мнение о волонтерах, которые пошли во власть и с высоты своего нынешнего положения сладко врут?

— Это для меня вообще не о волонтерах, а о людях. Об их слабостях и настоящих целях. Для меня волонтер не является синонимом порядочности. Человек может быть волонтером и преследовать при этом какие-то цели. Политические, экономические, удовлетворять проблему признания... Для меня это не новость, потому и не очень больно. Я пытаюсь общаться с людьми, с которыми имею общие цели и близкое мировоззрение.

А вообще-то люди слабые, и властью их лучше не искушать. Есть такой фильм «Настройщик» Киры Муратовой. Там в финале Анна Сергеевна говорит: «Это я во всем виновата... Зачем же ставить человека перед соблазном... Это все равно, что сейчас положить деньги на тротуар и думать, что их никто не возьмет, а кто возьмет — тот вор. Это безнравственно, издевательство... Бедные люди, беззащитные».

— Ради чего возникла Общественная сеть «СВОИ»? И зачем необходима?

— Во-первых, это объединение единомышленников, которые намереваются что-то изменить в стране, и во-вторых — уже взялись за это профессионально. В-третьих: это о доверии. Важная штука, знаете ли, доверие. Ведь мы можем доверить друг другу деньги, можем рассчитывать друг на друга и полагаться на рекомендацию других участников нашей Сети. База для нашего объединения — общие ценности и подходы. В сети «СВОИ» нет старших и подчиненных, в ней есть люди, которые взаимодействуют по горизонтали, совместно делают проекты и продвигают свои ценности и свою этику.

— Судя по записям, которые вы оставляете у себя на странице в Фейсбуке, вы очень не любите т.н. «зрадофілів». Почему?

— Обычно это люди, которые мечтают иметь все и сразу. У меня тоже нет розовых очков. Вижу все, что происходит, но знаю, что нужно много работать ради того, чтобы что-то изменить к лучшему. Существует высокая вероятность того, что при своей жизни я не увижу ту Украину, о которой мечтаю. И что? «Все пропало»? Нет. Все только начинается.