ХЛЕБ, САХАР, САЛО, ОПИУМ
Жарким днем пришлось брести через поле, сокращая расстояние. Поле было не вспахано, стало диким за несколько лет покоя, среди бурьяна и колючек скользили ящерицы, прошлогодний репейник цеплялся за брюки, а ступни то и дело цеплялись за крепкие плети повилики и степного плюща, разросшиеся в сеть, казалось навсегда усмирившую некогда плодоносную землю, в плетеную смирительную рубашку. Поле охватывалось лесополосой, зеленеющей, тоже заброшенной, заваленной сухостоем. И над полем, и над лесополосой витал дух дикости, варварства, полубезумия, полубреда и форменного издевательства над землей.
Вдали в мою сторону тихо брела фигурка бывшего колхозника, а сейчас пайщика земельных угодий КСП. Фигурка сгорбленная, униженная нуждой, растерявшая все надежды и приготовившаяся к худшему. В странном состоянии был внутренний мир этой фигурки, с детства прикованной к земле, приросшей к ней и прозябающей на ней. С одной стороны, фигурка владела каким-то паем земли и могла бы возрадоваться и благодарить Бога, но, с другой стороны, пай все еще не принадлежал сгорбленной фигурке, был не ее и сделать с этим паем бывшему колхознику было и нечего, и не из чего.
А поэтому уже и съездил пайщик в город, уже и узнал у знающего корейца, которому собирался продать свой пай, что грош цена той бумаге, которой наделила крестьянина контора. Но спрашивается, почему фигурка хотела продать свой пай корейцу? Почему сама не хотела обрабатывать землю свою? На этот вопрос фигурка только мотала головой. А вот кореец с удовольствием бы купил, но ждет, когда будет закон, чтобы такие вот фигурки понесли свои паи ему! Кореец ждет, бандит ждет и фигурка ждет. И все хотят работать на земле-матушке чужими руками, даже фермер. Эх, страшно далеки они от земли!
Фигурка за годы пребывания в колхозе разлюбила землю. Кореец использует землю под рабский труд для своего обогащения, используя нищих, бомжей, бродяг с большой дороги. Бандит ждет землю для перепродажи и отмывания денег. Так спрашивается, кто будет на земле работать? Откуда возьмется тот хозяин, о котором говорят на всех углах и которого ждут? Где он? И уж не придется ли выписывать его из Тьмутаракани, вместе с импортными семенами и удобрениями?
Земля сиротеет. Зарастают поля. Все неохотнее впрягаются в лямку крестьянина люди, все старательнее спешат избавиться от лишней земли, открутиться, мол, пусть кто-то другой. Ну, не идиотизм ли? Это когда у хозяина земля была лишней? Да он всю жизнь пуп надрывал, чтобы лишний шмат прирастить, засеять, снять урожай. Первейшее средство производства стоит и приходит в негодность, мертвеет, навевает думы о голоде и полном разложении народной души. Народ, пустивший по ветру свою землю, позволивший дикости поглотить сотни тысяч гектаров некогда пахотной земли, имеет право на это емкое, великое и сокрушительное слово — народ? Нет, не имеет.
А сколько партий и движений, начав президентскую гонку, будут использовать этот фетиш, за которым пустота! Сколько «народных движений» и псевдодвижений зашевелится, сымитирует «Народное мнение», заторчит на думе о своем «Народном величии», возгордится даже и даст в очередной раз себя обмануть и поставить в угол. Но, судя по состоянию земельных угодий, народа никакого у нас нет! Уже нет или пока нет? Решайте сами. Потому что народ — это в первую очередь земля, не бурьян и сети повилики, а земля, готовая под семя, ухоженная, готовая к трудной работе возрастания зерен. А вместо зерен сеются плевелы. Поэтому первую аксиому предстоящих политических игрищ надо принять нам, пусть даже с уксусной кривой ухмылкой, в том виде, в каком она, эта аксиома, сейчас и существует: никакого народа в том высоком смысле, который вкладывается в это слово на протяжении веков, у нас нет! И точка. И ни слова больше. Потому что теперь все становится на свои места. Народом нам еще предстоит только стать, а это ох какое нелегкое дело! Тут даже самые большие «народники» еще и не доросли до этого понимания становления.
Что же это такое, становление народа? Откуда возьмется у нас та самая народная стихия, когда ее в помине нет сейчас? Из каких краев ее импортировать? Или снова призывать варягов? Спасаться, как предки наши, которые, по- видимому, попали одиннадцать веков назад в схожую ситуацию? А что, идея неплохая. Не можешь сам, позови соседа, какой-никакой, а ребеночек будет. А фамилию и отчество можно дать и свои.
А факт тот, что создать народную стихию каждый должен сейчас сам, в себе, волевым усилием. Без этого сама она не создастся, а только дым пойдет. А волевыми быть мы уже ох как отвыкли за восемьдесят лет декретного оформления души по одному шаблону, за редким исключением. Да и как прикладывать это волевое усилие, с какой стороны, чтобы в общем усилии народ получился? Тут и самые мудреные академики задуматься должны и крепко задуматься. Одно дело с порога хватать это слово «народ», не долго думая над его значением, и ставить в «строй» политического блатного языка, чтобы удобнее финты по политической арене выворачивать, и совсем другое — отдать силы, средства, ум, душу всему этому процессу по образованию этого народа, которого еще и в помине нет?
Создавать народ, растить его, прививать безродному племени, образовавшемуся вследствие большевистских экспериментов, чувство достоинства, национальной гордости, религиозной веры, давать развиваться росткам настоящей щедрой радости и юмора, способствовать развитию широкой душевной честности и сострадания — тут мало раздать партбилеты или удостоверения какой-нибудь «народной» партии и трещать об этом на форумах. Народ — он без чувства достоинства немыслим, а у нас что за племя? Тряпка, прости Господи. Горькая, но правда. Никакого постоянства и гордости. Мечты о колбасе за «два двадцать» — это потолок нашего «народного сознания». Еще хуже обстоит дело с понятием «народ» у нашей власти. Не испытывая ни стыда, ни минимальных приличий, наша верховная власть дает понять, и даже прямо говорит об этом, и всем своим телодвижением показывает, что «народ», которым она щедро умащивает свои декларации и воззвания, для нее не иначе как Быдло с большой буквы, ни много ни мало. А с быдлом верховная власть поступает соответственно. И еще посмеивается: они достойны той власти, которая у них есть! А достойны ли мы той власти, которая у нас есть? Не слишком ли занизили планку? Тут бы еще и разобраться надо!
«Народ», «демос» — вот два образчика демонического политжаргона, когда на пустое место указывают, как на существующую вещь. Народ в зачаточном состоянии. В пробирочном. Человечек человечку волк пока. Даже не посторонний и уж тем более не брат. «Да у нас, как на войне, на улицах и дома! Самый настоящий фронт, — сказал недавно прохожий другому прохожему, — какая к черту соборность! Враги все, враги и сволочи!» Что это, как не пример общественного сознания, разве не фантастична сия реплика? И дерут это пустое, в наших условиях, словечко «народ» — все, кому не лень. Раздирают в ошметки, рвут без памяти. А ведь и пустое слово, но какова цена и пустому!
А какая цена была бы ему, будь в нем, хотя бы наполовину содержания! Несоизмеримая с настоящей сегодняшней ценой была бы ему цена. Не так бы дешево покупались голоса народа, обитай народ без кавычек на этой земле. Не смогли бы его толкать, как придурка, из одной стороны в другую, из одного угла в другой. Знакомый мой, человек сентиментальный, умный, говорит как-то: «Знаешь, жалко мне народ! Пинают его кому не лень. Извели совсем, измордовали, обнищал, исхудал весь народ, куда ему теперь деваться?!» Я же с недоумением выслушал его речь и ответил так: «Какой народ? О каком народе ты говоришь? Где он? Разве народ мог дать пинать себя, мордовать, грабить; разве может народ дать пить, вот так, запросто, свою кровь; разве народ способен на такое? Нет, нет! Ты ошибаешься. Да, я вижу страдания детей, женщин, стариков, юношей, потерявших веру в добро, в честь, в справедливость, мне жалко тоже их, но народа я не вижу. Народ не позволил бы над собой такое сделать. Это за гранью».
Знакомый мой помотал головой, не соглашаясь. Народ для него все еще был понятием мечтательным, метафизическим, фантастическим. Божком, которому надо слепо поклоняться и приносить жертвы. «Народ» для него, как и для миллионов других, ему подобных, не стал насущной, необходимейшей, всеохватывающей субстанцией духа, голосом самого Бога, самой земли, воды, неба. Как далеко был он со своим глиняным божком народности от божественного предназначения, его творческой и непобедимой души и свободы сил народных.
Проходя по полю, в котором был зарыт настоящий клад, но не было народа, чтобы отрыть его, я подумал, что народ мог бы сеять на этом поле не только хлеб, свеклу, горох или просо. Народ мог бы сеять и мак! И не жалкие трактора ерзали бы по нищей почве, а сильнейшие корабли пахотные плыли бы по тучному чернозему, а крестьяне ездили бы на «Мерседесах» и «Дэу», крестьянские парни мчались бы на мощнейших «Харлеях», земля бы резко выросла в цене, а сельский труд стал бы почетным и престижным. Для этого надо, чтобы слово «народ» наполнилось содержанием, а сельскому хозяйству в Украине, повсеместно, вернули его душу — опиумный мак. Мак — как символ свободы, независимости и народности. Через пять лет — опиумная пятилетка — наше сельское хозяйство станет тогда передовым. Затасканное слово, но всем понятное.
И тогда, возможно, сгорбленная фигурка пайщика гордо распрямит плечи и почувствует себя человеком, народом, украинцем, братом.
