Эмиль ЛУКИН: «Надо поступать учиться, чтобы пересидеть это смутное время не без пользы»

 Так сложилось, что Учителем называют того, кто провел учеников по определенному пути. Это не только метафора. 

Сократ и Платон создавали диалоги, беседуя на дороге. Древнееврейские рабби напутствовали подопечных, идя от селения к городу. Средневековые монахи становились паломниками, узнавая на пыльных тропинках истину Нового Завета. Новоевропейские школы создали традицию прохождения определенных этапов знания, подводя учеников к последнему пределу незнаемого — жизни. А иногда, как Ян Коменский, входя со своими учениками и в газовую камеру. Даже в советской традиции Макаренко и Сухомлинский «вели» своих воспитанников к осознанию моральности поступка и труда. Потому и сегодня личность учителя определяется тем, как и куда ведет он своих (конечно, своих!) школьных детей.

Сейчас гуманитарные предметы становятся во главу угла всей концепции образования и развития. А еще пять-семь лет назад, отдавая ребенка в школу, родители старались узнать прежде всего, как обстоит дело с преподаванием математики, каков «уровень силы» ее педагога, как поступают в училища и вузы его ученики. И дело здесь не только в приоритете «точных наук», которыми прикрывалось государство с самым развитым военно-промышленным комплексом и системой «закрытых КБ». Всезнающий Михайло Ломоносов писал: «А математику еще и потому изучать следует, что она ум в порядок приводит». То есть дисциплинирует мышление, задавая в примерах параметры порядка, отвращая от хаоса.

Об этом мы беседуем с Эмилем Ефимовичем Лукиным, всегда считавшимся «сильным» учителем и всегда любимым классным руководителем старшеклассников киевской школы № 194.

МЕТОД ОБУЧЕНИЯ ПОСТУПЛЕНИЮ В ВУЗ

— Ребенок получает в школе образование, формируется как личность, — говорит Эмиль Ефимович. — Он должен выйти в жизнь с качествами, которые сам в себе уважает: верить в успех, не бояться наказания или неприятностей за свое решение, идти на урок (любой, не только школьный) с уверенностью в себе. Конечно, может иногда получиться что-то «со страху», но только иногда.

Я никогда, идя на урок, не «несу» с собой решения задач — решаю сразу на доске. И дети знают, что возможна в процессе, в моей демонстрации решения — ошибка. Если они внимательно следят и могут сказать тут же: «А у вас там арифметическая ошибка» или «Вы сегодня молодец», я им отвечаю: «Нет, я — само совершенство!» И они втягиваются в эту игру. Нужно уже на уроке домашнее задание прокомментировать, исходя из того типа решения, который «прошли» в школе. Чтобы стал понятен метод.

Математика состоит из определенных тем. Необходимо, чтобы ребенок четко знал, что он уже прошел, какие типы задач были в ней. Если знает эти названия и принципы — все, структура отложилась в сознании. Если на уроке есть большое количество объяснений и упражнений, идет поток информации (ученики говорят, что я их «бужу»), а ребята уже в соревновании — тогда сама собой организуется «игра в учебу». Тут брезжат какие-то цели, этапы, достижения. По моей теории есть три этапа умения обращаться с задачами. Первый — знать, как решать и уметь объяснить другому. Второй — записать это правильно до конца. Третий — получить правильный ответ.

— А как вы определяете, кто способен к математике?

— Способных за всю мою жизнь было несколько человек. Любого среднего ученика, у которого есть желание, можно этому научить. Лишь бы настраивался воспринимать информацию. Всем, кто приходит к нам в школу в 9–10-е классы, нужно без разговоров по математике ставить «2» или «3». Но если такая тройка для них станет достижением (с мыслями: «мне ставят «3», но знаю-то я на «5»), тогда учитель превращается в провинциальную знаменитость. И нет ничего страшнее этого: вот все учителя за такой уровень ставят «5», а я принципиально — «3». Ребенок, ученик — он по определению «хороший», он не виноват, что его не научили. Ведь он к учителю пришел для чего?

От нас в школе и не требуется развивать особые математические способности. Нужно, чтобы ребенок мог воспринимать вузовскую программу. Этому мы учим всех, без конкурсного отбора. Наша школа — обычная, на массиве Оболонь, № 194. Директор Леонид Яковлевич Нечай и завуч Иван Иванович Вакуленко — очень демократично настроенные люди. Пусть у нас нет особого ремонта и чистоты, но дети приходят к себе, а не «в заведение».

Да и к учителям нет мелочных придирок — ни при всех, на собрании, ни келейно. В этой школе я работаю девять лет, и здесь каждый учитель — личность со своим методом и подходом к ученику. Раньше у нас были лицейные классы, за небольшую плату — и стопроцентное поступление. Поскольку идет молва о нашей школе — через детей, через родителей — к нам тянутся. Последние два года мы стали филиалом подготовительного отделения КПИ, наши преподаватели аттестованы и «ведут» детей до самого поступления.

— Скажите, такую массированную подготовку выбирают сами подростки или чувствуется влияние родителей?

— Если дома нет желания дать ребенку высшее образование, ребенок сам не захочет этого, будучи даже в самой наилучшей школе. Поэтому с ребятами, начиная курс математики, я разговариваю о ценностях «своего круга», «компании», которая, начинаясь в школе, поддерживается и в вузе, и далее — в жизни.

— Круги литературные, художественные, тусовки, мини-группы — тут более-менее понятно, на чем держится имидж, апломб, на чем «растет» потенциал. Но математика?

— Они не общаются, рассматривая математические проблемы. Но благодаря тому, что вместе со мной проводят 10–12 уроков в неделю, постепенно становятся коллективом. У меня немного на уроках истории математики, хотя я стараюсь рассказать о каких-то трагических сторонах знаменитых личностей: Ньютона, Лобачевского... Мне часто вспоминается академик Виктор Глушков. Я слушал его на семинаре в 1978 году. Тогда он говорил, что ЭВМ скоро будет маленькой, как чемоданчик, а мы переглядывались: мол, совсем сдает, в фантастику упал. Но для молодых людей математика сейчас как ключ поступления в вуз. Потому во многом моя жизнь в школе — это игра. Когда меня спрашивают: «Кем ты работаешь?», я отвечаю: «Эмилем Ефимовичем». Создаю определенный образ у детей — этакий Дед Мороз с тетрадями, которого нельзя расстраивать, нельзя обижать.

ИСТОРИИ С ВОСПИТАНИЕМ

— А что будет, если вдруг кто-то решится обидеть?

— Был один случай. Пришел я как-то на замену в заброшенный такой класс. И одна девочка, несчастный ребенок, демонстративно на уроке красила губы. Я подошел, забрал помаду, она вынула другую. Эту забрал, она — третью. Тогда она встала, «послала» меня вслух и выскочила за дверь. Я сделал вид, что очень удивился, затем рассмеялся и сказал классу: «Здорово! Ну, такого я еще не слышал! Даже в праздник». Обратил все в шутку. А потом мы с этой девочкой помирились, она даже много мне помогала. Ведь ребенка очень просто раздразнить, довести «до точки». Сегодня он с тобой поскандалил, а завтра — он уже другой. За вечер, за ночь изменился. И что, с ним дальше воевать?

Вот есть у нас мальчик, который долго и упрямо «толкал» фашистские идеи. Папа у него русский, мама украинка, поэтому однажды ему пришлось задать вопрос «в лоб»: «Хорошо, Германия — для немцев, Украина — для украинцев. А ты кто?! Безродный космополит, что ли?». Он перестал выступать «рьяно», начал приставать ко мне со всякими вопросами, беседовать, думать, а не митинговать. Ведь с таким ребенком нельзя серьезно, можно «раскачать лодку» до предела. Работа в школе — на 80% воспитательная.

— Это потому, что сейчас нет официальной воспитательной работы в школе?

— Я пришел в школу, правда, в другую, но также на Оболони, в 1979 году, в разгар и апофеоз нашей звонкой жизни — со знаменами, белыми передниками и красными галстуками под салютом. Но и то, ушедшее, сейчас ничем не заменили. В последние годы, нет, скорее даже в минувшем учебном году, я понял, что этих бесед, которые я провожу с детьми, уже недостаточно. Сегодня говоришь, предполагая адекватную, знакомую реакцию, а ее нет.

Раньше школа была органом вроде Верховного Совета для родителей, а классный руководитель — начальником семьи. Мы ходили по домам вечерами, знали кто как живет, где стоит стол. Напускали завесу страха, создавали синдром «нечистой» совести. Ребенок в школе знал, что он в чем-нибудь да виноват. А сейчас у меня по поводу воспитания появилась «теория пружины»: чем больше ее сжимаешь, тем сильнее она ударит, и чтобы ничего не снесло, нужно потихоньку пружину разжать, руки убрать. Хотя мне часто говорят: «Вы детей распускаете». Недавно принес в школу, в подсобку кабинета математики большую кофеварку. Мои старшеклассники туда часто заходили, даже вечерами, как в клуб. А однажды на уроке стою я возле доски, весь в мелу, решаю что-то и вдруг вижу: они потихоньку из подсобки выносят чашечки и, прихлебывая, что-то пишут в тетрадях. Снобы! И все-таки нынешние дети менее лицемерны, нежели те, которые были еще десять лет назад. Сейчас скажут то, что думают, а раньше — то, что нужно.

О РОДИТЕЛЯХ, КОТОРЫХ ЖАЛКО

— Я сейчас говорю детям: «Надо поступать учиться, чтобы пересидеть это смутное время не без пользы». — «А дальше?» — спрашивают. — «Чтобы стать богатыми». — «Зачем?» — лукаво. — «Чтобы дать хорошее образование своим детям».

Они знают, что те из наших, кто перебрался на Запад или за океан, становятся там классными программистами с уровнем оплаты $40–50 тыс. в год. Практически при нулевых материальных затратах на образование. Очень многие родители смотрят на «мытарства» своих детей с недоверием. Ведь отовсюду слышат «без денег никуда не попадешь», а тут рядом — после школы поступают «просто так, из головы». Как фокус — а ведь действительно получилось! Деньгам верят больше, но и знаниям иногда тоже еще верят.

Родителей сейчас очень жалко. Дети ими заброшены от чувства униженности. Раньше в конце журнала были обязательно сведения о работе родителей. Сейчас больше половины — безработные, будто это официальное наказание, узаконенное. Для них престиж поступления в вуз и дальнейшего «профроста» ребенка отсутствует. Что там престиж! Детей учить надо, что в помещении шапку надо снимать!

— Отличаются ли «в математике» мальчики от девочек?

— Чаще всего девочки подготовлены лучше, к учебе относятся прилежнее. Но что касается догадки, озарения — этого у ребят больше. Потому что девочек тормозит боязнь плохой отметки, синдром отличницы. А мальчишки бесшабашней, они экспериментируют. Но вообще, что у мальчиков, что у девочек — у детей очень нежная душа. Как бы он ни обзывал вахтера, как бы ни «воображал» о себе, он хороший. И очень многое может. Только за ним ухаживать надо, растить, учить, воспитывать. А если еще в стране будет нормальное управление, при котором нужны умные люди, тогда здесь все будет.