Мне в Париж — по делу, срочно!

Дело в Париже ждало очень важное — проверить силу своей любви к нему. Привет, мой город — я вернулась. Привет, мой город, ты скучал? Привет, мой город — ревновал... слышала вдохновенный голос Жанны Онищенко, к слову, отменного гида, с блестящим французским, знанием поэзии, истории и, казалось, всего-всего.

Сидела у окна второго этажа автобуса и думала, как может, например, ревновать меня Париж, если тут оказалась впервые. Правда, любовь ковалась годами и скорее я ревновала его ко всем, кто открыл давно, каждый по-своему. Напитавшись чужими воспоминаниями, поначалу слегка струхнула — не узнаю. Неужели это Елисейские Поля? Триумфальная арка? Почему ремонтные работы на Полях так пылят, а возле Триумфальной арки такой поток машин, что памятная старушка вряд ли чувствует себя триумфально... И эта вечная жара...

Париж начал удивлять исподтишка и поначалу вовсе не своими эксклюзивами, а окнами — все же не случайно закрепилось такое понятие, как французское окно. Оказывается, все фасады в городе принадлежат государству и, не преуменьшая важности воспитанного чувства гармонии, в силу и определенности законов, парижанам не придет в голову импровизировать с балконами, стекля их и перестраивая, вывешивать белье, в общем, пускаться в самоволку по фасаду. Изысканность окон, обязательно обрамленных черными кованными кружевами-решеточками по низу — единое правило для всего города. Аккуратная элегантность окон при разнообразии изысканных фасадов придает невиданную стройность впечатлению от города. Французские окна — это прежде всего вкус, культивируемый в частности и городской политикой.

Кстати, оказавшись в саду парижской мэрии, открытым по случаю празднования Дня взятия Бастилии, была околдована великолепием старинного особняка мэрии в окружении фонтанов, настоящих старинных скульптур, цветочных коллажей.

Находясь в такой красоте, чиновники станут издавать разумные распоряжения, умножающие красоту города, — убежденно утверждал хозяин гостиницы, что находится рядом с мэрией. Ему виднее.

Пусть меня простят профессиональные исследователи парижского шарма, но этот парк произвел не меньшее впечатление, чем многие официально признанные шедевры.

Когда наш автобус подъехал к Версалю, его сразу окружили продавцы дешевых сувениров, в основном предлагались брелки в форме Эйфелевой башни. В ходу было одинаковое обращение: «Коллеги! Таня, Оля, Катя — дешево. Покупайте». Если торг не устраивал, отвечали почему- то странно — мафия, саботаж. Продающих было так много, товар столь примитивен, что торговля шла, в ожидании нашего входа в Версаль, без надрыва. Один мальчишка, увидев флажок в руках гида, внезапно кинулся к украинским туристам, крича «любі друзі». Дальше все было по тексту — Галя, Надя... Его напарники даже понять не успели, почему у парнишки раскупили враз весь товар. Индивидуальный подход, оказывается, и у Версаля работает. Мы потом еще долго смеялись в автобусе.

В Париже все спуталось в голове: хотелось одномоментно восхищаться красотами города и разоблачать свои мифы, и почему-то этот процесс так захватил, что остановиться никак не могла. Постепенно формировалось свое впечатление, оно, как говорится, ближе к телу. Теперь уверена, что Эйфелева башня намного красивее, чем себе ее рисовала. Пройдя 700 ее ступенек зачем-то дважды (путь до лифта), прижавшись щекой к ее прозрачной опоре, оказываешься внутри с целым миром — тут говорят на всех языках. Внутри башни многим поначалу немного страшновато, но очень быстро обживаешься, особенно в высотных кафе. Кстати, была уверена, что уж где-где, а в башне они более изысканны.

Еще одно людское наводнение буквально чуть не захлестнуло в Лувре, у Мона Лизы. Специально обученный дежурный следит, чтобы фотографирующиеся вовремя отходили от портрета, уступая место новой группе. Казалось, все панически боялись упустить что-то очень важное. Специально не доставала фотоаппарат и потому смогла, не мешая другим, стоять у нее столько, сколько хотела. Вовсе не загадочная улыбка поразила меня, а миф вокруг девушки Лизы, которая только потом стала известна, как Мона. Увидела же здоровую, цветущую молодую женщину, видимо, с прекрасным пищеварением, радующуюся не только новому славному дню, но и вчерашней прекрасной ночи. Она улыбалась сама себе, это потом знатоки приписали ей загадочные нюансы. Так улыбаются люди, у которых все ладится. Счастливые. На них смотреть хочется.

Когда одна туристка заказывала свой портрет на Монмартре у 45-летнего армянина, живущего там давно и говорящего на четырех языках, то разговаривали они на русском.

Художник в двух словах выразил суть главной прелести Парижа — тут смешение всего и всех. Как дивно пахнет Монмартр своими кафешками, как раскованно тут разному люду поется, знакомится, целуется... Над портретом он работал час и сумел уловить настроение, и теперь другие художники, увидев его, искренно восклицают — хорошая работа.

Измотавшись от прогулок по мостам и Сене, на катере и пешком, по ночному Парижу с «Мулен Руж», от знакомства с незабываемыми соборами, устав от собственного топографического кретинизма, скажу — все же Париж меня не смял — и в карте разобралась, и сама гуляла по Парижу, балуясь простым и самым интересным разглядыванием жизни. Усталость оставила дивное воспоминание, не характерное для нас, но привычное для парижан, — позволила себе заснуть минут на 20 на зеленом газоне на Елисейских Полях. Где-то рядом убирали после парада 14 июля трибуны, уже уехали официальные лица, парижане и гости изнывали от 32-градусной жары, а я спала под деревом в центре Парижа, и так уютно было.

Главное, что теперь и по мне, возможно, будет скучать Париж, а я его, возможно, буду ревновать к другим.

У влюбленных ведь всегда так...