Листок, сложенный вдвое,

Летом теперь такого уже далекого (из прошлого тысячелетия!) 1995 года я решал судьбоносную проблему выбора школы для своей дочери, достигшей к тому времени школьного возраста. В то время я вновь, спустя пятнадцать лет после окончания университета, встретился с отечественной системой образования — уже в качестве преподавателя высшей школы (завод им. Малышева, которому я отдал десять не самых худших лет своей жизни, тихо околевал в джунглях дикой рыночной экономики) — и с глубоким прискорбием констатировал жуткое (впрочем, вполне соответствующее общему состоянию нравов) искажение нормы. То, что во времена моего студенчества казалось совершенно нормальным и естественным (например, оценка соответствует знаниям), теперь воспринималось чуть ли не в качестве утопического идеала или опасного чудачества. На что можно было рассчитывать, выбирая объектом семейных инвестиций образование?

Оно и раньше выпускник отечественного вуза мог рассчитывать разве что на гарантированную миску риса, упершись головой, пусть даже самой умной, в потолок инженерной зарплаты. Теперь же перспективы представлялись вовсе безрадостными: грызущие гранит науки, похоже, им и должны были питаться, в то время как мало-мальски обеспеченную жизнь приносила деятельность, с образованием никак не связанная. Преисполненная небезосновательного пессимизма, моя семья решила: высшее образование наш ребенок должен получить за рубежом. Для чего, смирившись со многими житейскими трудностями, поступили в немецкую гимназию.

Потом последовал «образовательный бум». Поднимались на ноги совсем уже было загнувшиеся учебные заведения, возрождались ранее закрытые, росли, как грибы после дождя, приватные, плодились академии и университеты, скоро, кажется, не останется ни одного мало-мальски крупного вуза, не имеющего статус «национального». На этом оптимистическом фоне моя твердая решимость видеть своего отпрыска студенткой германского университета как-то размягчилась. И вновь закалилась до состояния твердой стали после публикации Людмилы Рябоконь «Космонавт» за сто гривен» — спасибо ей за это.

Оказывается, что 60% безработных стали таковыми после обработки отечественной системой высшего образования; оказывается, что сия система такова, что в нашем вузе студент «все равно выучит все, необходимое для профессии, даже если ему из-за работы придется пропускать занятия... Среди моих однокурсников во время учебы работало около 80%» (автор этой интересной, по мнению Людмилы Рябоконь, мысли почему-то, мысля интересно, игнорирует такой широко известный институт системы высшего образования, как обучение заочное, где проблема пропуска занятий вообще не стоит и к которому следует обратиться «трудоголикам», занимающим очные места, по праву принадлежащие «учебоголикам», а также не столь, быть может, известный, однако же существенный пункт 4.3 Положения об организации учебного процесса в высших учебных заведениях, гласящий: «Посещение учебных занятий является обязательным для студентов»). Оказывается, что социолог с дипломом Киево-Могилянской академии — плохой социолог (признание интервьюируемого корреспондентом замдиректора ООО «Негоциант-Союз»). Вдумайтесь в этот нонсенс — плохой специалист с хорошим дипломом! Что же удивительного в том, что работодателей не интересует диплом о высшем образовании, его, так сказать, «качество» (рейтинг вуза, средний бал выпускника)? В ситуации, когда документ, призванный однозначно свидетельствовать о квалификации работника, не свидетельствует ни о чем, можно уверенно говорить об опасной девальвации традиционных ценностей. Здесь у нас, к сожалению, своя традиция — обесценивания общепризнанных ценностей. Диплом советского инженера не вызывал никакого пиетета у государственного работодателя. Инженером «затыкали все дыры»: от инженера по социалистическому соревнованию до инженера по ежегодно-чрезвычайной ситуации спасения овощей в закромах родины.

Если ты имеешь докторскую степень, то назвать тебя «мистер» может в Америке только абсолютный невежа. Когда мои иностранные студенты обращались ко мне «преподаватель», я поправлял их — старший преподаватель, мои же коллеги страшно возмущались «невоспитанностью» иностранцев: у нас, мол, есть имя-отчество.

И уж точно никто на Западе не усомнится в качестве знаний, демонстрируемых твоим дипломом. Не зря кабинет врача, инженера, ученого, адвоката украшается дипломами — чтобы посетитель лицезрел и наполнялся доверием и уважением к их обладателю.

Знаковость высшего образования — не просто дань традиции, это единственный способ определения качества наивысше образованной рабочей силы. Подтвердить свой третий разряд формовщика машинной формовки я могу за пять минут при помощи лопаты и встряхивающей машины. Равным образом это может любой ремесленник — от токаря и сапожника до переводчика и программиста. Поэтому диплом ремесленнику не требуется — он сам себе диплом. Подобные проверочные процедуры невозможно применить к рабочей силе, чья сила — в мозгах. Чтобы выдать продукт «на-гора», ученому могут понадобиться годы, более того, формально говоря, результата может и не быть — но это будет уважаемый научным сообществом отрицательный результат, а не итог «работы» невежды. А если качество работы конструктора проверять качеством спроектированных им конструкций? Аж страшно становится, и не только от оценки временных и материальных затрат.

Если диплом — всего лишь сложенный вдвое листок для отдела кадров, а не уважаемое свидетельство квалификации, то тогда все дозволено. Например, можно получить целых два сложенных листка от престижнейшего вуза страны, даже не посещая там занятий. А можно работать на квалифицированной — требующей соответствующего образования — должности вообще без дипломов (как это недавно выявила прокуратура, проверяя одну из наших АЭС).

Вот только далеко ли мы уйдем при таком либерализме?