Молнию звали Лиля
В первые я влюбился в шестом классе — разумеется, в одноклассницу; ее звали Оля. В седьмом классе я влюбился в Тамару. А в конце девятого, весной, начала сниться Лиля. Каникулы выдались жаркие и напряженные. Лиля куда-то уехала с родителями. Я писал стихи (думаю, что плохие, но наверняка не знаю, потому как не сохранились в памяти). В тот год в нашем садике уродила слива, на которую отец привил четыре сорта. Отличаясь окраской и размерами — от обычных до большого куриного яйца — сливы свисали с разных веток, а отец показывал их приятелям. Впрочем, не хвастался еще одной диковиной, которая попала к нам от любителя-мичуринца: тому удалось скрестить вишню с черемухой. Ягодки были красивые, красненькие, но мелкие и терпкие; есть их можно было разве что из принципа. Отец так и делал, говоря, что ему нравится, но в конце концов послушался маму и повыбрасывал этих уродцев из садика. Вообще, он умел делать все — покрыть жестью крышу, отремонтировать велосипед, сделать стол, оконную раму или шкаф (я, к сожалению, в него не удался). Прошло пять лет после войны, три года прошло после голодомора, который родная партия в который раз устроила для украинцев, и жизнь понемногу входила в русло. Я уже определился по поводу своих планов после школы: намеревался поступать в Киевский институт инженеров гражданской авиации, ибо бортинженер — это звучит гордо. На каникулах взял у Александра Евдокимовича, нашего учителя, университетские учебники и вникал в захватывающий мир высшей математики. Чему — если откровенно — мешали мысли о Лиле и книжечка И.Андронникова «Тайна Н.Ф.И.» о первой любви Лермонтова. В то время я еще был активным комсомольцем. По этому поводу часто дежурил в «красной» комнате районного элеватора, куда как раз завозили хлеб. Это было не в тягость, так как на столах лежали свежие газеты и журналы. Через окно можно было наблюдать как трудовые, так и жанровые эпизоды из жизни строителей коммунизма, что временами было интересно и даже увлекательно. А на лавке под окном можно было выкурить дешевенькую папиросу «Север», не боясь, что кто-то прицепится с нотациями.
Август подходил к концу. Однажды отца вызвали в военкомат для вручения награды, которая искала его целых 6 лет. Фронтовики знают, что такое орден Отечественной войны высшей степени и какова была его цена во время войны. Награжден был отец за свой последний бой, в котором потерял ногу, после чего лежал по госпиталям. Я смотрел на торжественное действо из коридора, через открытые двери, потому что в комнату военкома кого попало не пускали. «Служу Советскому Союзу!» — сказал отец и, как полагается солдату, крутнулся на одной ноге, а протез — с некоторым опозданием — бухнул об пол. Орден 30 лет висел на пиджаке в шкафу, изредка выглядывая на свет в День Победы, и насмотрелся на людей только с красной подушечки перед отцовским гробом.
На следующий день СЛУЧИЛОСЬ: вернулась Лиля. Было воскресенье, и я снова дежурил, на этот раз в райкоме ЛКСМУ. Надо было дождаться, пока позвонит какой-то начальник, и доложить «Дежурный слушает!» Впрочем, никто никогда не звонил, а мы — старшеклассники — били баклуши и развлекались, как умели. В тот день Лиля — добровольно! — дежурила со мной. Школьный комсомольский секретарь по прозвищу «Куб», прийдя в райком с инспекционной целью, посмотрел на нас, поморгал глазами — и, чтобы не утратить начальственного достоинства, скомандовал: «Вечером проведешь девушку домой!» Об этом мог не беспокоиться... Зеркальце на столе секретарши райкома стояло так, что в нем я видел Лилю, а она — меня. В наш разговор это вносило элемент игры. Пафосно — Вечной Игры (которая у нас с Лилей вскоре закончилась, но это другая тема). Мы говорили обо всем и ни о чем, слова не имели значения, важны были интонации и паузы. Надвинулась туча, загремело, а небо проросло молниями, как земля пыреем. Из настенного телефона родилась шаровая молния; была она как большое яблоко, а может — как маленькая дыня; цвета огня. Она потихоньку дрейфовала, будто искала чего- то наощупь: вниз, направо, а иногда возвращалась назад. В целом траектория была поступательной — от телефона через всю комнату к окну; немного подумав, молния вылетела через открытую форточку. Ни я, ни девушка не испугались, потому что не знали, что должны были пугаться. А таки надо было: если бы зацепила... Телефон — я проверил — работал нормально.
Вечером кто-то заменил меня на дежурстве. Лиля жила в Новоселках — километра за три- четыре. Мы шли через реденький лесок. Под утомленной ветряной мельницей дом дяди Билькевича, от нее густая, как туман, волна маттиолы. Дай вам Бог, уважаемый читатель, всегда ощущать полноту жизни так, как ощущал ее я в тот вечер. С тех пор ни о Лиле, ни о маттиоле, ни о шаровой молнии не могу вспоминать отдельно: сразу обо всем. Теории шаровой молнии до сих пор нет. Возможно, речь идет о куске плазмы, о попытке нынешней материи хотя бы в объеме яблока вернуться в лоно Первичного Взрыва, положившего начало Вселенной. Насколько мне известно, теория любви также не создана, хотя все знают, о чем идет речь.
